Не как на войне
Марина Райкина, Московский комсомолец,
Художественный театр открыл сезон по-мужски сурово. Жестко, без соплей и полутонов… Ориентация традиционная. Роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» других красок не допустил.
Малая сцена МХТ. Деревянный, свежеструганый помост и экран больше ничего. За экраном при определенном освещении фигуры, точнее, их туманный абрис: стоят как в хоре плечом к плечу. Мужчины? Женщины? Не важно. Когда в черных одинаковых костюмах вышли из-за экрана вперед, оказалось мальчишки, числом 21. Коротко стриженные, в покупных костюмах с белыми метками, наверное, «Моссельпрома». Сгрудились и запели: «В лесу неслышно, невесом слетает желтый лист, осенний вальс осенним днем играет…» Хор стройно-тревожно-напряженный.
«Преступно романтизировать войну, делать ее героической и привлекательной. Тот, кто врет о войне прошлой, приближает войну будущую ничего грязнее, кровавее, жестче, натуралистичнее прошедшей войны не было». Многие наврали, но не Астафьев. Его правда очень страшная, горькая. Хотя ни у него в романе, ни у режиссера Виктора Рыжакова на сцене страшилок войны нет. Физиология оторванные конечности, надсадное дыхание, вытаращенные глаза от ужаса, компьютерные чудеса выживания под бомбежкой, как в кино, отсутствует как факт. На мхатовской сцене война пострашнее ад внутренний, порожденный адом внешним.
Их всего двадцать один попавших в лагерь для новобранцев в Сибири перед отправкой на фронт. Старшина, лейтенант, майор и бритоголовые новобранцы все на одном плоту, как на острове. И всего одна женщина (тонкая работа Надежды Жарычевой). На экране латиницей появляется надпись “rjdovoy ryndin”, и из хора выдвигается долговязый парень (Денис Бобышев):
У меня вот бабушка Секлетинья неученая, но никогда не брала чужого, не обманывала никого, всем помогала. Она одну стихиру часто повторяла… Дак вот в одной стихире, бабушка Секлетинья сказывала, написано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийства, будут Богом прокляты и убиты.
У Рыжакова получился как будто геометрический спектакль: групповые мизансцены похожи на большие фигуры, которые разрушаются на мелкие. И ничтожность мелких фигур, доведенных до ничтожности обстоятельствами жизни, сталинскими нечеловеческими порядками, очевидна. У каждого «осколочка» своя биография и история. Один отмотал срок и под подозрением, двое других сбежали в деревню к мамке повидаться, третий физически не выдержал: «синюшный парнишка, с нехорошим отеком на лице, вечно дрожащий, псиной воняющий, за короткое время дошел до ручки, мочился под себя, сослуживцы били…». Пятый, пятнадцатый послал офицера «нах…» Страшно слушать, как оно было. А ведь было.
Но как выясняется (и чем дальше, тем больше), не про прошлую жизнь из прошлого века поставил спектакль Рыжаков с молодой порослью МХТ. Когда эти парни в черных ли брюках с обнаженными торсами или в полотняных подштаниках фронтально стоят к залу, понимаешь, что ни про других, а про них (не голодных, крепких, с хорошими машинами) сделан этот спектакль. Это они (как и множество других парней и мужиков) могут стать в России, а не в СССР проклятыми и убитыми. Как уже было в Афгане, в Чечне, в Северной Осетии… Мостик, перекинутый постановочной группой, невидим, но - вот он, чувствуете?.. Не виден только тем, кому сегодня все «пох…».
Пугающая актуальность возникает еще и от игры молодых артистов. Двадцать один работает как один. Одно большое тело, корявое, нервное, то дерзит, то корчится от боли (замечательная работа хореографа Олега Глушкова). Хор слаженно-яростно-громкий, но понимает, что такое пиано, когда с разухабистой плясовой («Пора молодцу жениться») переходит на вальс («На сопках Маньчжурии»). А как работают солисты (те, кто с персональными историями)! Каждую партию вроде и не выводят по нотам, но можно сравнить с оперой высокий надломленный тенор (Олег Савцов), нахальный бас (Артем Быстров), баритон-оторва (Алексей Варущенко) и сбивчивый речитатив (Павел Ворожцов). И даже с балетом тыловая гнида делает по сцене па под собственный аккомпанемент: «Наши доблестные войск-а-а ведут ожесточенные бои-и-и» (Николай Сальников). Сравнение с большой музыкальной формой более чем уместно: музыки и не так много, а кажется, что звучит она постоянно. Песня военных лет про осенний вальс в лесу прифронтовом, переведенная в рапидное исполнение, вдруг напоминает литургию. Браво хормейстеру Татьяне Лейкиной! Как и Владимиру Гусеву, автору видеопроекции.
Когда в финале вся группа поет «На сопках маньчжурки» зал с трудом сдерживает слезы. А постскриптум к этой театральной истории окажется уж совсем неожиданным фрагмент битловского Becausе исполнят акапельно и на высокой ноте она оборвется вдруг и….
«Прокляты и убиты» на сегодняшний день лучший спектакль о войне. Потому что не к дате сделан из настоящего материала: крик, боль, слезы и сердце на разрыв все настоящее. И еще потому, что совсем не о войне.
Малая сцена МХТ. Деревянный, свежеструганый помост и экран больше ничего. За экраном при определенном освещении фигуры, точнее, их туманный абрис: стоят как в хоре плечом к плечу. Мужчины? Женщины? Не важно. Когда в черных одинаковых костюмах вышли из-за экрана вперед, оказалось мальчишки, числом 21. Коротко стриженные, в покупных костюмах с белыми метками, наверное, «Моссельпрома». Сгрудились и запели: «В лесу неслышно, невесом слетает желтый лист, осенний вальс осенним днем играет…» Хор стройно-тревожно-напряженный.
«Преступно романтизировать войну, делать ее героической и привлекательной. Тот, кто врет о войне прошлой, приближает войну будущую ничего грязнее, кровавее, жестче, натуралистичнее прошедшей войны не было». Многие наврали, но не Астафьев. Его правда очень страшная, горькая. Хотя ни у него в романе, ни у режиссера Виктора Рыжакова на сцене страшилок войны нет. Физиология оторванные конечности, надсадное дыхание, вытаращенные глаза от ужаса, компьютерные чудеса выживания под бомбежкой, как в кино, отсутствует как факт. На мхатовской сцене война пострашнее ад внутренний, порожденный адом внешним.
Их всего двадцать один попавших в лагерь для новобранцев в Сибири перед отправкой на фронт. Старшина, лейтенант, майор и бритоголовые новобранцы все на одном плоту, как на острове. И всего одна женщина (тонкая работа Надежды Жарычевой). На экране латиницей появляется надпись “rjdovoy ryndin”, и из хора выдвигается долговязый парень (Денис Бобышев):
У меня вот бабушка Секлетинья неученая, но никогда не брала чужого, не обманывала никого, всем помогала. Она одну стихиру часто повторяла… Дак вот в одной стихире, бабушка Секлетинья сказывала, написано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийства, будут Богом прокляты и убиты.
У Рыжакова получился как будто геометрический спектакль: групповые мизансцены похожи на большие фигуры, которые разрушаются на мелкие. И ничтожность мелких фигур, доведенных до ничтожности обстоятельствами жизни, сталинскими нечеловеческими порядками, очевидна. У каждого «осколочка» своя биография и история. Один отмотал срок и под подозрением, двое других сбежали в деревню к мамке повидаться, третий физически не выдержал: «синюшный парнишка, с нехорошим отеком на лице, вечно дрожащий, псиной воняющий, за короткое время дошел до ручки, мочился под себя, сослуживцы били…». Пятый, пятнадцатый послал офицера «нах…» Страшно слушать, как оно было. А ведь было.
Но как выясняется (и чем дальше, тем больше), не про прошлую жизнь из прошлого века поставил спектакль Рыжаков с молодой порослью МХТ. Когда эти парни в черных ли брюках с обнаженными торсами или в полотняных подштаниках фронтально стоят к залу, понимаешь, что ни про других, а про них (не голодных, крепких, с хорошими машинами) сделан этот спектакль. Это они (как и множество других парней и мужиков) могут стать в России, а не в СССР проклятыми и убитыми. Как уже было в Афгане, в Чечне, в Северной Осетии… Мостик, перекинутый постановочной группой, невидим, но - вот он, чувствуете?.. Не виден только тем, кому сегодня все «пох…».
Пугающая актуальность возникает еще и от игры молодых артистов. Двадцать один работает как один. Одно большое тело, корявое, нервное, то дерзит, то корчится от боли (замечательная работа хореографа Олега Глушкова). Хор слаженно-яростно-громкий, но понимает, что такое пиано, когда с разухабистой плясовой («Пора молодцу жениться») переходит на вальс («На сопках Маньчжурии»). А как работают солисты (те, кто с персональными историями)! Каждую партию вроде и не выводят по нотам, но можно сравнить с оперой высокий надломленный тенор (Олег Савцов), нахальный бас (Артем Быстров), баритон-оторва (Алексей Варущенко) и сбивчивый речитатив (Павел Ворожцов). И даже с балетом тыловая гнида делает по сцене па под собственный аккомпанемент: «Наши доблестные войск-а-а ведут ожесточенные бои-и-и» (Николай Сальников). Сравнение с большой музыкальной формой более чем уместно: музыки и не так много, а кажется, что звучит она постоянно. Песня военных лет про осенний вальс в лесу прифронтовом, переведенная в рапидное исполнение, вдруг напоминает литургию. Браво хормейстеру Татьяне Лейкиной! Как и Владимиру Гусеву, автору видеопроекции.
Когда в финале вся группа поет «На сопках маньчжурки» зал с трудом сдерживает слезы. А постскриптум к этой театральной истории окажется уж совсем неожиданным фрагмент битловского Becausе исполнят акапельно и на высокой ноте она оборвется вдруг и….
«Прокляты и убиты» на сегодняшний день лучший спектакль о войне. Потому что не к дате сделан из настоящего материала: крик, боль, слезы и сердце на разрыв все настоящее. И еще потому, что совсем не о войне.