Мальчики направо, девочки налево
Алексей Филиппов,
Перед началом новой мхатовской премьеры, спектакля по пьесе Милорада Павича «Вечность и еще один день», зрителям раздают квиточки. Надо бросить их в правый или левый ящичек: в зависимости от исхода голосования вам покажут мужскую или женскую версии «Вечности
». В прошлый раз шла мужская; затем электорат решил иначе и корреспондент «Известий» посмотрел женскую. Спектакль в результате оказался другим: в мужской версии героиня погибает, в женской все заканчивается счастливо.
Милорад Павич написал интерактивную пьесу, где зритель может выбрать одну сюжетную линию из нескольких возможных. Согласившись на ее постановку во МХАТе, Олег Табаков сильно рискнул такого на отечественной сцене еще не было. А режиссер Владимир Петров, до недавнего времени руководивший Омским драмтеатром, вообще шел ва-банк: ему, оставшемуся без постоянного места работы, надо было заявить о себе в Москве.
Но пьеса Павича легкого успеха не сулила. Она нетеатральна: авторский текст чересчур абстрактен и, как правило, не дает актеру возможности зацепиться за слово и выстроить поверх него свой мир. Сцена у древнего хазарского храма, сцены в сербском городке ХVII века и Вене начала ХХ, наши дни все это замешано на крепкой мифопоэтической закваске, все написано причудливым, внебытовым, стилистически безупречным и странным в театральной пьесе языком. Да и о сути ситуаций «Вечности » зрителю приходится гадать: хазарский жрец загадывает загадки ученику; сербская матрона собирается просватать дочь, граф (тоже сербский) озабочен тем, что к его сыну по ночам приходит ведьма и сосет у него из груди мужское молоко (ведьмой окажется графская жена).
Граф (Сергей Колесников) слепит из глины фигурку и вдохнет в нее душу: очеловечившись, гомункулус перевоплотится в юношу по имени Петкутин (Егор Бероев); Петкутин станет женихом, невеста (Дарья Мороз) погибнет, но затем воскреснет уже в облике современной девушки Во время действия сюжетные обстоятельства мелькают так же, как и при перечислении. Догадаться, что хотели сказать Милорад Павич и Московский художественный театр, сложно. Одна картинка сменяет другую, а мысль не развивается, и монологи героев кажутся пустыми.
Зато эти картинки красивы. Владимир Петров умеет создавать большую театральную форму, он мастер броских, эффектных спектаклей среди московских режиссеров и критиков они сейчас не в моде, но публика такие вещи любит. Публика радуется, когда ей показывают красиво поставленный сабельный бой, сербские свадебные танцы и выходящих из могил мертвецов: сегодняшний драматический театр перестал быть зрелищем, и это не радует никого, кроме цеховой тусовки. На исходе первого часа действия зал вежливо хлопает, когда ему делают красиво, оживает, а во время триумфа женской версии и сопровождающего ее хэппи-энда начинает ликовать.
Предпоследняя сцена (в мужской версии ее нет) наиболее удачна актерски: Виктор Гвоздицкий, уже исполнивший роли хазарского жреца и православного священника, оказывается в ней продавцом гобоев, флейт и магических куриных яиц. Другие исполнители играют абстрактно: трудно представить, что за человек сербский граф и какой характер у невестиных матери и тетки. Прочие персонажи остаются мифопоэтическими отвлеченностями, а Гвоздицкий обжил свои маленькие работы и наполнил их собой. Надменный хазарский жрец, священник-энтузиаст еще не изобретенной генной инженерии, бедный, словно церковная мышь, и важный, как Будда, музыкальный торговец, он замечательно достоверен во всех трех ипостасях. Гвоздицкий вытягивает спектакль, но у долгих зрительских аплодисментов есть и иной секрет.
Тем, кто проголосовал за женскую версию, «Вечность и еще один день» кажется красивой сказкой а сказка не обязана быть понятной и связной. Зритель получает свою порцию радости и идет в гардероб довольным. На вкус же критика спектакль вышел чересчур невнятным и достаточно пустым. Мхатовский Павич оказался чем-то средним между этнографическим действом и живыми картинами в стиле фэнтези. Но на реперетураной судьбе спектакля это скажется самым положительным образом.
Милорад Павич написал интерактивную пьесу, где зритель может выбрать одну сюжетную линию из нескольких возможных. Согласившись на ее постановку во МХАТе, Олег Табаков сильно рискнул такого на отечественной сцене еще не было. А режиссер Владимир Петров, до недавнего времени руководивший Омским драмтеатром, вообще шел ва-банк: ему, оставшемуся без постоянного места работы, надо было заявить о себе в Москве.
Но пьеса Павича легкого успеха не сулила. Она нетеатральна: авторский текст чересчур абстрактен и, как правило, не дает актеру возможности зацепиться за слово и выстроить поверх него свой мир. Сцена у древнего хазарского храма, сцены в сербском городке ХVII века и Вене начала ХХ, наши дни все это замешано на крепкой мифопоэтической закваске, все написано причудливым, внебытовым, стилистически безупречным и странным в театральной пьесе языком. Да и о сути ситуаций «Вечности » зрителю приходится гадать: хазарский жрец загадывает загадки ученику; сербская матрона собирается просватать дочь, граф (тоже сербский) озабочен тем, что к его сыну по ночам приходит ведьма и сосет у него из груди мужское молоко (ведьмой окажется графская жена).
Граф (Сергей Колесников) слепит из глины фигурку и вдохнет в нее душу: очеловечившись, гомункулус перевоплотится в юношу по имени Петкутин (Егор Бероев); Петкутин станет женихом, невеста (Дарья Мороз) погибнет, но затем воскреснет уже в облике современной девушки Во время действия сюжетные обстоятельства мелькают так же, как и при перечислении. Догадаться, что хотели сказать Милорад Павич и Московский художественный театр, сложно. Одна картинка сменяет другую, а мысль не развивается, и монологи героев кажутся пустыми.
Зато эти картинки красивы. Владимир Петров умеет создавать большую театральную форму, он мастер броских, эффектных спектаклей среди московских режиссеров и критиков они сейчас не в моде, но публика такие вещи любит. Публика радуется, когда ей показывают красиво поставленный сабельный бой, сербские свадебные танцы и выходящих из могил мертвецов: сегодняшний драматический театр перестал быть зрелищем, и это не радует никого, кроме цеховой тусовки. На исходе первого часа действия зал вежливо хлопает, когда ему делают красиво, оживает, а во время триумфа женской версии и сопровождающего ее хэппи-энда начинает ликовать.
Предпоследняя сцена (в мужской версии ее нет) наиболее удачна актерски: Виктор Гвоздицкий, уже исполнивший роли хазарского жреца и православного священника, оказывается в ней продавцом гобоев, флейт и магических куриных яиц. Другие исполнители играют абстрактно: трудно представить, что за человек сербский граф и какой характер у невестиных матери и тетки. Прочие персонажи остаются мифопоэтическими отвлеченностями, а Гвоздицкий обжил свои маленькие работы и наполнил их собой. Надменный хазарский жрец, священник-энтузиаст еще не изобретенной генной инженерии, бедный, словно церковная мышь, и важный, как Будда, музыкальный торговец, он замечательно достоверен во всех трех ипостасях. Гвоздицкий вытягивает спектакль, но у долгих зрительских аплодисментов есть и иной секрет.
Тем, кто проголосовал за женскую версию, «Вечность и еще один день» кажется красивой сказкой а сказка не обязана быть понятной и связной. Зритель получает свою порцию радости и идет в гардероб довольным. На вкус же критика спектакль вышел чересчур невнятным и достаточно пустым. Мхатовский Павич оказался чем-то средним между этнографическим действом и живыми картинами в стиле фэнтези. Но на реперетураной судьбе спектакля это скажется самым положительным образом.