Мария Полканова: «История Художественного театра неисчерпаема на сюжеты»
Александра Машукова, Дзен-канал Музея МХАТ,
9 июля отмечает юбилей ведущий специалист Музея МХАТ, заслуженный работник культуры Мария Фёдоровна Полканова.
В музее Мария Федоровна работает полвека, все это время совмещая научную, исследовательскую работу с просветительством – она замечательный театральный экскурсовод, который может увлечь самую разную аудиторию и превратить вроде бы далекие от нас факты в реальную пульсирующую жизнь. Накануне дня рождения мы поговорили с Марией Федоровной о МХАТе ее детства, дружбе с Виталием Виленкиным и исторических сюжетах, которые ее увлекают.
– Мария Федоровна, а как вы вообще заинтересовались театром?
– Моя бабушка Эрна Васильевна Померанцева всю жизнь дружила с Виталием Яковлевичем Виленкиным, одним из важнейших людей в истории Художественного театра. Бабушка была доктором наук, этнографом, преподавала фольклор в Московском университете, но начинала она когда-то учительницей. Виталий Яковлевич был ее учеником, их дружба продолжалась еще с того времени. Виленкин бывал у нас дома и мы ходили в гости к нему. Бабушку он обожал. А еще она дружила с Павлом Александровичем Марковым, легендарным мхатовским завлитом и театральным критиком. С Марковым бабушка в одно время училась на филологическом факультете университета, он был старше ее на два курса. С Павлом Александровичем было связано много разных историй. Например, бабушка рассказывала, как в юности над ним издевалась: когда они гуляли по Чистым прудам, она как-то ему сказала: ой, смотри, там, кажется, повешенный. И Марков так пугался, что убежал, бросив бабушку. Это было начало 1920-х годов, страшное время. С Марковым их дружба тоже продлилась всю жизнь.
– Получается, вы росли в окружении людей МХАТа.
– Да, и в Художественный театр меня водили с детства. Дома было принято восхищаться спектаклями, я же молчала, мне, честно говоря, казалось, что это кошмар – когда немолодые корпулентные актрисы играют любовь. Однажды я попала на «Вишневый сад», на котором был полный зал школьников. Они так галдели, что Алла Константиновна Тарасова, исполнявшая роль Раневской, остановила спектакль и обратилась к зрителям со словами, что так вести себя нельзя. Целую речь произнесла, сразу вспомнилось, что она занимала начальственные должности. Но дома я не могла признаться, что такой театр мне не нравится. И настоящий театр для меня начался со спектаклей Анатолия Эфроса и Олега Ефремова. Я очень благодарна своему папе, генетику по профессии, который сказал однажды, когда мне было лет десять: «Наверное, ты многого не поймешь, но тебе надо это увидеть!» И отвел меня на «Голого короля» в «Современник».
– С таким театральным детством неудивительно, что после школы вы поступили на театроведческий факультет ГИТИСа.
– Сначала я устроилась работать в Бахрушинский музей, в декорационный отдел. А в ГИТИС поступила, потому что хотела получить широкое образование. В ГИТИСе моим мастером курса была Анна Георгиевна Образцова, также я ходила как вольнослушатель на курс, которым руководили Павел Александрович Марков и Юрий Сергеевич Рыбаков. Дополнительно посещала лекции по истории искусств в Полиграфическом институте, где училась моя подруга, которая была дочерью искусствоведа Флоры Сыркиной, падчерицей художника Александра Тышлера. В Музей МХАТ я попала после окончания института, в 1972 году.
– Вы стали сотрудником Музея МХАТ, а Виталий Виленкин в Школе-студии возглавлял кафедру искусствознания. Как он с вами общался?
– Совершенно по-другому, очень официально. Я привыкла к нему – веселому, рассказывающему, как он танцевал канкан в доме отдыха и подобного рода истории, а тут вдруг увидела его строгим, в костюме и при галстуке. Мне казалось, он чем-то недоволен, я очень переживала по этому поводу и стеснялась даже здороваться. Пока бабушка не сказала, что звонил Виталий Яковлевич и сообщил ей: «Так приятно Машку встретить!» Тут у меня отлегло от сердца. Помню, как-то он учил меня отвечать на рукопожатие: мы прохаживались с ним по переулку около его дома, и он жал мне руку, а я должна была крепко сжимать в ответ.
Позже я стала ходить к нему в Школу-студию МХАТ на практикум по стиху, который он вел. Он обычно сидел в зале и почти беззвучно повторял за студентами стихи. Помню многих артистов, например, Дину Корзун: у нее были темная челка в духе Цветаевой, стихи которой она читала. Ученики Виталия Яковлевича часто звали его на свои спектакли, и он брал меня с собой.
Виленкин был очень тактичным человеком. Свой архив он завещал Музею МХАТ, и ему было важно, что эти материалы попадут в мои руки. В дневнике Виталия Яковлевича я прочла, как он работал с Качаловым над чтением стихов. По его ощущению, Качалов читал совершенно не так, как нужно. Но Немирович-Данченко когда-то объяснил Виталию Яковлевичу, что актера ни в коем случае нельзя поучать, ему нужно так подсказать, чтобы он решил, что сам до всего дошел. Видимо, так подсказать Качалову не получилось – и Василий Иванович продолжал читать «неправильно», при этом объясняя всем, что это его Виленкин научил.
– Этот дневник Виленкина опубликован?
– Нет. В течение жизни Виталий Яковлевич основательно почистил свои записи. Дневники он вел с юности и со временем оставил в них только то, что ему могло понадобиться для работы. Публиковать дневник он не хотел, хотя записи там абсолютно деловые, много про Немировича, про Качалова.
– А вообще в музее есть материалы, которые нельзя придавать огласке?
– Случается, нам отдают архив и говорят, что этот фонд будет закрыт на пятьдесят, на сто лет. Так получилось, например, с архивом Ильи Судакова. И тогда даже мы, работники музея, никогда не открываем эти коробки.
– Двадцать лет назад вышла книга, давно ставшая библиографической редкостью: «И вновь о Художественном». В ней вы впервые опубликовали и прокомментировали дневник актера и режиссера Валентина Смышляева, «Студийную книгу» Первой студии, мемуарную прозу Льва Гольденвейзера, имевшего отношение ко Второй студии МХАТ. Почему именно эти сюжеты вас заинтересовали?
– Еще когда я работала в Бахрушинском музее, то увлеклась темой художников Первой студии. Позже, уже в Музее МХАТ, обрабатывала дневник Валентина Смышляева и заинтересовалась его личностью, его судьбой. Поразила меня и судьба Льва Гольденвейзера. Он был человеком авантюрного склада, ничего не боялся. В частности, он исписал синим карандашом, комментариями «глупость» и так далее, поля книги «Краткий курс истории ВКП(б)». Эти комментарии упоминал следователь в следственном деле Гольденвейзера. Вообще Лев Владимирович за свою жизни получил несколько тюремных сроков, много лет провел в лагерях.
– Недавно отмечалось 90-летие со дня рождения Ольги Радищевой, ключевой фигуры для Музея МХАТ, автора книги об отношениях Станиславского и Немировича-Данченко, без которой невозможно понять историю Художественного театра. Вы ведь много лет провели с ней в музее бок-о-бок, за соседними столами?
– Да, и я категорически отказывалась менять этот расклад, хотя меня не раз пытались пересадить в другое помещение. Ольга Александровна была недосягаемым примером для нас. Человеком исключительной деликатности, но при этом очень прямым, честным, требовательным к себе. Все, за что бы она ни бралась, она делала с душой и с необычайной четкостью. У нее было глубоко личное отношение к людям МХАТа, и сегодня можно обнаружить, например, в музейной картотеке актеров Художественного театра приколотые ею бумажки, где она отметила какой-то открытый ею факт, связанный с этим человеком. Так она заботилась об исследователях – не только тех, что работали в то время, но и о будущих. Я всегда с ней советовалась, и до сих пор перед каким-нибудь поступком думаю, что бы она сказала.
– Много лет вы ведете экскурсии по экспозициям Музея МХАТ, по Художественному театру. Это ведь тяжелая работа – как у артиста на сцене.
– Только артист может произнести свои реплики и на время со сцены уйти, а экскурсовод нет. Энергетически это действительно выматывает – особенно когда ведешь три экскурсии в день, а это семь часов монолога.
– Бывает еще очень сложная публика: подростки, например.
– Рассказывать подросткам я как раз люблю. К ним просто нужно найти подход. Я ведь не один и тот же текст каждый раз произношу, у меня, в зависимости от публики, он разный. Подростков необходимо заинтересовать, рассмешить, оживить для них все эти экспонаты, чтобы они не казались скучной историей.
Чувство абсолютной отдачи возникало у меня, когда я вела детский театральный кружок при музее. Кружок просуществовал семь лет, сегодня эти дети уже выросли и учатся в институтах, только одна девочка еще в десятом классе. Мы встречаемся до сих пор.
– Расскажите, что это был за кружок.
– Занимались мы на постоянной экспозиции Музея МХАТ раз в неделю. Я сразу сказала, что актерскому мастерству не учу, я театровед, поэтому мы только разговаривали о театре, литературе, я им что-то рассказывала. Обязательно пили чай. Это потом уже, когда я немножко их изучила, мы начали делать спектакли: поставили «Счастливый принц» Оскара Уайльда, «Счастливый Ганс» Михаила Бартенева, чеховское «Предложение». Однажды я даже написала пьесу по мотивам одной детской книжки и тоже ее поставила.
– Знаю, что прошлой осенью вы записывали репетиции спектакля Константина Хабенского «Чайка». Получается, традиция записывать репетиции, всегда существовавшая в Музее МХАТ, возвращается?
– Когда Павла Ващилина назначили директором музея, я подала ему эту идею и он ее поддержал. Репетиции были уже в самом разгаре, и я не так много успела записать, но это было очень интересно. Константин Юрьевич на каждой репетиции многое менял, пробовал очень по-разному. И еще он поворачивал историю в сторону большого драматизма, и меня просто трясло, настолько происходящее у Чехова казалось страшным. Смешные, комедийные моменты он стал добавлять позже.
– Какие мхатовские сюжеты вас интересуют сегодня?
– Судьба Анатолия Кторова, полная драматических поворотов. Переписка секретаря Станиславского Рипсимэ Таманцовой и администратора Федора Михальского. 1920-е годы, она пишет ему с гастролей МХАТа в Америке, погружена с головой во внутритеатральные отношения, интриги, а он в это время находится в ссылке в Тюмени и смотрит на все будто с другой планеты. Пишет, сколько всего он понял, и что он всех простил, и что поговорить по-настоящему он может только с ней. Подписывается «Твой каторжанин». Эти письма раскрывают Михальского с удивительной человеческой стороны.
Также для издательства «Бослен» я сейчас готовлю путеводитель «Театральный квадрат». Это прогулка по Москве, которая охватывает театры, связанные общей историей: МХТ, здание РАМТа, где находился МХАТ Второй, Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, Театр Наций (в советское время – филиал МХАТа); вплоть до Триумфальной площади, где играл «Современник». История Художественного театра неисчерпаема на интересные сюжеты.
Оригинал статьи
В музее Мария Федоровна работает полвека, все это время совмещая научную, исследовательскую работу с просветительством – она замечательный театральный экскурсовод, который может увлечь самую разную аудиторию и превратить вроде бы далекие от нас факты в реальную пульсирующую жизнь. Накануне дня рождения мы поговорили с Марией Федоровной о МХАТе ее детства, дружбе с Виталием Виленкиным и исторических сюжетах, которые ее увлекают.
– Мария Федоровна, а как вы вообще заинтересовались театром?
– Моя бабушка Эрна Васильевна Померанцева всю жизнь дружила с Виталием Яковлевичем Виленкиным, одним из важнейших людей в истории Художественного театра. Бабушка была доктором наук, этнографом, преподавала фольклор в Московском университете, но начинала она когда-то учительницей. Виталий Яковлевич был ее учеником, их дружба продолжалась еще с того времени. Виленкин бывал у нас дома и мы ходили в гости к нему. Бабушку он обожал. А еще она дружила с Павлом Александровичем Марковым, легендарным мхатовским завлитом и театральным критиком. С Марковым бабушка в одно время училась на филологическом факультете университета, он был старше ее на два курса. С Павлом Александровичем было связано много разных историй. Например, бабушка рассказывала, как в юности над ним издевалась: когда они гуляли по Чистым прудам, она как-то ему сказала: ой, смотри, там, кажется, повешенный. И Марков так пугался, что убежал, бросив бабушку. Это было начало 1920-х годов, страшное время. С Марковым их дружба тоже продлилась всю жизнь.
– Получается, вы росли в окружении людей МХАТа.
– Да, и в Художественный театр меня водили с детства. Дома было принято восхищаться спектаклями, я же молчала, мне, честно говоря, казалось, что это кошмар – когда немолодые корпулентные актрисы играют любовь. Однажды я попала на «Вишневый сад», на котором был полный зал школьников. Они так галдели, что Алла Константиновна Тарасова, исполнявшая роль Раневской, остановила спектакль и обратилась к зрителям со словами, что так вести себя нельзя. Целую речь произнесла, сразу вспомнилось, что она занимала начальственные должности. Но дома я не могла признаться, что такой театр мне не нравится. И настоящий театр для меня начался со спектаклей Анатолия Эфроса и Олега Ефремова. Я очень благодарна своему папе, генетику по профессии, который сказал однажды, когда мне было лет десять: «Наверное, ты многого не поймешь, но тебе надо это увидеть!» И отвел меня на «Голого короля» в «Современник».
– С таким театральным детством неудивительно, что после школы вы поступили на театроведческий факультет ГИТИСа.
– Сначала я устроилась работать в Бахрушинский музей, в декорационный отдел. А в ГИТИС поступила, потому что хотела получить широкое образование. В ГИТИСе моим мастером курса была Анна Георгиевна Образцова, также я ходила как вольнослушатель на курс, которым руководили Павел Александрович Марков и Юрий Сергеевич Рыбаков. Дополнительно посещала лекции по истории искусств в Полиграфическом институте, где училась моя подруга, которая была дочерью искусствоведа Флоры Сыркиной, падчерицей художника Александра Тышлера. В Музей МХАТ я попала после окончания института, в 1972 году.
– Вы стали сотрудником Музея МХАТ, а Виталий Виленкин в Школе-студии возглавлял кафедру искусствознания. Как он с вами общался?
– Совершенно по-другому, очень официально. Я привыкла к нему – веселому, рассказывающему, как он танцевал канкан в доме отдыха и подобного рода истории, а тут вдруг увидела его строгим, в костюме и при галстуке. Мне казалось, он чем-то недоволен, я очень переживала по этому поводу и стеснялась даже здороваться. Пока бабушка не сказала, что звонил Виталий Яковлевич и сообщил ей: «Так приятно Машку встретить!» Тут у меня отлегло от сердца. Помню, как-то он учил меня отвечать на рукопожатие: мы прохаживались с ним по переулку около его дома, и он жал мне руку, а я должна была крепко сжимать в ответ.
Позже я стала ходить к нему в Школу-студию МХАТ на практикум по стиху, который он вел. Он обычно сидел в зале и почти беззвучно повторял за студентами стихи. Помню многих артистов, например, Дину Корзун: у нее были темная челка в духе Цветаевой, стихи которой она читала. Ученики Виталия Яковлевича часто звали его на свои спектакли, и он брал меня с собой.
Виленкин был очень тактичным человеком. Свой архив он завещал Музею МХАТ, и ему было важно, что эти материалы попадут в мои руки. В дневнике Виталия Яковлевича я прочла, как он работал с Качаловым над чтением стихов. По его ощущению, Качалов читал совершенно не так, как нужно. Но Немирович-Данченко когда-то объяснил Виталию Яковлевичу, что актера ни в коем случае нельзя поучать, ему нужно так подсказать, чтобы он решил, что сам до всего дошел. Видимо, так подсказать Качалову не получилось – и Василий Иванович продолжал читать «неправильно», при этом объясняя всем, что это его Виленкин научил.
– Этот дневник Виленкина опубликован?
– Нет. В течение жизни Виталий Яковлевич основательно почистил свои записи. Дневники он вел с юности и со временем оставил в них только то, что ему могло понадобиться для работы. Публиковать дневник он не хотел, хотя записи там абсолютно деловые, много про Немировича, про Качалова.
– А вообще в музее есть материалы, которые нельзя придавать огласке?
– Случается, нам отдают архив и говорят, что этот фонд будет закрыт на пятьдесят, на сто лет. Так получилось, например, с архивом Ильи Судакова. И тогда даже мы, работники музея, никогда не открываем эти коробки.
– Двадцать лет назад вышла книга, давно ставшая библиографической редкостью: «И вновь о Художественном». В ней вы впервые опубликовали и прокомментировали дневник актера и режиссера Валентина Смышляева, «Студийную книгу» Первой студии, мемуарную прозу Льва Гольденвейзера, имевшего отношение ко Второй студии МХАТ. Почему именно эти сюжеты вас заинтересовали?
– Еще когда я работала в Бахрушинском музее, то увлеклась темой художников Первой студии. Позже, уже в Музее МХАТ, обрабатывала дневник Валентина Смышляева и заинтересовалась его личностью, его судьбой. Поразила меня и судьба Льва Гольденвейзера. Он был человеком авантюрного склада, ничего не боялся. В частности, он исписал синим карандашом, комментариями «глупость» и так далее, поля книги «Краткий курс истории ВКП(б)». Эти комментарии упоминал следователь в следственном деле Гольденвейзера. Вообще Лев Владимирович за свою жизни получил несколько тюремных сроков, много лет провел в лагерях.
– Недавно отмечалось 90-летие со дня рождения Ольги Радищевой, ключевой фигуры для Музея МХАТ, автора книги об отношениях Станиславского и Немировича-Данченко, без которой невозможно понять историю Художественного театра. Вы ведь много лет провели с ней в музее бок-о-бок, за соседними столами?
– Да, и я категорически отказывалась менять этот расклад, хотя меня не раз пытались пересадить в другое помещение. Ольга Александровна была недосягаемым примером для нас. Человеком исключительной деликатности, но при этом очень прямым, честным, требовательным к себе. Все, за что бы она ни бралась, она делала с душой и с необычайной четкостью. У нее было глубоко личное отношение к людям МХАТа, и сегодня можно обнаружить, например, в музейной картотеке актеров Художественного театра приколотые ею бумажки, где она отметила какой-то открытый ею факт, связанный с этим человеком. Так она заботилась об исследователях – не только тех, что работали в то время, но и о будущих. Я всегда с ней советовалась, и до сих пор перед каким-нибудь поступком думаю, что бы она сказала.
– Много лет вы ведете экскурсии по экспозициям Музея МХАТ, по Художественному театру. Это ведь тяжелая работа – как у артиста на сцене.
– Только артист может произнести свои реплики и на время со сцены уйти, а экскурсовод нет. Энергетически это действительно выматывает – особенно когда ведешь три экскурсии в день, а это семь часов монолога.
– Бывает еще очень сложная публика: подростки, например.
– Рассказывать подросткам я как раз люблю. К ним просто нужно найти подход. Я ведь не один и тот же текст каждый раз произношу, у меня, в зависимости от публики, он разный. Подростков необходимо заинтересовать, рассмешить, оживить для них все эти экспонаты, чтобы они не казались скучной историей.
Чувство абсолютной отдачи возникало у меня, когда я вела детский театральный кружок при музее. Кружок просуществовал семь лет, сегодня эти дети уже выросли и учатся в институтах, только одна девочка еще в десятом классе. Мы встречаемся до сих пор.
– Расскажите, что это был за кружок.
– Занимались мы на постоянной экспозиции Музея МХАТ раз в неделю. Я сразу сказала, что актерскому мастерству не учу, я театровед, поэтому мы только разговаривали о театре, литературе, я им что-то рассказывала. Обязательно пили чай. Это потом уже, когда я немножко их изучила, мы начали делать спектакли: поставили «Счастливый принц» Оскара Уайльда, «Счастливый Ганс» Михаила Бартенева, чеховское «Предложение». Однажды я даже написала пьесу по мотивам одной детской книжки и тоже ее поставила.
– Знаю, что прошлой осенью вы записывали репетиции спектакля Константина Хабенского «Чайка». Получается, традиция записывать репетиции, всегда существовавшая в Музее МХАТ, возвращается?
– Когда Павла Ващилина назначили директором музея, я подала ему эту идею и он ее поддержал. Репетиции были уже в самом разгаре, и я не так много успела записать, но это было очень интересно. Константин Юрьевич на каждой репетиции многое менял, пробовал очень по-разному. И еще он поворачивал историю в сторону большого драматизма, и меня просто трясло, настолько происходящее у Чехова казалось страшным. Смешные, комедийные моменты он стал добавлять позже.
– Какие мхатовские сюжеты вас интересуют сегодня?
– Судьба Анатолия Кторова, полная драматических поворотов. Переписка секретаря Станиславского Рипсимэ Таманцовой и администратора Федора Михальского. 1920-е годы, она пишет ему с гастролей МХАТа в Америке, погружена с головой во внутритеатральные отношения, интриги, а он в это время находится в ссылке в Тюмени и смотрит на все будто с другой планеты. Пишет, сколько всего он понял, и что он всех простил, и что поговорить по-настоящему он может только с ней. Подписывается «Твой каторжанин». Эти письма раскрывают Михальского с удивительной человеческой стороны.
Также для издательства «Бослен» я сейчас готовлю путеводитель «Театральный квадрат». Это прогулка по Москве, которая охватывает театры, связанные общей историей: МХТ, здание РАМТа, где находился МХАТ Второй, Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, Театр Наций (в советское время – филиал МХАТа); вплоть до Триумфальной площади, где играл «Современник». История Художественного театра неисчерпаема на интересные сюжеты.
Оригинал статьи