Чужаки на поминкахАлександр Соколянский, Время новостей, 15.04.2003 Ходит молва, что пьесу про Обломова заказал Михаилу Угарову покойный Олег Ефремов. Режиссер и драматург сошлись в главном: таких людей, как милый гончаровский ленивец, больше нет на свете, и вместе с ними ушло что-то глубоко важное — теплое, душевное, до боли родное. То, что придавало русской жизни особое обаяние и, быть может, обеспечивало ее цельность. Выполняя заказ, Угаров превзошел сам себя: «Облом-off» («Смерть Ильи Ильича»), безусловно, лучшее из его сочинений. Написанная пьеса, однако, залежалась в репертуарной части. Та же молва, охочая до анекдотов, объясняла заминку весьма забавно: дескать, строптивый Угаров никак не соглашался вымарать из пьесы реплику старого слуги Захара «А … его знает!» и пространный ответ Обломова: нет, Захар, этот самый предмет ничего не может знать, он же только маленькая часть человека и т.д… Поверить молве трудно, хотя тема «цельный человек и часть человека» — главная тема пьесы, и вряд ли драматург согласился бы ее корежить. Иное дело, что резкость угаровских приемов действительно могла смутить театр — но об этой резкости мы поговорим чуть позже. События развивались так: нетерпеливый автор забрал пьесу из МХАТа и самолично поставил ее в Центре драматургии и режиссуры п/р Казанцева и Рощина. Успех превзошел все ожидания: постоянные переаншлаги на спектаклях, номинация в «Золотой маске», титул «Гвоздь сезона», официально присвоенный пьесе Московским отделением СТД. Естественно, Художественный театр одумался, пригласил на постановку Александра Галибина, возглавляющего сейчас новосибирский «Глобус», и пьеса таки вышла — на Новой (самой маленькой) сцене. Спектакль называется просто: «Обломов». По-моему, так оно и лучше. В программке можно прочитать, что лень Обломова на самом деле — не лень, а «противостояние злой энергии» (Угаров) и что пьеса «разрушает привычные стереотипы, связанные с Обломовым» (Галибин). Если б эта задача — разрушить «привычные стереотипы» — действительно была главной, то пьесу не стоило бы писать, а спектакль, по ней поставленный, — смотреть. То, что Обломов добр, обаятелен, наделен вяловатым, но тонким умом и по-детски чистой душой — все это ясно из романа при самом беглом чтении. Ясно также, что в Обломове живо чувство собственного достоинства; что лень и непрактичность — залоги его независимости (что делать, других нету!); что он - слабый, капризный, неумелый — нисколько не пошл. Герой Гончарова — один из последних «людей чести» в русской литературе, и это связывает его с героем «Капитанской дочки». Доказывать это значило бы ломиться в открытые двери. К счастью, у автора и постановщика была другая цель, серьезная и важная: помянуть хорошего русского человека Илью Ильича Обломова — чрезвычайно милого нам и, как мы вынуждены признать, совершенно нам чуждого. Мы многим обязаны покойному: вспоминая его, начинаешь остро чувствовать грубость и ущербность окружающей жизни. Впрочем, я, кажется, лукавлю — заодно с Угаровым и Галибиным. При чем здесь «окружающая жизнь»: речь идет о моей собственной. Пьеса Угарова тем и замечательна, что автор не стал скрывать, насколько он сконфужен собственным героем. На первый взгляд, это забавно: апологию Обломова сочинил один из самых деловитых драматургов современности — возглавляющий театр, руководящий сразу двумя фестивалями, пишущий сценарии для телесериалов и чувствующий себя в этом во всем до тошноты комфортабельно. Одним словом — тот еще Штольц! В Александре Галибине тоже нетрудно распознать «штольцевскую закваску» — работает как заводной, неуклонно повышая свой профессиональный рейтинг. Должно быть, именно поэтому во мхатовском спектакле Андрей Иванович Штольц (Олег Мазуров) — антипод Обломова, «новый русский» образца 1859 года — выведен беспросветным подлецом: в первые минуты обаятельным, под конец — отвратительным. Знают кошки, чье мясо съели. И им это мясо встало поперек горла. Отсюда — нарочитая резкость драматургического почерка и агрессивность режиссуры. Когда во втором действии Агафья Матвеевна (Марина Брусникина) начинает «опутывать» своего жильца Обломова (Алексей Агапов), она делает это самым буквальным образом: ходит по периметру сцены с мотком веревки — здесь зацепит за крючок, там за шпенек, а то и зрителей попросит: подержите, пожалуйста. Все послушно помогают сплетать вокруг милого Обломова паутину — неловко, но что же делать! Отсюда — подчеркнутая стилизованность «русского быта» и жесткость актерской игры, однотонной и прямолинейной. Идея чуждости, идея окончательной утраты врезана в плоть спектакля и подтверждена его качеством. На поминках по Обломову все мы - чужие. Исправить это нельзя, но можно хотя бы усовеститься. Впрочем, зачем я сказал, что чужие — все. Есть слуга Захар, сыгранный Владимиром Кашпуром — единственным актером, который в этом спектакле имеет право проявить душевною тонкость. Кашпур пользуется своим правом замечательно. Есть, должно быть, и другие «цельные люди». Как им удается сохранить свою цельность — а … его знает. Пресса Театр — on и жизнь — off, Елена Ямпольская, Русский курьер, 17.06.2003 Господа снимают сапоги сами, Нина Агишева, Московские новости, 27.05.2003 Берегите отпрысков, Мария Львова, Вечерний клуб, 24.04.2003 Смерть Диван Диваныча, Олег Зинцов, Ведомости, 22.04.2003 Чужаки на поминках, Александр Соколянский, Время новостей, 15.04.2003 Бесшумный «Обломов», Марина Давыдова, Известия, 14.04.2003 Обломов опять умер, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 11.04.2003 Обломова сгубила добродетель, Глеб Ситковский, Столичная вечерняя газета, 10.04.2003 Суета вокруг дивана, Наталия Каминская, Культура, 17.03.2003 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
