Братская могила

Месяц назад, предвещая новый театральный сезон, я имел неосторожность публично высказаться по поводу некоторых грядущих премьер. Прошу прощения у тех, кого обидел. Искренне прошу, без издевательств. Многое было написано развязно, наверное, даже злобно, местами некрасиво. Ну да ладно, речь о другом. Помимо прочего в этой статье спектакль МХАТа имени Чехова «Ю» был назван клоном. Переделкой самого себя, былого и симпатичного. Спустя две недели другая крупная газета взяла этот термин, что называется, на карандаш и тиснула на полполосы заметку под названием «Атака клонов». В этом очерке весело и талантливо говорилось, что Олег Табаков — замечательный артист и великий руководитель — не очень доверяет свежим и качественным продуктам, предпочитая несвежие и отчего-то не очень качественные. Разразился скандал, виновных ищут, наверное, даже найдут и покарают. Только вот проблема никуда не денется — во МХАТе ныне предпочитают ставить не новые спектакли, а переносить проверенные временем и обкатанные на других менее респектабельных площадках. То есть зрителю по цене от 150 до 600 рублей заведомо предлагается товар второй, а то и третьей свежести. Какой уж тут Булгаков со своей осетриной! Ну а если кого-то смущает глагол «клонировать» — ради бога! Будет — «трансплантировать». Так лучше?

В субботу МХАТ показал третью в сентябре премьеру. И в третий раз — на сцене в Камергерском переулке оказался спектакль, бывший в употреблении. Темур Нодарович Чхеидзе — народный артист России и Грузии — поставил здесь «Антигону» Жана Ануя. Сначала он сделал это в Тбилиси, затем в Петербургском БДТ, и вот — в конце пути — в Художественном театре. Странная, согласитесь, страсть к одной пьесе. Патологическая даже, особенно если учесть, что литература — эта «Антигона» — никудышная. Незамысловатая, плаксивая переделка античной трагедии. Унылая попытка перенести гулкий миф в квартал Маре, напичканный жандармами и радостным плебсом. Но не будем об искусстве, тут оно не важно. Поговорим об идее. Об идеологии.

Ануй написал «Антигону» в 1943-м, когда в Париже злобствовало гестапо и веселый лай концлагерных овчарок разносился по всей Европе. Театральная программка любезно напоминает, что Андре Моруа считал, будто бы капризный бунт Антигоны против дяди чем-то напоминает сопротивление плененной Франции фашизму. Мерси боку программке и Моруа. Ведь именно это слово и хочется кричать, когда сидишь на пластмассовых стульчиках под трещащими прожекторами. Под этими старыми сводами, родными и далекими, как теплое античное небо.

Фашизм — вот о чем этот спектакль. Фашизм — то, что так отчетливо культивируется в голове здорового зрителя. Фашизм — слышите вы? — фашизм — то, что хочется прославлять, уходя из театра. Фашизм — такой правильный и добрый, с большими голубыми глазами и сильным грузинским акцентом — саусэм не скуэрный красно-коричневый пес, а приятный имеретинский старец Отар Мегвинетухуцеси. Фашизм — толстый Семчев — где был — пиво пил — с наручниками и туповатой ухмылкой. Фашизм — молчаливое страдание матери, уткнувшейся в петли вязания. Фашизм — испуганные жесты Исмены, фашизм, фашизм… Он во всем тут, кроме Антигоны — наглой глупой девчонки, не верящей никому и ничему, обоняющей только запах преданий, зовущий похоронить брата. Но за это ей положена смерть. Креон (читай — фашизм) дает ей шанс спастись, она отвергает его — по наивности, ради детских причуд, ради памяти предков. Креон умоляет ее, но она неприступна. Она глупа и некрасива. Только афиняне могли быть за нее. Нормальный современный человек всегда будет на стороне Креона. Всегда. И дело не в качестве пьесы или спектакля.

Мы любим упорных, требовательных к себе правителей. Властелинов, выдумывающих хитросплетения интриг ради процветания своих народов. Нам милы войны, мстительные, беспощадные кровопролития под святыми знаменами. Убить мерзавца для нас — вопрос чести, унизить чужого — принцип бытия. Мы с удовольствием творим себе кумиров, пусть никчемных, сутулых и бестелесных. Нам они нужны, чтоб водрузить их образы на стяг и обрушить его древко на голову врага. Мы — крохотные булавочные творения, нуждающиеся в теплых искренних глазах, медленных жестах и гортанном «братья и сестры«. Мы — фашисты. Все. Но зачем, зачем нам об этом ласково напоминать? Для чего в тот момент, когда так трудно удержаться от правого гнева, благословлять и показывать повести о настоящих человеках. О сверхчеловеках, идущих на совет, едва похоронив сына и дочь. Не время и не место сейчас — больно много крови на руках чистых правителей. Больно много.

Не надо было ставить этот спектакль во МХАТе. Слишком уж близко к дворцам. Кажется даже, будто сделано это специально, чтобы угодить каким-нибудь властям, проявляющим необходимую жесткость и соблюдающим закон. Чудится, что Табакову очень важна их реакция, мол, смотрите, я тоже с вами — с настоящими людьми. С царями.

И если это так, то есть в этом какая-то византийская мудрость и каверзность: вроде бы Креон — тут по тексту — негодяй, да и ставил какой-то грузин, и вообще — я в восьмом ряду, меня узнайте, мой маэстро. Хитро. Слава богу, не эффективно, потому как спектакль не выдающийся.