Имена | Серафима Бирман. Не вторая РаневскаяВячеслав Шмыров, 30.07.2020  Артур Миллер: «Раневская — замечательная актриса, но это дважды два — четыре, а то, что делает миссис Бирман — это дважды два — пять». Серафима Бирман: «…Именно канатоходцы, а не просто пешеходы привлекают к себе самое живое и острое внимание зрителя. Любила и люблю в искусстве чрезвычайное, и зрители доверяют мне больше, когда играю женщин, из ряда вон выходящих. И верила, и верю, что искусство обладает правом преувеличения». Сергей Эйзенштейн: «Есть такие актрисы, которые облекаются в оперенье райских птиц собственного воображения, хватая их на лету и беспощадно разбирая на перышки. Такова Серафима Бирман». Борис Львов-Анохин: «Бирман никогда не боялась быть на сцене антиженственной, она часто доводила уродство своих героинь до степени почти трагического великолепия и величия, представала по-своему уникальной „безобразной герцогиней“ театра». Олег Анофриев: «Высоченная! Сутулая до горбатости! С лошадиным оскалом огромных зубов! С малюсенькими, сверлящими тебя насквозь глазками! С большущими узловатыми кистями рук! Со скрипучим, срывающимся на визг голосом! С огромным носом! И бешеным темпераментом! Но. .. С таким же безграничным стремлением к справедливости! С нечеловеческой интуицией! С панической незащищенностью перед хамством! И, наконец, с великим талантом!» Михаил Левитин: «Ее можно было бы счесть безумно некрасивой старой женщиной, если бы не особая „карнавальная“ одухотворенность, какой-то творческий шабаш, развернувшийся перед нами». Инна Соловьева: «На сцену и на экран она хочет нести не столько подлинное, сколько постигнутое. Жизнь, стоящая за ее героинями, существует для актрисы, но словно бы проходит какую-то возгонку, и вот на ладони — ее кристалл, ее формула, ее парадокс. (…) Властность героинь Бирман часто оказывается извращенным требованием любви от других: Васса Железнова была сыграна так. Создав на экране Констанцию Львовну в „Обыкновенном человеке“, артистка предлагала жестоко-комедийный, гротесковый вариант того же самого. В тускло-достоверном, приблизительном фильме, где все играют с таким жирным „театральным реализмом“, Бирман играет, словно не видя, где она и рядом с кем». Наум Клейман: «Когда мы встретились с Серафимой Бирман впервые, она спросила меня: „Вы тоже меня путаете с Раневской?“ Конечно, Бирман — не вторая Раневская, хотя и в ней был тот же невероятный заряд яркости и отказа от бытовых красок во имя гиперболы — начиная от „Закройщика из Торжка“ и „Девушки с коробкой“. В кино она играла, как в театре. Готовилась к съемке сутками, приходила с утра на съемочную площадку, вживалась в образ по Станиславскому. Она и была ученицей Станиславского, „с поправкой“ на Михаила Чехова. В ней жил 2-ой МХАТ. И когда Эйзенштейн сказал ей, что на его площадке актер должен быть как электрическая лампочка: повернули включатель — включил эмоцию, выключили – снова в нормальной жизни, это ее оскорбило безумно». Михаил Названов (из письма): «Она ханжит вовсю. То я ногу при ней на стул положил, то я о чем-то постороннем перед съемкой заговорил, а сама сказала, что „сосредоточивается“ (снимать ее начали часов через пять, и она успела „рассредоточиться“). Безумно смешное сочетание — она и Эйзен. (…) Первый эпизод: Эйзену доложили, что вместо кого-то — дублер, он как рявкнет при ней: „Я не могу больше задницы снимать!“ Видела бы ты ее лицо». Серафима Бирман: «Мне так хотелось сыграть по-настоящему Ефросинью, жить ее жизнью, жизнью главы рода. Но нельзя играть существительное. Образ находится только тогда, когда определишь его хотения. Все мое внимание было направлено на то, чтобы выполнить требования Сергея Михайловича и Андрея Николаевича (Москвина, оператора фильма „Иван Грозный“ — В. Ш. ). А их было много, этих требований: и глаза надо держать на определенном уровне, и сохранять ракурс головы, и в длинном одеянии подыматься по лестнице, не разрешая себе хоть на миг глянуть на ступеньки… (…) Ефросинья тяжело появилась на свет. Мучилась я. А сколько огорчений доставила постановщику! Не скоро пришла радость достижения». Станислав Садальский: «Острохарактерный актер всегда ходит по проволоке – миг, и свалится в безвкусицу. Все же действительно канатоходцы, а не просто пешеходы, привлекают к себе внимание зрителей — посмотрите ее в „Иване Грозном“… Кстати, именно Сталин вписал ее лично на Сталинскую премию, вычеркнув из списка Целиковскую» (Целиковская играла в «Иване Грозном» роль Анастасии Романовны — В. Ш. ). Наум Клейман:"Я несколько раз бывал у нее в гостях, брал интервью про Эйзенштейна. Каждый раз она говорила: «Это ваше искусство я не люблю, хотя перед некоторыми преклоняюсь». Инна Соловьева:"Бирман и в жизни любит давать определения мгновенные и выхватывающие в человеке его зерно-парадокс. Так, своему товарищу Михаилу Чехову, за гримировальным столом однажды спросившему: «Серафима! Что ты думаешь обо мне?» — она ответила без паузы: «Ты лужа, в которую улыбнулся бог!» Георгий Вицин: «Увидев в Доме актера отрывок из одного спектакля, мой самый строгий педагог по школе-студии Серафима Германовна Бирман мимоходом также строго бросила: “Вы мне напомнили Мишу Чехова!” Серафима Германовна, действительно, была очень требовательной. Она постоянно всех одергивала и очень бдительно следила за нашим поведением, и я помню такие ее фразы в мой адрес: “Вицин, изящнее!”, “Вицин, уберите свою вольтеровскую улыбку!”, “Вицин! Вы как заядлый халтурщик на радио! Откуда у вас такое резонерство?” Она предсказала мою дальнейшую жизнь: я действительно часто выступал на радио». Юрий Любимов: «Ее я боялся. Она была такая большая, с большим носом и очень строгая. Она любила часто повторять: „Вас ждут заводы“. Давала нам понять, что мы мало трудимся и недостаточно добросовестно осваиваем профессию актера». Мария Миронова: «Мы занимались во МХАТ-2. Бирман внимательно за нами следила, чтобы мы, не дай Бог, не использовали никакой косметики. И вот однажды она меня поймала в коридоре, наслюнявила свой платок и давай им тереть мою щеку! Думала, что я накрасилась….. А у меня просто кожа была очень нежная. Я потом старалась обходить ее». Римма Маркова: «В студии за нас серьезно взялись. Надо мной и Леней (Леонидом Марковым, братом Риммы Марковой — В. Ш. ) шефство взяла Серафима Бирман. Она так полюбила Леньку! Ее нельзя было назвать красавицей. Но когда Бирман улыбалась, ее лицо становилось просто прекрасным. А муж ее, кстати сказать, был просто писаным красавцем, мы потом и с ним и с Серафимой Германовной много общались. Ну а пока мы были студентами и буквально боготворили Бирман. „Завтра мы идем в домик Станиславского“, — говорила она. А мы знали, что она просто хочет показать нам вазочку, которую когда-то подарила Константину Сергеевичу, и тот хранил ее. Про эту вазочку весь театр уже знал». Ростислав Плятт: «Бирман! Какое знаменитое имя! Какая грандиозная индивидуальность! И какой сложный трудный характер, не каждому по вкусу. И — в этом заключена подлинная драма — пустые бездеятельные сезоны ее последних лет, без театра, с которым ее разлучила болезнь, — и это при ее взрывном темпераменте, не угасавшем до последних дней. (…) И все-таки она поражала. Бывалый человек, драматург Артур Миллер, видевший ее в „Дядюшкином сне“, рассказывал потом, вспоминая Карпухину, что такое он еще нигде не видел». Валентина Талызина: «Я была свидетельницей, когда Фаина Георгиевна настаивала, чтобы роль Карпухиной дали Серафиме Бирман. Она сказала, что никто не сыграет эту роль лучше. А ведь они десятилетиями не разговаривали». Олег Анофриев: «Спектакль неважный, даже скучный… Но все мы каждый раз бегали смотреть сцену, в которой Сика (а именно так называли ее „за глаза“) играла Карпухину. Это была феерия! Она была пьяна! Свирепа! Безобразна! Партнерам на сцене, да и нам на галерке, хотелось втянуть голову в плечи, чтобы не получить от нее по шее! Размахивая своими длинными, как жерди, руками, раскрыв свою огромную пасть, из которой несся какой-то львиный рык, переходящий в поросячий визг, она требовала справедливости! Это было торжество безобразия! Потом мы все, конечно, возмущались за кулисами. Дескать, нельзя же так наигрывать, это же ни в какие ворота не лезет и т. д. Но однажды, когда Сика заболела и ее заменила другая (кстати, очень профессиональная актриса), а мы по привычке пошли на галерку смотреть эту сцену, и оказалось, что сцены-то и нет! Так, маленький провинциальный скандальчик, такой же скучный, как и весь спектакль». Наум Клейман: «Для нее надо было писать роли. Она владела даром одной краской передать очень сложные переживания. Но так получилось, что ее брали только на роли чудачек и каких-то комедийных персонажей. Она всегда была слишком яркая для кино и вынуждена была все время играть на полутонах. Поэтому Бирман часто отказывалась от ролей». Виктор Астафьев (из письма): «Здесь, в Малеевке, писателей что-то не видно. (…) Есть Таланов, о котором ты, верно, и не слыхивал. Впрочем, в „ЖЗЛ“, кажется, есть его книжка о Качалове. Есть его жена — Серафима Бирман — превосходная актриса и умнейшая женщина. Ей 76 лет, но сидеть с нею за столом и прогуливаться — наслаждение: какие воспоминания, и если б только воспоминания, какой острый ум, интереснейшие суждения о современном театре, об актерской молодежи». Станислав Садальский: «Серафима была третьим человеком в некогда основанном ею театре имени Ленинского комсомола. Поплатилась же она за свое покровительство Валентине Серовой, брошенной писателем Симоновым. Его очень раздражало, что Бирман ставила на Серову спектакли, приносившие кинодиве новых поклонников». Ростислав Плятт: «Когда уходят такие, как Бирман, хочется удержать в памяти ее создания, хочется рассказать о ней всем, не знавшим Бирман, чем украсила она русское, советское театральное искусство.(…) Но главное в ней, чему хотелось бы следовать,— ее подвижническое, фанатическое, бескомпромиссное, яростно любовное отношение к театру! Серафима Германовна умирала в Ленинграде. Ее близкие рассказывали, что, уже будучи в больнице, с помраченным сознанием, она пыталась репетировать „Синюю птицу“ с соседями по палате, торопясь показать эту работу обожаемому ею Станиславскому…» Георгий Вицин: «Позднее я вылепил скульптурку, этакий дружеский шарж на нее. Когда актеры это увидели, предупредили: “Ты только ей не показывай ни в коем случае!” Но позже я ей про скульптурку все-таки сказал, и она загорелась ее увидеть. Но, к сожалению, не успела…» Ростислав Плятт: «Сегодня Бирман показалась бы старомодной со своей неукротимой ненавистью к актерскому каботинству, к ртам, жующим что-то на репетиции, к вялому виду актера и особенно актрисы, к шумному топанию рядом со сценой или за кулисами, ведь на сцене и вокруг нее сегодня дозволено, в общем, все. Сегодня она показалась бы старомодной со своей страстью к образному поиску, образному слову, к сложному гриму и костюму, к образному решению на сцене — ведь сегодня так распространена актерская манера идти от себя, не двигаясь никуда! В иных ролях она казалась актрисой вычурной, слишком резкой, но послушайте ее в радиопостановке „Простите нас“ по рассказу Ю. Бондарева, где она играет старую учительницу, забытую учениками,— какой предельной, идущей от себя простотой наполнены ее интонации, как тихо, скромно и проникновенно звучит ее голос!» Фаина Раневская: «Господи, уже все ушли, а я все живу. Даже Бирман — и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала». Серафима Германовна Бирман (1890 — 1976), актриса, режиссер, педагог. Народная артистка РСФСР. 130 лет со дня рождения. Оригинал статьи — https://www.facebook.com/slava.shmyrov/posts/10213395387318036 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
