Записки из детского адаИрина Алпатова, Культура, 17.06.2004 У него был выбор — сдохнуть или стать героем. Рубен Давид Гонсалес Гальего в автобиографической книге «Белое на черном» определяет свой жизненный вектор именно так. Первое не составляло особого труда, почти все его товарищи по детским домам для инвалидов никогда не вышли за их стены. Впрочем,"выйти"для людей, лишенных возможности передвигаться, — это что-то из области фантастики. Как без кощунства сказать о том, что Гальего в конце концов «повезло»? Сегодня он живет в Мадриде, женился, воспитывает детей, нашел мать. 36 лет назад его, родившегося в московской Кремлевской больнице с диагнозом «детский церебральный паралич», внука генерального секретаря Коммунистической партии Испании Игнасио Гальего, отправили в жестокое и безнадежное странствие по детским домам, больницам и богадельням. Не знающего, кто он, где его родители (нянечки дали его матери кличку «чернокожая сука»). Абсолютно одинокий, беспомощный ребенок должен был самостоятельно выживать в этом аду, растянувшемся на два десятка лет.Потом Гальего все это опишет в коротких автобиографических рассказах. Из них сложится книга, в 2002 году увидевшая свет. Давид Гонсалес станет букеровским лауреатом, получит премию Фонда поддержки и развития Театра под руководством Олега Табакова — за жизненный и литературный подвиг. Книгу переведут на испанский, французский, немецкий, итальянский, китайский языки. Но Гальего не сочтет все это за долгожданный хеппи-энд, потому что борьба за выживание продолжается и по сей день. И что с того, что в благополучной загранице есть суперколяски и нет унижений, которым подвергались «убогие» в Советском Союзе, никому не нужные «сорняки жизни», изначально приговоренные к смерти? Борьба идет внутри себя, и героизм этот свой, личный, направленный не столько в окружающий мир, сколько в собственное, по-прежнему мучительное существование. Эта книга не оставляет равнодушных. Ее, конечно, можно бросить, захлопнуть еще в начале, дабы не травмировать свою драгоценную психику историей чужих страданий. Или, наоборот, дочитав до конца, не пожелать расстаться, дать ей вторую жизнь. Именно так и поступил художественный руководитель чеховского МХАТа Олег Табаков, рискнувший включить это жестокое и во всех смыслах дискомфортное произведение в репертуар своего театра. Благо, ему было на кого опереться. В театре есть режиссер и педагог Марина Брусникина, умеющая сделать основным героем своего спектакля именно книгу, литературный первоисточник. Любой, будь то рассказы Виктора Астафьева или Людмилы Улицкой, пушкинские «Цыганы» или модный роман Валерия Исхакова «Легкий привкус измены». Брусникина — уже опытный мастер в этом уникальном и редком деле. И молодые мхатовские актеры, работающие с ней постоянно, прекрасно понимают цель режиссера и свои собственные задачи. Они не столько актерские, сколько коммуникативные. Театр налаживает живую и эмоциональную связь между книгой и зрителем, становясь посредником, связующей нитью. А потому — никаких привычных декораций. Нужен только фон, атмосферно-точный. Здесь это — задник-слайд с проекцией ярко-голубого неба с легкими, летящими облаками (сценография Екатерины Кузнецовой). Небо — как символ недоступной свободы, непостижимого простора для прикованных к койкам детей. И движущиеся ширмы с прорезанными окнами, которые в буквальном смысле становятся единственными «окнами в мир». Несколько стареньких велосипедов без колес — тоже символы. Больше ничего, никаких угнетающих натуралистических подробностей. Их довольно и в тексте. «Белое на черном» — своего рода «театр жестокости». Несколько десятков зрителей оказываются на одной территории с актерами, в едином, кажущемся замкнутым пространстве, откуда нельзя сбежать до срока. Мхатовская Новая сцена подобной возможности не предоставляет. Даже если у тебя перехватывает дыхание так, что кажется, сам воздух закончился. Даже если не можешь удержать слезы, такие неуместные в современном театре. Говорят, фотографы не всегда могли снимать — изображение расплывалось перед глазами. Срок отматывается и для тебя, и ты должен его выдержать. Плача, отвлекаясь, дистанцируясь, намеренно переключаясь на что-то другое, но выдержать. Эта единая территория — главная победа Марины Брусникиной и актеров, ни в коей мере не предлагающих просто зрелища. Здесь что-то другое, название чему пока трудно дать. Актеры не играют роли, подобное тоже не предусмотрено. Их много, и все они на равных — Алексей Агапов, Павел Ващилин, Роман Кириллов, Олег Мазуров, Валерий Трошин, Кристина Бабушкина, Янина Колесниченко, Ольга Литвинова, Юлия Полынская (актриса Табакерки), Алена Хованская, Юлия Чебакова. Они оживляют, очеловечивают мертвую букву, и в этом есть момент личностного осмысления текста. Актеры не просто рассказчики, они говорят от лица автора и его персонажей, но и всегда — от первого лица. Иначе нельзя, иначе вся затея лишилась бы смысла. А персонажи разные — дети, воспитательницы, учителя, нянечки. Все очень просто — стоит лишь набросить грубый халат поверх легкого ситцевого платьица (костюмы Светланы Калининой), и происходит мгновенная трансформация из студентки в нянечку, и наоборот. Впрочем, главное не это, но эмоция, темперамент, душевная открытость каждого. И физическая близость двух миров — актерского и зрительского — на расстоянии жеста, взгляда. Даже если бы текст Гальего просто читался, это не было бы монотонным и скучным, ведь буквально каждое слово — это живая, пульсирующая боль. Но Марина Брусникина не забывает, что вышеупомянутой связующей нитью является все-таки театр. И нечасто, но все же «оживляет» происходящее игровыми моментами, по-детски наивными. Вот, по тексту, на телеэкране мелькают кадры из знаменитого мультика «Ну, погоди!». Актеры же, «сделав» лапки и ушки, носятся в смешном хороводе вокруг экрана под знакомый всем и каждому аккомпанемент. А вот в рассказе о прибившейся к интернату трехногой собаке-инвалиде одна из актрис тут же эту собаку изобразит — подаст лапу, положит голову кому-то на колени. А другая вдруг исполнит темпераментный и строгий испанский танец, где ритм вместо кастаньет отбивают ладони смотрящих. Таких моментов немного, и оттого они мгновенно попадают «в яблочко», повышая эмоциональный накал восприятия. И при этом такой вот жизненный, человеческий парадокс. Тебя захлестывает отчаяние, но не остается впечатления катастрофы. Почти в каждом безмерно трагическом эпизоде есть «маленький хеппи-эндик», как называет его сам Гальего. Ты сам сполз с кровати — это победа, ты научился складывать цифры — это триумф, тебе впервые дали бутерброд с салом — это счастье. Из этих крохотных побед, цена и значение которых понятны только все испытавшему автору, по камешку, по кирпичику складывается дорога выживания, которую Гальего все-таки смог преодолеть. Да, конечно, у этого русского испанца полно обид, и жалоб, и счетов к стране-мачехе, в которой он вынужден был существовать. И для него, безусловно, важно и симптоматично то, что обретение необходимой свободы произошло не в России. Это немножко царапает наш слух, притом что понимаешь автора, как никто другой. Ведь страна-то наша, родимая, в которой ни черта до сих пор не меняется. А в мхатовской программке поверх нарисованного неба эпиграфом идут строки: «Есть книги, изменяющие взгляд на мир, книги, после которых хочется умереть или жить по-другому». Быть может… И все-таки не дай нам Бог пережить такое. Пресса Над всей Россией облачное небо, Елена Ямпольская, Русский курьер, 19.06.2004 Землю тянем зубами за стебли, Ольга Фукс, Вечерняя Москва, 18.06.2004 Записки из детского ада, Ирина Алпатова, Культура, 17.06.2004 Читали и плакали, Итоги, 15.06.2004 Давайте изменим мир, Алена Данилова, Yтро.ru, 15.06.2004 Чтение несчастного испанца, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 11.06.2004 Перевели в ч/б, Артур Соломонов, Известия, 11.06.2004 Воля к жизни, Павел Руднев, Ваш досуг, 8.06.2004 «Белое на черном» во МХАТе, Коммерсант Weekend, 4.06.2004 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
