Константин Хабенский: «Киев мне нравится… Но здесь меня не ждут».

Во время съемок Хабенский любит себя немного поразвлечь. Например, усесться на велосипед, приготовленный для «массовки», и, обнаружив два звонка, прикрепленных к ручкам руля, извлекать из них попеременно то минорный, то мажорный «звяк», рассуждая вслух, что в «радостный» звонок нужно звонить перед дверью, если приехал домой к жене с получкой, а в «грустный» — когда все пропил. Дрейфующие по тротуару алкаши косятся на Хабенского с неодобрением, но пытаются стрельнуть сигарету.
«Это вы снимались в „Дозоре“?» — двое студентов, пошептавшись в сторонке, поедают любопытными взглядами Хабенского, не веря, что он - это он. «Нет, — хладнокровно отвечает Хабенский. — Зачем?». Сраженные неожиданно-абсурдным ответом, парни пораженно умолкают, краснеют и мгновенно растворяются среди прохожих. 

 — Когда-то ты поступал в техническое училище, ушел с третьего курса, играл на Невском на гитаре, работал телеведущим на питерском ТВ - то есть, все шло к тому, что ты мог стать скорее журналистом. Как получилось так, что ты стал актером?

 — Я понял только одно — технарь из меня совершенно никакой. Я это понял очень хорошо.
А ведущим музыкальной телепрограммы я стал уже тогда, когда был студентом театральной академии, и это был просто необходимый заработок. И в то же время это относилось к профессии — потому что это общение с камерой, это фантазия, что-то еще. Как стал актером? Не знаю… Стал ли?

 — В тот период, когда ты не был актером и переживал особенно отчаянные моменты — изводился самокопаниями?

 — То, что было 15 лет назад — какие могут быть самокопания? Молодые, влюбленные люди, которые в меру употребляют алкоголь, играют на гитаре, им нравится, все на воздухе, все хорошо, тусовки, концерты. Какие самокопания? Жизнь бьет ключом.

 — Смог бы работать журналистом, если бы не сложилась актерская карьера?

 — Думаю, что нет. Для того чтобы быть журналистом, нужно быть в курсе всех событий, иметь свое мнение и уважительно относиться к мнению другого человека. Читать-слушать-смотреть. Это достаточно сложно — иметь все эти составляющие, чтобы быть хорошим журналистом. Хотя брать интервью — это одна штука, как мне кажется, а делать свой самостоятельный репортаж, ведь это тоже журналистика? Это другая штука. Может быть, второй вариант — «репортажная журналистика» — был бы более подходящим для меня.

 — Ты относишься к журналистам с отвращением, потому что преследуют, а потом чушь пишут, или с пониманием, потому что людям нужно как-то заработать, и рассказывать им о себе — это часть твоей профессии?

 — Нет, я понимаю, что всем нужно заработать, всем нужно жить, и все очень непросто, но, наверное, в первую очередь я спрошу у себя — нужно ли мне это? А потом я уже, скажу комплимент, смотрю и понимаю, стоит с человеком говорить, или нет. Вот сегодня была другая ситуация: бегал-бегал-бегал, а потом какая-то девушка пыталась пробить во мне фонтан фантазии, который, в принципе, существует, но не для всех. Безуспешно.

 — У кого из западных кинорежиссеров ты хотел бы сняться?

 — Я не могу сказать точно, потому что у меня очень плохая история с фамилиями. Я не кокетничаю. У меня «заплетык» полный с фамилиями. Я могу говорить о фильмах.

 — Например, Ларс фон Триер?

 — Нет, точно нет.

 — Почему?

 — Мне кажется, это все-таки большой режиссер, который интересуется намного больше, на мой взгляд, формами, нежели актерами. И имеет на это полное право. Но это на мой взгляд. Может быть, это дурацкое мнение. 

 — Каким должен быть сценарий, чтобы тебя это заинтересовало?

 — Ну, не «Горбатая гора» точно. Сейчас только ленивый не топтался. Наверное, я смотрел с удовольствием фильм «Столкновение». Очень хороший фильм, очень тонкий, глубокий. Но я знаю отношение многих американцев — им не нравится этот фильм.

 — Когда выходит фильм с твоей ролью — ты размышляешь о том, как сыграл, кому это нужно, кому помогло, или для тебя главное — вывернуть себя наизнанку и сделать работу?

 — Это не ко мне, наверное, вопрос — помогла моя роль кому-то или не помогла. В первую очередь — помогла ли она мне? Что-то для себя приобрести новое, что-то открыть, вскрыть. Не будем сейчас углубляться в финансовую сторону дела… Почему, например, произошла история ухода из «Убойной силы»? Просто потому, что это не только перестало помогать, но и стало мешать.

 — Что тебе «Убойная сила» дала в плане самоизучения?

 — «Чеченские» серии. Может быть, «африканский» блок — мы потрудились славно и сделали достаточно тепло и с юмором, что довольно редко в последнее время получается, когда пытаются сделать смешной фильм.

 — Питерцы жалуются, что бывшая культурная столица России хиреет, люди уезжают. Ты, коренной питерец, как считаешь?

 — Не буду говорить ничего плохого. Я уехал просто потому что… Кстати, по поводу «уехал» — никогда не говори никогда… Я переместился в Москву просто потому, что мне предложили хорошую интересную работу — и все.

 — Москва — город-завоеватель. Поглощает?

 — Нет. Может быть, это потому, что я особенно не хожу по всяким местам-презентациям и делаю только то, что мне нравится: театр-кино, всякие встречи-переговоры и так далее, и общаюсь с теми людьми, с которыми мне хочется общаться.

 — Бережешься?

 — Я берегусь, да.

 — Дом для тебя, по ощущению, это Питер или Москва?

 — Дом для меня там, где меня ждут. Это очень простые ощущения. Это может быть Киев, это может быть Питер, или Москва. Может быть, Псков. Это очень простая вещь и я для себя сформулировал ее очень внятно. Поэтому я достаточно легко отношусь к тому, где нахожусь: по долгу моей профессии приходится довольно часто «вальсировать» по стране.

 — Киев в твоей иерархии привязанностей занимает какое место?

 — Киев мне нравится. Очень нравится. Особенно в осеннюю пору здесь какая-то очень хорошая атмосфера. Но здесь меня не ждут. Зато здесь очень хорошо проходят спектакли, на мой взгляд, со зрительским пониманием.

 — У меня сложилось впечатление, что ты - отличный театральный актер, а кино не использует всех твоих возможностей.

 — Я скажу очень просто. На данном этапе, я это и раньше говорил, и сейчас это понимаю, в театре получается побольше, чем в кино. Значит, в кино есть к чему стремиться.

 — Телемылом не брезгуешь?

 — Ну, такой соблазн был, он постоянно есть и сейчас. И, слава богу, что есть такие варианты, потому что многие, я уверен, вписываются в эти истории просто потому, что не имеют другой возможности для существования. Или потому, что им нравится. Это уже вопрос вкуса. Я пока стараюсь участвовать в тех вещах, которые мне интересны.

 — Театр для тебя — основная работа, если сравнивать с киношной?

 — Театр есть театр. Мы все вышли из театра и придем в театр все равно. Говорить о том, что это основная форма заработка — нет. Хотя для театрального актера я зарабатываю хорошо. Театр — он растет. Ты либо растешь вместе с ним, либо он тебя сжирает, и ты становишься просто цыфиркой, маленькой фигуркой. И все. А в кино ты не можешь расти со старыми работами, потому что ты их уже исполнил. В театре можно расти со старыми работами и вместе с ними вырастать, не заканчивая работу и привнося все время что-то новое. Не заканчивая изучение материала.

 — Ты из Ленсовета ушел во МХАТ. Вписался? Все-таки два разных театра, две разные семьи…

 — Во МХАТ тяжело вписаться. И я не уверен, что те старожилы, которые сейчас там есть, себя чувствуют настолько вольготно, как мы предполагаем, потому что история МХАТа начинается с людей, о которых ходят легенды. А по поводу «вписаться» — сейчас все-таки немного другое время, более жесткое, более деловое. И говорить о театре, как о доме — как было принято когда-то — сейчас так мало кто говорит. Есть такие театры, но это театры, скажем так, малых форм. А так как МХАТ — это центральная площадка страны, и, назовем это жестким словом, все-таки конвейер, завод по производству спектаклей, поэтому там достаточно жесткие деловые отношения. Можно сидеть у порога МХАТа и плакать: «Ах, как он мне нравится!», а можно туда просто приходить и «работать» спектакли. Конечно, при этом я не буду сбрасывать со счетов отношение к актерам, по крайней мере, то отношение, которое я испытываю на себе — отношение с пониманием. И профессионализм цехов — он тоже, конечно, на высоте.

 — В большинстве театров довольно «суческая» атмосфера в отношениях между актерами, между разными цехами. Ты комфортно чувствуешь себя в театре, или легче работать в кино?

 — По поводу комфорта — мне нравится, когда не понимаешь, как делать. Я не люблю, когда комфортно. Комфортно может быть за кулисами, в буфете может быть вкусно, на диване может быть мягко. Но комфорт в том, что называется «кино» или «театр» — это, на мой взгляд, неправильно. А к производственным цехам я достаточно нормально отношусь, потому что сам поработал там, (Хабенский начинал театральную карьеру монтировщиком сцены — авт.) но и достаточно требовательно тоже.

 — Как ты можешь выкладываться на сцене, как в «Калигуле», а потом еще кино, антрепризы, переезды. Это твоя дорога и другой не нужно, или есть сомнения?

 — Сомнения всегда бывают. Я не такой фанатик-идеалист все-таки, чтобы не сомневаться в самом себе. Все бывает. А с другой стороны — я очень хорошо понимаю, что я сейчас могу это делать. Лет через десять я такого сделать не смогу. Нужно ломать хребет, пока молодой. Я, конечно, обращаю внимание на тех, у кого нормальный рабочий день, они умеют отдыхать каждую пятницу-субботу, в воскресенье они приходят в себя и в понедельник идут на работу, летом выезжают на запланированный отдых. Тут один завидует другому, тот завидует третьему, третий — первому. У каждого свои радости, своя жизненная правда.

 — Хочется быть человеком с рабочим днем с 9 до 6?

 — Наверное, не хочется. Не потому что мне нравится купаться в лучах так называемой славы или бесконечно работать, не видя вообще солнечного света. Не поэтому. Просто не хочется. Просто потому, что у меня какая-то своя жизнь, свой ритм, свои внутренние соображения. 

 — Твои открытия-откровения?

 — Я с музыкой классической на вы, а мне предлагали почитать отрывки из пьесы «Гамлет» на музыку Чайковского в зале Чайковского с Большим российским симфоническим национальным оркестром. Оказывается, Петр Ильич когда-то написал музыку для «Гамлета», и как-то она была похерена, грубо говоря, а тут решили все восстановить, и пригласили меня. Достаточно большая авантюра, потому что было много текста, который я не хотел читать по бумажке. Пришлось напрячься — выучить. Слышать музыку, которую ты слышишь в пятый раз в жизни, попадать в нее, учитывать ее настроения, выдерживать ее паузы, и все это — если на репетициях было лицом к оркестру, то на выступлении — спиной к оркестру. Вот это было и адреналином, и каким-то откровением, и одухотворением. Но дома я не включаю музыку. Играет фоном. Если раздражает, я переключаю и делаю в этот момент что-то другое. Это в машине, в основном, происходит. Я считаю — не стоит зацикливаться на чем-то одном, потому от российских и англоязычных групп перехожу к Чайковскому, Рахманинову. Нужно прислушиваться к себе. На книги натыкаюсь случайно и, наверное, из-за напряженного графика начинаю читать их только на третий день отдыха, если выпадает отдых. А первые два дня начинаю читать книгу и засыпаю прямо на ней.

 — Ты интересуешься политикой? Обсуждаешь с друзьями на кухне то, что происходит в стране?

 — Обсуждаем. Но мы все равно полные дураки и профаны в этом плане. Потому что мы обсуждаем либо с эмоциональной точки зрения, либо с финансовой, а это все намного хитрее, проще, заковыристей — как угодно. Потому что политика — это политика, я туда вообще не лезу. В этом понимают только те люди, которые занимаются политикой, а не те, которые о ней рассуждают. Это разные вещи.

 — «Калигула» вызывает ассоциации с путинской Россией. Как ты считаешь, сейчас этот спектакль актуален именно для России в большей степени?

 — Это тема и Беларуси, и Украины, я думаю. Это серьезная тема. Я не снимал никакие политические образы или направления мысли, просто когда мы работали над этим спектаклем, просто прислушиваюсь, когда мы ездим по городам, к реакции. 

 — И какая реакция?

 — Люди все понимают.

 — Если говорить о постсоветском пространстве — лично ты чувствуешь, что идет опять откат к тирании?

 — Да, наверное, есть. Я думаю — да. Потому что, к сожалению, наверное, для наших людей в какой-то момент нужны эти рукавицы, какой-то монархист.

 — Так ведь были «ежовы рукавицы»?

 — Конечно, были перегибы и туда, и сюда, на эту тему уже размышляют умные люди по телевизору, в газетах и журналах. Но, к сожалению, меру найти тяжело — большие пространства, а с большим пространствами всегда тяжело.

 — Будет у нас общность с Европой в плане народоуправления?

 — Не имею сил и возможностей размышлять на эту тему.

 — Ты мечтал эмигрировать на Запад?

 — Я рано начал заниматься актерской деятельностью и слишком рано понял, что в Европе — скучно. Тем, чем мы занимаемся, можно заниматься только у себя дома, к сожалению, и не имеет смысла вырываться и что-то пробовать там, врываться в Голливуд … Ты делаешь с теми и для тех людей, которые тебя понимают.

 — Ваш дуэт в «Калигуле» с Михаилом Пореченковым очень запоминается. Вы давние друзья или познакомились недавно и поддерживаете больше рабочие отношения?

 — Мы познакомились еще во время поступления в театральный институт. И как-то с первого курса поддерживаем такие тонкие, ни на что не похожие отношения. 

 — Ты хотел бы сыграть героя из литературной классики?

 — Я всегда пропускаю эти вопросы. Потому что это все будет. Лучше, наверное, спросить потом. Есть такой списочек, из которого р-р-раз — и вычеркиваешь, потому что проехали. Что там дальше? Мне нравится то, что мне предлагают.

 — Самая твоя интересная киношная роль?

 — Наверное, «В движении» — работа с Филиппом Янковским, «Механическая сюита» Месхиева, который так достаточно безвестно прошел — показывали раз по телевизору. Работа с Лунгиным «Бедные родственники», «Свои» — спорные впечатления, может быть, потому что я пока сам не понял, что делаю в этом фильме. Работа в кино имеет свойства сокращаться, то есть, ты сыграл на час, а в кино остался на 15 минут, и с этим ничего не поделаешь, потому что ты - наемная сила, которая приглашается в единомышленники. А потом остается один человек у руля, который разрезает эти работы и составляет одну большую картину.

 — Тебе не звонили, не говорили: Костя, извини, ты на час сыграл, но мы решили…

 — … Нет, я все это прекрасно понимаю…

 — Что вырезали из «Своих»?

Вырезали некоторые моменты, которые все-таки как-то вскрывали этого человека (герой Хабенского «комиссар» — авт.), его постоянное молчание. Мне кажется, вырезали очень важные моменты для моей роли. Но не для кино, а для кино оставили Богдана Ступку таким главным кораблем — я это понимаю. И, может быть, если бы мы пытались оправдать моего героя, это помешало бы общему развитию фильма.

 — Зрители — тебе важно их мнение, ты вычитываешь их отзывы в интернет-форумах?

 — На форумах не вычитываю. Видимо, форумы созданы для тех, кто испытывает нехватку в общении. Для меня важны, наверное, свои личные ощущения, мнение режиссера, коллег — не всех.

 — В киношном мире России у тебя сложные взаимоотношения с коллегами: враги, интриги?

 — Я в интриги никогда не лезу, по крайней мере, стараюсь не лезть. Поэтому ухожу от них. Мне это просто неинтересно. В кино и театре всегда есть люди, которые честно высказывают мнение по тому или иному поводу. И есть также зрители, которые вдруг попадают в точку.

 — … и люди, которые пытаются уничтожить тебя или нанести как можно больший урон. Чтобы им сопротивляться, тоже нужно становиться мелочным, агрессивным, склочным?

 — Наверное, вырабатывается такая жидкость защитная. Собака лает — караван идет. Я к этому философски отношусь.