Настоящий ГвоздицкийГригорий Заславский, Независимая газета, 5.11.2002 Для тех, у кого мало времени, — в телеграфном стиле. Во МХАТе имени Чехова вышла премьера — «Тот, кто получает пощечины», пьеса Леонида Андреева, два часа сорок минут с одним антрактом. Постановка Райи-Синикки Ранталы (Финляндия) приурочена к юбилею Виктора Гвоздицкого — 50-летию со дня рождения и 30-летию творческой деятельности. Хотя рядом с бенефициантом еще несколько хороших актеров и играют они хорошо (и Владимир Кашпур, и Станислав Любшин), идти на «Тота?» стоит из-за Гвоздицкого. Знать его мудрено, поскольку Гвоздицкий почти не снимался в кино и совсем не появляется в сериалах. Между тем, быть может, лучший актер нашего времени. Или — один из них. В данном случае его участие оправдывает затею. * * * Роль Гвоздицкого начинается в ложе. Сидя в пальто и цилиндре в директорской ложе чеховского МХАТа, он молча наблюдает. На сцене уже говорят, уже ходят. И судя по всему, действие происходит в провинциальном цирке. Потом он встает, через партер проходит на сцену и сразу же принимается переобуваться в длинноносые, уродливые клоунские башмаки. Со множеством мелких движений — с подробностями, которыми славится его игра. — С кем имею честь? — Я не знаю? я не знаю? — видна растерянность в его глазах. Кажется, в эту минуту действительно не знает. Он вообще никогда не обманывает. Глаза Гвоздицкого — зеркало его души. Такие большие глаза на «не таком лице», будто специально созданном, чтобы «торчать» из костюма Пьеро, в котором Тот, которого играет Гвоздицкий, выходит на манеж, чтобы получить очередную порцию пощечин. Пьеса — многословная, полная «философистики», как большинство пьес Леонида Андреева. Но роль Тота выбрана точно, роль, конечно, его. Герой, несчастный в любви (кажется, все его герои — в любви несчастные). И ищущий любви (как многие другие его герои). Мучимый неактуальными, экзистенциальными вопросами, прячущийся от них в цирке, где они и настигают его. Муки рассудка, муки сознания. Все, что внутри. У Юрия Кузнецова есть строчки: «Звать меня Кузнецов. Я - один, остальное — обман и подделка». Конечно, нельзя эти слова буквально переносить на театр, но, в общем, они близки к истине. Гвоздицкий — неисправимый перфекционист. Он всегда стремится к недостижимому идеалу, пределу игры-существования. И одинок — не потому, что стремится к одиночеству, просто «на старте» он вырывается резко вперед и догнать его уже почти невозможно (и мало кому по силам). Взыскательность, тоска по совершенству (кому это сегодня знакомо?!) в нем счастливо или, наоборот, несчастливо соединились с умением добиваться совершенства в каждой роли. Трудно ему соответствовать, а «приседать», смирять себя он так и не научился? Вот и выходит, что рассказ о Гвоздицком может быть только грустным. Хотя нет. Почему? В программке, приуроченной к премьере и к юбилею, поражает, с каким теплом, какой добротой отзываются о Гвоздицком коллеги. Даже не склонные к сентиментальничанью, как, например, Андрей Мягков. Почему они так добры к нему? Осмелюсь предположить: в нем, как в гении, не видят соперника. Для Табакова, художественного руководителя театра, Гвоздицкий, вероятно, то же, что и для Ефремова (и то же, что для Ефремова были Смоктуновский, Борисов, то есть — драгоценные чужаки). Но ценность Виктора Васильевича для Олега Павловича очевидна, и вот он подыскивает ему роли, зовет режиссеров, составляет особый репертуар. Все это вызывает уважение, поскольку скорее всего он Табакову не близок — манерой, бесконечной рефлексией, обращенностью в прошлое; по отсутствию побочных занятий? И все это, вероятно, одновременно и увлекает его в Гвоздицком. Может, Гвоздицкий был бы уместнее не в Художественном, а в Малом. Не в конкретно-исторических условиях, а - вообще. Школа, полученная в Ярославском театральном училище, тому порукой (в Малом всегда любили выучеников провинциальных школ). Как пишет Вячеслав Невинный в уже упомянутом буклетике, «он - артист провинциальный, как и я. Это замечательно, потому что провинциальный артист ближе к такому обтрепанному нынче слову, как профессия». Трудно утверждать, что именно там научили его профессии, которой, наверное, научить нельзя (сам Гвоздицкий говорит, что профессии может научить только сам театр — стены, лестницы, зеркала, вещи?). Но именно в Ярославле, думается, он научился отношению к делу, отношению к театру. Строгому. В Ярославле, говорит Гвоздицкий, он научился главному — жить в театре. Если можно так сказать, уметь лишнее и ценить эти лишние умения. И пользоваться ими. Вещи учат профессии. Не могут не учить, если, например, в первом действии «Трех сестер» Гвоздицкий выходил «в шпорах» Массальского, во втором — в кителе Соболевского, а на дуэль уходил в пальто, которое носил Евстигнеев. * * * Сегодняшнее время впору сравнить с эпохой «борьбы с излишествами». Тогда боролись с архитектурным декором, сегодня лишней кажется всякая подробность, в том числе и в актерской игре. Уходит потребитель, которому нужны были эти излишества. «Тайны профессии», в которые «уходит» Гвоздицкий, перестали «продаваться». Кажется, Гвоздицкому даже нравится, когда играть трудно. Значит, его актерский аппарат будет работать на пределе, на самых больших «оборотах». И будет громко, и будет тихо, и будет страдание без слов? И только слов без страдания не будет. Когда его некому выслушать на сцене, он принимается соревноваться с самим собой, с теми, которых он сыграл прежде в спектаклях Николая Шейко, Михаила Левитина, Камы Гинкаса и Олега Ефремова. Разность интонаций, богатство интонаций снова напомнит о Малом театре — не речь, а музыка речи, со взлетами, падениями, крещендо, фортиссимо и, без паузы, «обрушением» в пиано? К чему писать юбилейный портрет, когда — счастливый случай! — можно написать портрет актера в роли? Тем более что вообще о Гвоздицком написано много. Он воспет лучшими режиссерами и, кажется, всеми критиками. Тот, который получает пощечины, — вариант чеховского Соленого. Гвоздицкий в этой роли «спокойно инфернален», по меткому выражению понимающего его режиссера. Его сосредоточенность, напряжение сил завораживают, так что кажется, Тот гадает взаправду, ведает, что говорит наезднице Консуэлле, в которую безнадежно влюблен. Сосредоточенность преображает его «не такое лицо», любовь и боль так перемешаны во взгляде, что разделить их уже невозможно. И эта спутанность, единство крайних состояний, возвращают к прежним ролям Гвоздицкого и заставляют думать о еще не сыгранных ролях. «А что такое смерть?» — спрашивает Тот, приготовляясь к смерти. Гвоздицкий умеет задавать такие вопросы, показывая и ужас смерти, и страх любви. Страх всех бездн, перед которыми бессильна человеческая природа и в которые проваливаться природой и суждено. Этот последний ужас в его глазах — глазах страдальца и глазах мучителя и убийцы — вызывает сочувствие. И откладывается в памяти как знак его игры. Рядом с боязливым безумием в глазах Смоктуновского, с высокой суетой Олега Борисова. Пресса Клоуны тоже плачут, Ольга Смирнова, Культура, 6.11.2002 Неприятности в цирке, Мария Львова, Вечерний клуб, 5.11.2002 Лучше закрыть театр…, Виктория Никифорова, Ведомости, 5.11.2002 Пощечины достались зрителям, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 5.11.2002 Настоящий Гвоздицкий, Григорий Заславский, Независимая газета, 5.11.2002 Тот и другие, Александр Соколянский, Время Новостей, 5.11.2002 Пляска смерти, Ирина Корнеева, Время МН, 29.10.2002 Райа-Синикка Рантала: Кругом дети Станиславского, Ирина Алпатова, Культура, 24.10.2002 Русско-финские страсти, Ольга Фукс, Ваш досуг, 22.10.2002 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
