Мы еще повоюемАлександр Соколянский, Время новостей, 8.10.2003 «Осада» Евгения Гришковца на Новой сцене МХАТ им. Чехова — вторая осенняя премьера (первой будем считать «Демона» с Олегом Меньшиковым), у которой есть шансы войти в десятку лучших спектаклей сезона, как бы сезон не сложился. В «Осаде» нет явных режиссерских просчетов, равно как и актерских провалов; все сделано толково, остроумно и учтиво; текст, игра и пространство (сценограф — Лариса Ломакина) отлично коррелируют друг с другом. Олег Табаков, который уже взвыл от экспериментов, кончающихся отменой премьеры (и в Камергерском, и на ул. Чаплыгина таковых хватало, последним стал GAGARIN WAY Грегори Берка), может вздохнуть с облегчением: «Осада» — это вещь. Классная вещь.Ловлю себя на слове: никогда бы не сказал так о спектакле полюбившемся, запавшем в душу. В театральных работах Фоменко, Женовача, Клима, в тех моноспектаклях, которые сделали имя самому Гришковцу, отменное качество формы никогда не мыслилось основным достоинством, и не о нем хотелось говорить в первую очередь. У того же Женовача или у покинувшего свой подвал Клима оно могло быть вовсе даже не безупречным, но это не казалось важным. Своему «внутреннему эстету» (существу, иногда еще более противному, чем «внутренний цензор») легко было сказать: сиди, не рыпайся, твой номер последний и называется «отдельные замечания». Ряд, в который я поставил имя Гришковца, конечно, не полон, но и не случаен. Здесь собраны люди, в чьих спектаклях дышала нежная Психея и прекрасное обнаруживало себя как пленительное. «Осада» сулит много удовольствий театральному зрителю, как случайному искателю вечерней забавы, так и разборчивому знатоку: работа тонкая, работа осмысленная. Свойством пленительности она не обладает. Действие развивается по двум параллельным линиям, как в «Мастере и Маргарите». Сюжет первый: Ветеран (Сергей Угрюмов) проводит воспитательно-патриотическую беседу с изнывающим от скуки Юношей (Павел Ващилин). Гришковец, как обычно, мастерски подключает к игре коллективную память: Ветерана они с Угрюмовым придумали такого, что с первой же минуты начинаешь улыбчиво кивать — узнаю, как же не узнать, сам помню? темный костюм, два значка на лацкане, вид хмурый, тон патетический. Твердая уверенность в том, что он-то уж знает о жизни нечто главное, и мгновенные перепады настроения: давно уже есть опаска, что это самое главное никому на хрен не нужно. Нескладные рассказы о фронтовом братстве и солдатской смекалке сменяются агрессивными атаками на слушателя: да ты ничего не понимаешь и не поймешь, вы все такие, и едите не то, и живете не так, и нет у вас ничего настоящего, и ты сам это знаешь? Знаешь ведь? Ну и молодец, что знаешь, слушай дальше, я тебе еще одну историю расскажу. Про врагов — они ведь тоже по-своему были молодцы. Или лучше про одного нашего, мы его звали Бубнило, он одному деду в деревне так здорово конюшню вычистил, такой молодец оказался!.. «Молодцов» в угрюмовских монологах штук сто, и каждый произносится с новой интонацией, — ничего не скажешь, молодец Угрюмов. Сюжет второй: на деревянный настил (в центре стоит как мачта, к ней приделан вроде как флаг) поднимаются трое воинов: один, Главный, с копьем (Андрей Смоляков, в другом составе — Игорь Золотовицкий), двое других с короткими мечами, тоже деревянными. Поскольку Лариса Ломакина надела на них шерстяные безрукавки и шапочки, а также юбки наподобие шотландских килтов (только не клетчатые, а полосатые), сразу ясно, что это древние греки. Кроме шуток, это можно понять, даже не видя, что за спиной у воинов возвышается трехметровый акрополь, а по фанерному морю плывет картонная триера. Выясняется, что они осаждают какой-то город и теперь вышли на переговоры с осажденными. Второй воин (Валерий Трошин) тихо подсказывает, а Главный орет в медный рупор: «Ваше положение кастратофическое! Плохое, значит! Выходите с поднятыми руками, мы, может быть, пообещаем вам жизнь и частичную сохранность личного имущества!..» Воевать им давно уже не хочется, да и войны никакой нет, одно тупое сидение под стенами: проблема в том, что заключать мир они не умеют. Когда Третий воин (Александр Усов), знающий всякие умные и вежливые слова, начнет диктовать их Главному, получится отчаянная нелепица: мы пришли к вам с миром, выходите с поднятыми руками, встаньте на колени, и я перед вами лично извинюсь, если кого обидел, — ну что вам, сложно, что ли, руки поднять?.. Такой вот Агамемнон. В финале параллельные линии, как водится, сойдутся. Те, кто знает греческие мифы хотя бы в застенчивом переводе Куна, давно уже поняли, что Бубнилу из ветеранского рассказа на самом деле звали Гераклом. Сам Ветеран неожиданно окажется Одиссеем: это он придумал, как победить врагов при помощи деревянного коня, а теперь мается: может, не надо было придумывать? Они ведь тоже молодцы были, эти осажденные? Да, еще надо сказать, что в действие трижды, без всяких на то причин, вторгается бессловесный персонаж по имени Икар: пытается взлететь на неказистых перепончатых крыльях, плюхается наземь и уходит. На премьере Икара играл Максим Какосов (давний приятель Гришковца, бывший актер театра «Ложа»), в его исполнении невезучий летун чрезмерно напоминал мистера Пиквика. Вторым исполнителем роли значится сам Гришковец. Он, умница, сочиняя свои истории, всегда вкладывает в них скрытые, лично важные темы: в «Осаде» главной темой стала невозможность объясниться. Осада продолжается потому, что Первый воин не способен сказать то, что хочет и должен сказать; Третий воин никак не может втолковать Первому, почему он не носит железный башмак, зная, что ранить его могут только в пятку (узнали Ахилла?); греческие мифы у Ветерана превращаются в скучные, косноязычные байки; Юноша даже не в состоянии намекнуть Ветерану, что его давно уже ждут в другом месте и т.д. Никто никогда ничего не сумеет сказать так, как надо; никто никогда никого не сумеет понять. Поэтому война — естественное состояние человечества. Так что мы еще повоюем. Спектакль «Осада» сочинялся коллективно, этюдно. Актеры сами придумывали себе реплики, импровизировали, закрепляли удачно найденное. Евгений Гришковец хотел, чтобы авторами пьесы в программке значились все участники спектакля (себе он изобрел титул «автора-редактора»); это не сделано, а жаль. Счастливо найденный способ совмещать личное переживание, авторское высказывание и театральную игру (в обратном порядке: Я = персонаж; Я = автор; Я = тот, кем вы меня считаете, или, если вам угодно, «отраженное Я»; Я = Я в себе) — это самое главное в театральной модели Гришковца; это то, чем он всех когда-то обворожил, а теперь продуктивно эксплуатирует, поневоле формализуя. Первые его спектакли отличались от позднейших так, как эксперимент — от показательного опыта, как попытка узнать нечто новое — от учебной демонстрации: смотрите, если в это красненькое мы капнем вот этого беленького, все станет синеньким. Что ж, скорее всего станет, даже в немытой колбе. В «ОдноврЕмЕнно», не говоря уж о дивной «Собаке», каждое слово мнилось новорожденным: это ощущение не пропадало даже тогда, когда ты смотрел спектакль по третьему разу, назубок все зная. Теперь, как ни мни речь, громоздя друг на друга неполные предложения ("Ну, и мы тогда, вот? Ну просто, ну как, идем, значит? А эти как дали? Нет, мы-то их тоже? Но вот эта последняя осада? и пр.), на всем лежит печать сочиненности. Искусной имитации родовых мук слова. «Творческий разум осилил — убил», как сказано у Блока в гениальном стихотворении «Художник», где процесс творчества описан с документальной, пугающей точностью — именно как процесс формализации невыразимого и непредсказуемого. «И замыкаю я в клетку холодную/ Легкую, добрую птицу свободную?» Видимо, с этим ничего не поделаешь: процесс неизбежен и необратим. Я верю, Гришковцу, когда он говорит, что репетиции проходили в необычайном, упоительном творческом напряжении, в дивном азарте самораскрытия; наверняка так оно и было. Но, Аполлон свидетель, в спектакле от этого напряжения не осталось и следа: все зафиксировано, уравновешенно и вылощено. Работа мастерская: я бы за нее дал Гришковцу не очередную фестивальную премию, а звание народного артиста. Хотя бы заслуженного, если нельзя сразу народного. «Заслуженный артист Е. Гришковец» — это ведь не просто титул, это так оно и есть. Наверное, он понимает, что с ним происходит; наверное, не очень доволен происходящим. Не зря же он куражится в программке: «Те, кто придет посмотреть нашу „Осаду“, увидят прекрасных, азартных актеров, изящную современную сценографию, послушают чудесную живую музыку?» Если заменить эпитет «чудесная» на «приятненькая» (автор музыкального сопровождения — Елена Гришковец), все это правда. Включая интонацию фразы, которая до боли напоминает то, что пишут о себе в рекламных проспектах не очень дорогие рестораны. Пресса Троянский конь и другие, Алиса Никольская, Театральная касса, 12.2003 Гришковец привел во МХАТ и Бубнилу, и чудил, Игорь Вирабов, Комсомольская правда, 21.10.2003 Взятие МХАТа, Екатерина Васенина, Новая газета, 16.10.2003 Гришковец осадил МХАТ, Нина Агишева, Московские новости, 14.10.2003 Байки из МХАТа, Итоги, 14.10.2003 Искренность важнее профессии, Григорий Заславский, Независимая газета, 14.10.2003 Бойтесь ахейцев, дары приносящих, Ольга Фукс, Вечерняя Москва, 14.10.2003 Что тот солдат, что этот, Елена Ямпольская, Русский курьер, 10.10.2003 Утомленный Икар, Алена Карась, Российская газета, 8.10.2003 Время героев интеллектуалов ушло. И это ужасно обидно, Марина Давыдова, Известия, 8.10.2003 Мы еще повоюем, Александр Соколянский, Время новостей, 8.10.2003 Мифология в песочнице, Роман Должанский, Коммерсант, 8.10.2003 Наивная «Осада», Майа Одина, Новые известия, 8.10.2003 Кому нужен Троянский конь?, Светлана Осипова, Московский комсомолец, 8.10.2003 Евгений Гришковец перестал быть идиотом, Глеб Ситковский, Столичная, 8.10.2003 Музей имени себя, Екатерина Васенина, Новая газета, 10.2003 Евгений Гришковец в «Осаде», Светлана Осипова, Московский комсомолец, 22.09.2003 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
