Два дебютаЕ. Борисоглебская, Московский Комсомолец, 16.05.1974 Рустам Ибрагимбеков строит свои пьесы в два этажа: первый отдан реальности, а второй символический. В пьесе «Женщина за зеленой дверью» мы так и не увидели эту женщину, но нестерпимый ее крик пронизывал весь спектакль, был тем символом отчаяния, на фоне которого разворачивались все житейские события постановки Театра имени Вахтангова. «Похожий на льва», новая пьеса драматурга, показанная Московским художественным театром (режиссер В. Салюк), тоже имеет свой символический ряд. Маленькая притча о льве, который побоялся выйти из открытой клетки, становится как бы иносказанием любовной неудачи героя.Но если в «Женщине за зеленой дверью» зов о помощи — символ постоянный, без него не могло бы быть самой пьесы, как, например, не могла существовать без синей птицы прекрасная сказка Метерлинка, то в «Похожем на льва» притча о пугливом звере не имеет такого всеобъемлющего значения. Режиссер Салюк, словно ставя пьесу на фундамент, вводит еще один обобщающий мотив. Здесь нет насилия над авторским замыслом — режиссер только более ярко прорисовал то, что заложено в ситуации и характера героев. Ну, в самом деле, главный герой Мурад (А. Калягин), деликатный, несмелый, с его манерой разводить руками, когда надо сжимать кулаки, весьма похож на классический тип Пьеро, грустного комедианта, вечно получающего затрещины. Рампис (Е. Киндинов), напористый, изменчивый, щедрый на розыгрыши и оплеухи, давным-давно известен под другим театральным именем Арлекина. А Лена (С. Коркошко) напоминает Коломбину: тянется к нежности и доброте, но покоряется все же силе. И вот В. Салюк усиливает «похожесть» на традиционные маски, вводит символический мотив комедиантства, когда реальные люди разыгрывают свою жизнь по определенной схеме: не могут вырваться из очерченного круга, хотя сами вокруг себя этот круг обвели. Так углубляется в спектакле притча о льве, который побоялся выйти из клетки. Надо сказать, что мотив «комедиантства» в спектакле неназойлив, режиссер обходится с ним осторожно. Легкий занавес с тремя фигурам Пьеро, Коломбины и Арлекина, цирковое, штопором закрученное падение Рамиса в финале — вот несколько примет. В. Салюк опасается нарочитого, фарсового представления, потому что «комедиантство» ближе к печали, чем к веселью. Действительно, жить по схеме, что может быть грустнее! Но грусть спектакля не имеет ничего общего с чувствительностью. Объяснения в любви, трогательные откровения, слезы — все то, что могло бы мелодраматизировать события, режиссер не убирает, нет. У него плачут, даже стенают, целуются и переживают, но проявление эмоций по форме своей не имеет к мелодраме никакого отношения. В мелодраме чувства выражаются обстоятельно, я бы даже сказала, дотошно. Здесь на обстоятельность у героев просто нет времени. Так, любовный монолог Мурад произносит во время перестановки стола. И рваное объяснение на ходу, краткость мгновения концентрируют боль Мурада, но не дают возможности слишком проявлять ее. Вообще Салюк не любит чрезмерности ни в словах, ни в чувствах. Пожалуй, только в одной сцене, когда Мурад проповедует, как надо жить на свете, постановщику не удалось уменьшить избыточность этого монолога. Думается, что монолог вообще в пьесе лишний. Во-первых, истина, что нельзя предавать самого себя, весьма расхожа, к тому же сам монолог входит в ткань пьесы неорганично, боком. Ибрагимбекову даже приходится вводить новый персонаж, сына водопроводчика. Он пришел вместе с отцом в квартиру Мурада как раз тогда, когда хозяин бунтует против устоявшейся, неизменной в своем течении жизни. Странный этот мальчик (Н. Килимник), не то гений, не то дурачок, без удержу тянется ко всему, что привлекает его внимание, будь то книги или детский велосипед. Вероятно, в неуемном этом ребенке мы должны увидеть прошлое Мурада. Но зачем нам с помощью монолога объяснять, что получается из таких юных и ясных созданий, когда они сами себя сажают в клетку? И в пьесе и в спектакле сцена эта, как, мне кажется, наименее удачна. Во всем же остальном работа молодого режиссёра — работа мастера. Это видно как в общем решении спектакля, так и в отдельных эпизодах. Деталь на сцене в «Похожем на льва» не только бытовой штрих, она почти всегда проявитель внутреннего состояния персонажей. Мурад и Лена еще не вошли в комнату Лены, а на сцене уже высвечен скудный натюрморт: бутылка молока и батон, фоном для которых служит роскошная зелено-голубая портьера. И в этом сочетании вся жизнь Лены, яркая снаружи и горестная внутри. Или болтающаяся гитара, которую даже не уносит, а уволакивает Ляля, недолгая подруга Рамиса. Надо отметить, что молодая актриса Н. Назарова сыграла свой короткий эпизод прекрасно. В зажатом смешке Ляли, обожающих взглядах и полном неумении понять, что происходит между Рамисом и Леной, целая история наивно-вульгарной девочки. А сникшая, потерявшая форс гитара — итог того, что уже отзвенело. Но самая точная, самая убедительная деталь — рапира в руках у Мурада, которой он пытается защититься от Рамиса. У нее совершенно поверженный вид. Мурад держит ее так, что острие вдруг закругляется загогулиной, вроде ручки от половника. И снова возникает тема «комедиантства»: даже получив в руки оружие, Пьеро может сыграть только предназначенную ему роль беззащитного. А. Калягин своего героя не оправдывает и не обвиняет. В мягкой, деликатной оболочке Мурада существуют черты характера разнообразнейшего. Он всякий — нежный и раздражительный, трусоватый, дальнозоркий. .. Калягин нашел особую манеру говорить. Когда Мурад зол — он словно пытается словом компенсировать действия. Наедине с Леной — в Мураде желание вторить, сливать свой голос с голосом любимой. И он говорит радостно и освобожденно, удивляясь своей свободе. Многие актеры прекрасно играют силу. Немногие — слабость. Калягин в своих ролях исследовал не один вид слабости: эгоистично-прозрачной («Месяц в деревне»), страдающей («Преждевременный человек»), взращивающей в себе величие («Записки сумасшедшего»). В «Похожем на льва» он сыграл новое качество слабости; презрение к себе. Он несет свою слабость как наказание. И вместе с тем в его несмелости, неумении принять решение есть и что-то привлекательное. Он вечная мишень, а не стрелок. Как раз под стать Лене. Героиня С. Коркошко абсолютно лишена собственнических инстинктов. Ей легче отдавать, чем брать и удерживать. И даже в тот момент, когда Мурад сам предается ее власти, безграничное удивление в ее словах. Она обращается с ним, как с чудом — оно может растаять, испариться. Что здесь? Предчувствие конца их недолгого романа? Или наивное желание удлинить момент ожидания счастья? И потом, когда Мурад придет каяться в предательстве, Лена сохранит это прежнее ощущение чуда, будет слушать его ласково и грустно, забыв в скандале, который может в любую минуту учинить Рамис. Есть такие строчки у поэта Олейникова: Плохо жить на белом свете — Здесь отсутствует уют. Рано утром на рассвете Волки зайчика жуют. Удивительно подходят они к Рамису, которого играет Е. Киндинов. Злобный, умный, темпераментный, он забавляется Мурадом, чтобы потом со вкусом и смаком закусить им. Он ведет неумолимый хоровод вокруг Мурада, постепенно сужая круги. Рамис даже красив упругой, собранной звериной красотой. За несколько минут артист создает атмосферу жути, сгущая ее до предела. Дальше возможна только развязка. Но о ней мы умолчим во имя тех, кто будет смотреть этот напряженный и интересный спектакль, ставший дебютом Р. Ибрагимбекова и В. Салюка в Московском художественном театре. Пресса Два дебюта, Е. Борисоглебская, Московский Комсомолец, 16.05.1974 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
