МХТ им. А. П. Чехова: «Старый новый год»

«Старый новый год»

М. Строева, Вечерняя Москва, 28.06.1973

Давно не слыхали стены Художественного театра такого смеха, как на спектакле «Старый Новый год». Зрители, которые привыкли в этом зале к сдержанной, уважительной улыбке, здесь буквально хохотали до слез. И было отчего!
Молодой драматург М. Рощин проявил себя на этот раз незаурядным комедиографом. А режиссер О. Ефремов вместе с режиссерами-стажерами О. Герасимовым м В. Сергачевым, художниками Н. Серебряковым и А. Спешневой и композитором В. Гамалия предпринял некий опыт сценической «карнавализации». Предметом осмеяния здесь стал летучий вирус мещанства, различные ипостаси его, а вернее — две оборотные стороны одной н той же медали мещанина, у которого конечная цель — личное благополучие, а там — хоть трава не расти!
Тема мещанства — превращение человека в существо, не интересующееся ничем, кроме собственной выгоды, тема важная и глубокая. «Старый Новый год» — лишь первое прикосновение к этой емкой теме, драматургом едва ли исчерпанной.
В ритме вальса заплясала радужная елка и разъехалась на половинки, открыв разрез дома. Справа — в ночь под старый Новый год справлял новоселье Петр Себейкин (В. Невинный) — упитанный парень с круглой физиономией, из тех мастеровых, что любят кричать о себе: «Я - рабочий человек», а на поверку лишь куклам «делают голоса». Он стоял на столе и вешал люстру, возвышаясь в своей розовой нейлоновой рубахе, как король, над сказочным великолепием, к нему в дом привалившим.
Тесть суетился над мебельным гарнитуром, шурин — над телевизором, закадычный дружок Вася — над пылесосом, теща прибивала роскошный плюшевый ковер с птицей-тройкой, жена стряпала пироги, золовка — салаты, сестра, что «по торговой части», давала указания, что нынче модно, что нет.
Звенели звонки — несли в дом Себейкину холодильник. Холодильник? Давай его сюда! Тащили пианино — тащи! Все мое! За что боролись?!
Словом, у этого простого парня «все есть». Жизнь до краев полная. А «когда все есть, тогда и чувствуешь себя человеком!». Что остается? Только выпить по этому самому поводу. И открывается стол, полный яств. (Так выпивка становится «коронным» занятием обывателя в этом спектакле, а театр словно благодушно это занятие поощряет).
Слева — «интеллигентский» вариант того же явления, прикрытого новомодными идеями. Здесь все наоборот: тот все тащил в дом, этот все выбрасывает. «Вещи порабощают человека! В конце концов мы для вещей или они для нас?!». Значит, долой красное дерево, торшеры, картины, ковры. Да здравствует «голый человек на голой земле»! Это что — телевизор стоит? На помойку его! Люстра осталась? И ее туда же!
В пустой гостиной с темными пятнами на выцветших обоях гости в ультрамодных туалетах усаживаются прямо на пол, чтобы вот так, попросту, при свечах облупить картофелину в мундире. А среди них, как паша, восседает круглый, пухлый человечек — доморощенный гений Петр Полуорлов (А. Калягин), который весь этот демонстративный переворот и производит.
Только распростившись с городской цивилизацией, человек может обрести настоящую свободу, — вещает он. Вернемся назад — к природе, к первобытному, естественному состоянию! Очистимся, омолодимся! Забудем чины, звания, тщетную погоню за научной славой. Меня не оценили? «Закрыли тему» — проект унитаза типа «назад к предкам»? Тем хуже для них — пусть обходятся без меня. «Я не желаю участвовать!..».
Но «зоологическая» свобода от общества оказывается для этих индивидуалистов еще худшим пленом. И под утро, когда пройдет праздничный угар, они завоют, каждый на свой лад, от пустоты души. Не может человек, если в нем сохранилась хоть капля человечности, жить только для себя, только в своем крохотном мирке, отгородившись от забот большого мира, от страны, создавшей ему условия материального благополучия. Не может! Его непременно потянет к людям.
К такому, пока еще смутно осознанному, выводу и приводит театр своих персонажей.
Кухни обеих квартир — справа и слева — будут разделены и соединены общим мусоропроводом, и, бросая туда пустые гремящие банки, они будут вторить друг другу, словно тяжкое эхо: «Скучно, скучно!».
Тут к каждому из героев придет возмездие за содеянное. Оно придет от их собственных отпрысков, усвоивших самую соль родительских уроков. Дочка Себейкина Лизка (О. Широкова) будет истошно верещать на всю квартиру: «Мое! Мое пианино! Мои игрушки! Никому не дам! Мое!». А сынок Полуорлова Федечка (Т. Пушкина) попросту отправит в мусоропровод свои учебники: «Свободу учащимся четвертых классов!». Здесь закручивается драма — уморительная, но тем не менее самая настоящая — этих двух Петров, которые будут гоняться с полотенцами за чадами, ссориться с женами и домочадцами. Будут обвинять всех, кроме себя, и наконец с криками: «Не приду… три дня!» и «Не приду… долго!» убегут из дому.
А потом наступит «очищение от ложных заблуждений», когда в старых Сандунах, в клубах пара, закутанные в простыни, оба Петра с дружками, как римляне в термах, ведут душеспасительную беседу, попивая холодное пивко. А посередине, опустив ноги в бассейн, восседает тот хитрый «хозяин лестничной клетки» — старик Адамыч (Е. Евстигнеев), который их здесь и свел. Тут стороны медали поворачиваются, чтобы обнаружить свое единство. И так легко, оказывается, этим Петрам с полуслова понять друг друга, так легко свалить все заблуждения на жен Клавдий и тем очиститься, хотя бы перед собой.
Такой спектакль родился на сцене филиала МХАТа. Спектакль веселый, хлесткий и озорной, в котором есть где разгуляться комедийным дарованиям актеров: кроме двух главных героев, которых с блеском играют В. Невинный и А. Калягин, и Адамыча — Е. Евстигнеева, здесь нельзя, забыть ни одной, даже самой маленькой роли, включая грустного Васю — В. Петрова с его вечной присказкой: «Отдыхай!», длинноволосого студента — Г. Кочкожарова с его «тотальным» презрением к миру, темпераментную тещу В. Дементьеву, что, как наседка, спасает «бедную внученьку» под своим крылом, самоуверенную сестрицу Любу — К. Ростовцеву что «по торговой части», тетю — Е. Ханаеву с ее чванством «старого работника культуры» и фальшивыми руладами и, разумеется, прежде всего двух жен: Клаву Себейкину — К. Минину с ее властным кустодиевским колоритом, и Клаву Полуорлову — И. Мирошниченко с ее бьющим в нос, вызывающим «интеллектуализмом».
Любопытно при этом, что откровенный шарж здесь сочетается с достоверностью, а гротеск находит свое внутреннее оправдание. Тем самым спектакль, для МХАТа неожиданный, оказывается для него вовсе не чужеродным.
Первый подход к важной теме…
Ну что ж, можно говорить, что он увенчался успехом, хотя, наверное, если поразмыслить, можно увидеть здесь и какие-то актерские, режиссерские и авторские огрехи.
Можно обнаружить, скажем, известную затянутость отдельных эпизодов, где действие словно топчется на месте и в зал приходит непрошеная скука. Есть сцены, которые держатся только на удачных (а подчас и не слишком удачных, рассчитанных лишь на то, чтобы вызвать смех, репликах, репризах и остротах. На них построена, в частности, вся роль Адамыча — домового «философа» обывательского непротивления («что есть, то и ладно»). Можно подметить и слишком вожделенную заботу о бутылке, что театр не торопится осудить. Но от этих огрехов сам театр, совершенствуя спектакль, сможет, надеюсь, избавиться.
Посмеявшись вдоволь над героями этой истории, вы уходите из театра, чувствуя, что главным положительным героем здесь стал, как в любой настоящей комедии, сам его величество Смех. Смех очищающий, лечащий, исправляющий, смех, нацеленный против явления, но не против человека.
Зрители могут посетовать, что отрицательным персонажам здесь не противостоит ни один положительный образ спектакля, хотя в жизни вирусу мещанства противостоят весь наш социалистический уклад, вся наша жизнь, и увидеть в этом главный недостаток пьесы.
Здесь же героям спектакля противостоит сам автор — его обличительная позиция.
Конечно, живучее явление мещанства предстало здесь не в свою «натуральную» величину, не в прямом соответствии с жизнью, а в сгущенном, конденсированном виде, лак того и требовали законы сатирической гиперболы, гротеска. Вряд ли в жизни современный обыватель обнаруживает себя столь откровенно и вызывающе. Он, конечно, старается более или менее удачно маскировать собственнические инстинкты. Тем важнее эту маску снять.
Новый год, так лихо отпразднованный Петром Себейкиным и Петром Полуорловым, стал воистину их «старым Новым годом». Тогда как для самого театра эта постановка — вслед за «Сталеварами» — обозначила его несомненное движение вперед, к новым контактам с современностью.

1999

Юность — это возмездие, Нина Агишева, Московские новости, 30.11.1999

Ангелина Степанова — это уже история, Виталий Вульф, Независимая газета, 24.11.1999

Музейный Ибсен, Павел Руднев, Независимая газета, 24.11.1999

Наедине с большой сценой, Нина Агишева, Московские новости, 16.11.1999

Не наше все, Алена Карась, Независимая газета, 19.10.1999

Театр не для нас, Марина Давыдова, Время MN, 18.10.1999

Евреинов прощен, Роман Должанский, Коммерсант, 15.10.1999

Романс о влюбленном, Елена Светлова, Совершенно секретно, 1.04.1999

1998

Не стало Сергея Шкаликова, Григорий Заславский, 9.12.1998

С. Т. Морозов и постройка театра, Московская перспектива, 27.10.1998