Имена | ТарарабумбияЛев Аннинский, «Культура», 19.08.2004 «У Никитских ворот» — спектакль «Два Чехова». В спектакле два акта. Первый поставил Марк Розовский по малоизвестному (как он полагает) чеховскому рассказу «Пари». Второй поставил Аркадий Кац по широко известному (как знают все) «Юбилею». Обговорив «какие-то исходные позиции», оба режиссера решили репетировать, «не заглядывая» друг к другу, — чтобы не нарушать суверенности своих творческих манер. На генеральной репетиции они впервые увидели, что у них получилось. Получилась контрастность подходов, но в результате оба акта «слились в единое целое». Каковое целое я и возжаждал почувствовать, устроившись в зрительном зале, ибо это единое целое есть правда нашего состояния, сколь бы контрастно ни рисовался нам Чехов — ранний или поздний, шутливый или серьезный, откровенно пестрый или загадочно темный. Замах молотком В преамбуле к своему акту Розовский извиняется перед Чеховым за то, что, переводя его прозаическую вещицу в драматургический жанр, позволил себе некоторую вольность: не трогая нужных кусков текста классика, кое-что дописал. И даже предложил почтеннейшей публике угадать, что именно. Я угадал. При «перетаскивании» прозы на сцену понадобилось подвести под изящный чеховский сюжет нечто вроде весомой человеческой страсти. То есть это здоровая влюбленная баба, которую Марк вывел на сцену в двойной роли: она жена того банкира и одновременно любовница того юриста, что заключили пари. У Чехова пари заведомо «дикое и бессмысленное»: высидит или не высидит юрист в добровольном заключении 15 лет за два банкирских миллиона в конце срока? Фанаберия самоочевидна и рождается из модного салонного трепа: что гуманнее — казнь или пожизненное заключение? Настоящий же смысл чеховского сюжета — сотворить модель человеческой цивилизации, а затем коварно поставить ее под вопрос. Узник прочитывает «шестьсот книг», проникается мудростью веков и… за полдня до освобождения отказывается от двух миллионов, потому что «не понимает», зачем они. Розовский подсказывает, зачем — устами ушлой бабы: уж она-то, уйдя от опостылевшего мужа к разбогатевшему любовнику, сумеет объяснить, что делать с деньгами. Сценический вариант чеховской притчи наливается тяжелыми страстями брутального XXI века. Банкир крадется в камеру с молотком в руках (акт так и озаглавлен: «Удар молотком сзади»). Узник предстает в косматой бороде и космах первобытного человека, что окончательно придает ситуации сюрреалистический оттенок. Ударить дикаря молотком банкир все-таки не решается. Тот отклеивает бороду, снимает парик и, приняв облик первоначального «юриста», не без улыбки объявляет нам, что человечество обезумело и идет не по той дороге. — Тарарабумбия! — откликается мое зрительское сердце; я с облегчением ныряю из-под летящих обломков рушащейся цивилизации под пестрый зонтик Антоши Чехонте. Замах бухгалтерскими счетами В преамбуле к своему акту Аркадий Кац объявляет, что театр абсурда вышел из Чехова. Продолжая эту мысль, можно подумать, что если из Чехова и стоит выводить что-то для современного зрителя, то театр абсурда. В соответствии с этим исходным принципом по шуточной канве чеховского «Юбилея» вышивается яркое ярмарочное шоу с брутальными страстями. Действующие лица возникают и исчезают, как привидения, неожиданно наполнившиеся дикой и бессмысленной плотью. Банкир-юбиляр сам пишет себе официальное приветствие. Бухгалтер в бабочке и валенках пьет горькую из валериановых капель. Жена банкира врывается с ворохом пустых новостей и заполняет сцену своим щебетом, отчего банкир лишается чувств, а бухгалтер готов шарахнуть бабу сзади по голове тяжелыми счетами. Мадам Мерчуткина, периодически являющаяся в этот содом с требованием двадцати четырех рублей тридцати шести копеек и методично докладывающая, как она утром пила кофий без всякого удовольствия, своей сомнамбулической невменяемостью доводит ситуацию до степени карнавального безумия, так что озверевший бухгалтер с тяжеленными счетами в руках меняет прицел и устремляется за этой дурой… …Но от последнего удара — воздерживается. Очнувшись от абсурдистского угара, навеянного XXI веком, действующие лица возвращаются под чеховский пестрый зонтик и весело поют: — Тарарабумбия! Сижу на тумбе я… Вот он, общий светлый итог, думаю я, покоясь в зрительском кресле. Вот оно, единое целое, в которое сливаются безумные акты нашего сюрреалистического бытия. Вот оно, объяснение того замечательного феномена, что именно Чехов делается ключевым автором современной мировой сцены, истоптанной героями Эсхила, Шекспира и Василия Шкваркина. Пресса Я, бабушка, Илико и Илларион, Александр Вислов, «Афиша», 18.10.2005 Забытые лица кавказской национальности, Наталия Каминская, «Культура», 13.10.2005 Грузины запели по-русски, Татьяна Семашко, «Родная газета», 15.06.2005 Тарарабумбия, Лев Аннинский, «Культура», 19.08.2004 Чехов в банке, Ирина Леонидова, «Культура», 3.06.2004 Отец никогда не падает, Ирина Алпатова, «Культура», 15.04.2004 Жизнь цвета черного молока, Константин Щербаков, «Новое время», 5.01.2003 Станцуем польку-бабочку, Наталия Каминская, «Культура», 19.12.2002 Правда хорошо, а счастье лучше, Елена Ямпольская, «Новые известия», 7.12.2002 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
