МХТ им. А. П. Чехова: Есть одна награда

«Новая оптимистическая» – сочинение Константина Богомолова в МХТ имени А. П. Чехова; вольный-превольный ремейк «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского, сплавляющий скабрезные анекдоты, обсценную лексику, минкульт, ФСБ, театр, видео, Бунина, Достоевского, Валерия Леонтьева, Аллу Пугачёву и того самого Мюнхгаузена в стройное сценическое действо.

В программке жанр спектакля определён трагикомедией, на чёрном экране, скрывающем сцену до начала – просто, как у Вишневского, трагедией. Оба варианта верны – всё безумно смешно и бесконечно трагично; оптимизма – чуть, но Богомолов – гений оборотничества; в его лучших спектаклях – а «Новая» точно среди них – изнанка в секунду может стать лицом, белое – чёрным, издёвка – нежностью. И наоборот.

Старт (во всяком случае, в премьерном блоке «Новых») даёт сам Константин Богомолов: «Дамы и господа, начинаем репетицию спектакля „Тёмные аллеи“, начинаем репетицию финала, на сцену приглашается Александр Моисеевич, Онегину и Ленскому приготовиться к поклонам…». Александр Моисеевич Виолин (Игорь Верник) – пятидесятилетний премьер модного столичного театра, выходит с монологом, в котором опознаешь скорее Пьера Гийоту, чем Бунина – однако ж это именно Иван Андреевич, уже послевоенный рассказец «Ночлег», завершающий цикл «Тёмные аллеи».

Фокус в том, что девочка, которую в тексте пытался изнасиловать «негра», марокканец – пока собака не вырвала похотливцу горло – заменена на мальчика.

Дальше – больше: на поклоны под леонтьевский «Дельтаплан» выходят мужики, ряженые в броский бабий ситчик; все проявления гей-кича – от надрывных до разухабистых – разом. На них специализировался худрук Филипп Глотов (Лера Горин), принципиально не работавший с женщинами, а теперь озадачивший участников прогона своей бездвижностью: медитирует или того, не дышит? Второе – сгорел на работе, самую малость до премьеры не дотянул; и вот госпожа министр культуры (Ольга Воронина) обсуждает с матёрым эфэсбэшным чином (Игорь Миркурбанов), кого поставить на место усопшего. «Некого ставить, – сокрушается серый кардинал русского театра. – Поставь либерала, будет всё то же, что было при Глотове, поставь патриота, будет бездарное унылое говно, никто ходить не будет». «Ну, зато свой», – примирительно мычит госпожа министр культуры. «Нет, нельзя, нельзя дать им право говорить, что мы уничтожили театр, что на место неправильного, но якобы талантливого, пришел правильный, но занудный». «Неужели нет никого из патриотов, кто был бы ярким, современным, привлекательным? – Нет». Зал сотрясает смех.

В быту-то мы знаем (хотя бы на примере наскоро уничтоженного «Гоголь-центра» – реинкарнированный Театр имени Гоголя на уровне фасада смердит затхлой унылостью; никакой заботы о форме, прально басит Игорь Витальевич), что чиновников посещаемость и качество «контента» не заботят. Но тут – художественный вымысел, сценическая фантазия, отчего властители дум, тел и учреждений культуры принимают соломоново решение – поставить на театр офицера, «девочку одну», Аню Чернову (Александра Ребенок, возможно, главный медиум богомоловских постановок в Москве), офицера ФСБ; в активе – опыт учёбы в ГИТИСе и боевых действий; и людей убивала, и про театр ведает; умна и в храм ходит, благочестивая.

Так возникает извращённая коллизия «Оптимистической трагедии», где – напомню тем, кто не читал пьесу, не видел отмеченную на Каннском фестивале киноэкранизацию 1963-го года, балет Геннадия Банщикова «Комиссар» или спектакль Дмитрия Крымова «Горки-10» – в 1918-м году ЦК РКП(б) назначает женщину-комиссара на военный корабль «Громобой». Комиссарше Вишневского противостоят анархисты (в новой старой «Истории Гражданской войны» Дзиги Вертова отражена эта генеральная линия РККА – на приструнение партизанской вольницы), офицерке Богомолова – пидорасы: Глотов подбирал коллектив, исходя из собственной сексуальной ориентации (жаль, невозможно сремейчить попытку группового изнасилования назначенки; но герой Данила Стеклова пытается действовать индивидуально). Оскорбительное слово звучит в спектакле чаще слова «театр»; Богомолов – враг политкорректных приличий; настолько, что известный анекдот – «А сейчас – смертельный номер, прыжок из-под купола цирка без страховки… – Куда вы меня тащите, пидорасы?!» – мог бы стать ёрническим эпиграфом спектакля.

Но свободен Богомолов не только от страха кого-то обидеть; да даже и дифирамб интеллектуальным способностям слуг государевых, нахальная апология ФСБ – своего рода провокационный трейдмарк режиссёра, опробованный в «Мудреце» – мозговая кость и «патриотам», и «либералам»; заискивание, возведённое в гротеск; нарочитая лояльность, не отделимая от абсолютно бузотёрской наглости.

В бесконечном оборотничестве Богомолова – и красота, и опасность: попробуйте записать его в «свои», в «друзья» – обожжётесь;
только покажется, что автор раскрывает вам объятия, как схлопочете оплеуху; распишется этот бегущий от всех лагерей волшебный колобок в том, в чём «прогрессивной общественности» признаваться негоже. Про собственные противоречивые чувства к уникальному в своей предсказуемой непредсказуемости художнику я говорил – хотя бы в тексте о «Бесах»; не буду повторяться (хотя повторяемость многих спектаклей Богомолова была бы оправданием); велик соблазн набить рецензию пересказом скетчей «Новой оптимистической» – но и здесь охолоню, воздержусь; посмотрите сами – она того стоит. Попробую сухо сформулировать, почему она того стоит. «Новая» – в отличие от визуально неизобретательного «Мудреца», напрашивающегося на аналогии со сбитым на скорую руку капустником (ладно, «Мудрец» – всякие, включая самые непритязательные, работы есть в богатом послужном списке режиссёра) захватывающе построена – в прямом смысле геометрии сцены и зала. Режиссёрский стол-«пульт» с китайскими болванчиками (не просто так – ведут к жёсткой, в грязно-багровых тонах сексуальной перверсии линии, связанной с Достоевским и героем Александра Семчева) вынесен в центр партера; и часть мест зарезервирована для действующих лиц, вторгающихся в зал (лишая, кстати, театр нескольких дорогущих мест; не только корысти ради играют трагедию). Драматургия – череда встреч, душеспасительных (или наоборот) бесед новой худручки в погонах с подневольными артистами – могла бы показаться монотонной, если бы не это разрушение привычных границ между зрителем и лицедеем, экспансия сказки в реальность. Захватывающе трансформируется и сцена: постоянный соавтор Богомолова Лариса Ломакина рифмует дискотечные блёстки с красным кумачом – просто и гениально, чисто физиологический, не зависящий от рацио эффект.

Про что «Новая оптимистическая»? Права Екатерина Барабаш, углядевшая сходство с «Сукиными детьми» Леонида Филатова: конечно, про артистов и их ломкую, инопланетную, располагающую на смех и грех природу; про театр, где дурь и святость едины (не как «ЕдРос», а воистину). Про искусство, не мыслящее границ и любой, хоть политической, хоть культурной корректности. Про жизнь – которая идёт себе и идёт, в любых обстоятельствах; и Бунин, на минуточку, размазывал слюну и сперму «Тёмных аллей» в вишистской Франции. Миру амба, а он что? а он – «Ну-с, ещё по единой, и шабаш! – И правда шабаш, – отвечает она в тон ему. – А замечательная водка!» Это не из «Ночлега», финал которого, повторённый во втором акте «Новой оптимистической» – снова вместе с «Дельтапланом» – уже не кажется бесчинствующей пародией; больше «Смерть в Венеции», доведённая до невозможного у Томаса Манна и Лукино Висконти оргазма. Или история артиста Ангелина (Артём Соколов), сменившего пол ради поступления в труппу Глотова: ведь дичь, дурнина, хохма за гранью фола, ещё и венчающаяся выступлением под переделанного в Ангелина «Арлекино-Арлекино» Аллы Борисовны – а звучит катарсически; соцарт, стёб, фарс, цирк, постмодерн и метамодерн все тушуются у пожарного выхода, уступая место – не знаю, ***, как точнее сказать, настоящему. Короче, над вымыслом слезами обольётесь. И животики надорвёте.

Оригинал статьи

Пресса

Есть одна награда — смех, Вадим Рутковский, coolconnections.ru, 24.10.2022

АФИША	БИЛЕТЫ	СПЕКТАКЛИ
ТРУППА	ИСТОРИЯ	КОНТАКТЫ