Ольге Яковлевой слава не нужна
Марина Давыдова, Известия,
14 марта отмечает юбилей одна из лучших актрис «золотой эпохи» российского театра, ныне актриса МХТ Ольга Яковлева. С тех пор как человечество изобрело кинематограф, звезды стали по преимуществу зажигаться не на сцене, а на экране. Прима и муза Анатолия Эфроса едва ли не последняя театральная легенда. С Ольгой Яковлевой побеседовала обозреватель «Известий» Марина Давыдова.
Известия: Вы, вероятно, понимаете, что относитесь к актрисам, которые стали легендой при жизни
Ольга Яковлева: Не-а. Не понимаю.
Известия: Жаль. Я как раз хотела спросить вас, как вы этот груз несете.
Ольга Яковлева: Знаете, я вспоминаю Марию Бабанову. Ни в коем случае не претендую на сравнение с ней. Так вот, она была очень резкая и непримиримая и никому не позволяла говорить о себе высокие слова. То ли потому, что не верила им, то ли потому, что ей казалось это пошлым. Она как-то играла во МХАТе, в пьесе, которая, кажется, называлась «Все кончено». После спектакля по инициативе Олега Ефремова был устроен банкет в честь юбилея Бабановой. Ну мы пришли ее поздравить и были ошарашены тем, что она в ярости не позволяла произносить в свой адрес никаких комплиментов. А сейчас все это так легко. Каждый второй великий, каждый третий гениальный. Кино элитарное. Все вокруг наше «национальное достояние».
Известия: Понятно. Постараюсь обойтись без комплиментов. Вы ведь не из династической театральной семьи. В какой момент вы решили, что станете актрисой? Что вас на это подвигло?
Ольга Яковлева: Трофейные фильмы «Большой вальс», «Дама с камелиями», вообще все фильмы с Гретой Гарбо. Мне было тогда лет шесть-семь, и красота поражала намертво. Сильных театральных впечатлений у меня в детстве не было. Но помню, что в школе я уже руководила каким-то кукольным кружком. А когда переехали в Алма-Ату, то там на олимпиадах всяких выступала. И танцевала За чтение, пение и все остальное никаких призов не получала. А вот за танцы чардаш и прочее это пожалуйста. Все призы мои были.
Известия: Вам наверняка пригодилось умение танцевать в Щукинском училище, которое вы окончили. Там же это ценят
Ольга Яковлева: Еще бы. Я танцевала с Андреем Мироновым, он был моим сокурсником и партнером. Танцевал Андрюша следующим образом: он высоко меня подбрасывал, но ловить забывал. Так что у меня большой опыт в этом смысле. Я бы даже сказала, экстремальный. Но, честно говоря, я не очень понимаю, почему меня в Щукинское училище взяли. Я ведь совершенно им не подходила. Я другая. Я ждала, когда Эфрос появится. Вот ему все во мне пригодилось.
Известия: Причем умение танцевать в последнюю очередь
Ольга Яковлева: Да, ему как-то не до танцев было. Не до пения, увеселения, подбадривания публики. Меня тоже это ужасно в театрах раздражает. Чего меня взбадривать-то! Мне интересно, как разворачивается сюжет, как раскрываются характеры, какое сущностное открытие совершил режиссер. Вот у Туминаса в «Дяде Ване» поднимается занавес сидит нянька в митенках, в буклях, где-то вот тут жемчуга. Немного похожа на городскую сумасшедшую. И только в конце первого акта идет раскрытие образа. Там звучит фраза, которую я прежде как-то не замечала: «Неблагополучно в этом доме». И ясно, что у няньки поехала крыша. Когда в спектакле есть художественное открытие, то взбадривать зрителя совершенно не нужно.
Известия: Насколько, по-вашему, была предопределена ваша встреча с Эфросом? И что бы было с вами, если бы вы не встретились?
Ольга Яковлева: Наверное, субреткой какой-нибудь была бы. Актер ведь заложник своего амплуа. Я и с Эфросом какие-то вещи не сделала, которые хотела. Я вот старую деву хотела сыграть в пьесе одной ленинградской драматургессы. А он говорит мне: посмотрите на себя, какая вы старая дева! Я ему: я же ее СЫГРАЮ. Но он все равно не согласился. Потом у Андрея Гончарова хотела сыграть бомжиху. Так он тоже не дал. Мне все время выставлялись какие-то рамки.
Известия: И все же я не верю, что вы всю жизнь могли просидеть в субретках. Что-то, как мне кажется, вывело бы вас в другую колею.
Ольга Яковлева: Нет, потому что если тебе не открывают внутри тебя самой какие-то шлюзы, никуда ничего само не выводится. Все равно должен найтись режиссер, который откроет тебе ребра для свободы. Для мышления, идущего от сути личности. Причем эту личность нужно еще сформировать. Вот Эфрос, когда мы познакомились, был уже сформирован. Ему было около сорока лет. И он сам всех формировал под себя. Как-то, видимо, это совпало с моим внутренним состоянием. Потому что какая-то я уже все-таки была к тому моменту. У меня была замечательная мать, которая задатки личности в меня заложила. Какой-то характер, свободолюбие и даже просто жизнелюбие.
Известия: А насколько вообще Эфросу было важно это личностное начало в артисте? Ведь, если прагматически рассуждать, артист для режиссера это всего лишь совокупность неких умений.
Ольга Яковлева: Именно личностное начало и было важно. Он об этом никогда прямо не говорил, но всегда смотрел что за человек перед ним, можно ли там копать вглубь. Понятно, почему ему так нужны оказались и Коля Волков, и Шура Ширвиндт. Ему всегда важно было понять, что можно лепить из человеческого материала.
Известия: А вам самой насколько важно это личностное начало в ваших партнерах? Или вам важно, чтобы они не мешали самовыражаться?
Ольга Яковлева: Я вспоминаю историю из тех времен, когда Эфрос только появился в «Ленкоме». Софья Гиацинтова сидела как-то на репетиции и говорит ему: «Анатолий Васильевич, вот вы все время твердите самовыражение, самовыражение“. А я думаю: может некоторым актерам и не надо самовыражаться. А то они такое самовыразят!..» (Смеется.) Что в партнере важно? Не знаю. Взаимопонимание. Какая-то душевная тонкость, что ли Когда я вижу в партнере пошлость или цинизм или что-то грубое и земное, то это всегда мучительно. Я ведь даже не могу сказать человеку, что он что-то не так делает. Потому что это очень тонкие материи. .. Тут не предъявишь претензий профессиональных. А если совсем просто, надо, чтобы мужчина был мужчиной, а женщина женщиной. А человек человеком
Известия: Ваша жизнь после Эфроса другая, не похожая на прежнюю. Как вы к ней приспосабливались?
Ольга Яковлева: Не могу сказать, что мне не везло. Да и потом, никто ведь и не обещал тот уровень, на котором мы с Эфросом работали, вечно. Когда Гончаров позвал в Театр Маяковского с Малой Бронной, из той подворотни, в которую она в то время превратилась, это была радость. К Гончарову можно по-разному относиться, но это была мощная личность. Потом случайно пригласил Табаков в «Табакерку». Там была тогда студийность замечательная. Ученики и учитель. Пастор и паства. Да и сам Олег был тогда ясный, светлый. Мне не на что жаловаться.
Известия: Кроме театра у артиста обычно есть еще кино. Вы сознательно избегали делать кинокарьеру? Вы ведь редкая театральная звезда, ее не сделавшая.
Ольга Яковлева: Видимо, избегала. Я была очень занята в театре. Чуть ли не каждый вечер центральная роль. К тому же в театре было интереснее, чем на съемочной площадке, где пробы, разговоры пустые. Не тот уровень! А потом вот эта слава всенародная Да вы что! Если бы меня узнавали на улице, я бы с ума сошла. Это жуткая несвобода! Я иногда ругаюсь в каком-нибудь магазине что-то мне не подходит, что-то не так. И вдруг кто-то подходит из очереди и говорит: я вас узнал, я так вас люблю. Боже, мне ужасно стыдно становится! Слава ведь очень опасная вещь. Ею можно захлебнуться.
Известия: В отличие от писателя или композитора, артист не хозяин своего таланта. Он зависим от множества обстоятельств. В ХХ веке он более всего стал зависим от режиссера. Я вспоминаю мандельштамовское: «Так негодующая Федра стояла некогда Рашель». Что мешает вам сыграть свою Федру, опираясь на личные интеллектуальные и душевные подпорки?
Ольга Яковлева: Нет, я сама не могу. Мне нужен взгляд со стороны. И этого жесткого взгляда со стороны я уже давно не чувствую. Я, конечно, могу что-то сама про себя понять, понять, что что-то мне уже играть не надо. Но этого понимания все же недостаточно. И потом, смелости во мне уже нет. Художником движет в значительной степени готовность к риску пойти ва-банк, выиграть или проиграть. А я уже боюсь рисковать. Боюсь, что на мое индивидуальное высказывание немного найдется зрителей.
Известия: Вы ощущаете смену социального состава аудитории?
Ольга Яковлева: Я ощущаю, что внимание ко мне еще есть, но чувствую, что их интерес в другом все-таки месте уже. Они ждут, когда можно будет похохотать, когда мужчины в женщин переоденутся. Хотя бывают какие-то исключения, конечно. Тот же Театр Фоменко. Или Туминас. Я не видела «Обрыв» со стороны, но мне приятно, что зрители сидят и слушают
Известия: А вы можете найти в нынешнем времени нечто, выгодно отличающее его от того, на которое пришлась ваша работа с Эфросом?
Ольга Яковлева: Да я только благодаря журналистам начала делить время на то и это. А вообще-то оно переходит, перетекает как-то незаметно. Постепенно появились на телевидении стертые лица, говорящие на каком-то немыслимом языке: «я это ужасно обожаю», «я это покушала». Просто хочется разбить экран телевизора.
Известия: Да не обращайте внимания. Есть же внутренняя жизнь, которую можно прожить, невзирая на эти внешние обстоятельства.
Ольга Яковлева: Не дадут. Заест мошкара. Когда человек молод, все это не так остро воспринимается. А когда стар, одинок и беззащитен Ну вы посмотрите, что творится вокруг с культурой, с образованием. Гуманитарная наука ведь просто умерла. А было время, когда мы, артисты, приходили в ресторан, и справа был Нагибин, слева Трифонов, рядом Вознесенский, неподалеку Вася Аксенов. Это были фигуры! И это было общество.
Известия: Каков сейчас ваш круг общения?
Ольга Яковлева: Почти все умерли. Из ближайшего окружения остались разве что Сережа Бархин да Адольф Шапиро.
Известия: И чем же вы подпитываетесь?
Ольга Яковлева: А ничем Я Шапире жалуюсь: «Адольф Яковлевич, куда уехали, возвращайтесь немедленно. Поговорить не с кем!»
Известия: Вы, вероятно, понимаете, что относитесь к актрисам, которые стали легендой при жизни
Ольга Яковлева: Не-а. Не понимаю.
Известия: Жаль. Я как раз хотела спросить вас, как вы этот груз несете.
Ольга Яковлева: Знаете, я вспоминаю Марию Бабанову. Ни в коем случае не претендую на сравнение с ней. Так вот, она была очень резкая и непримиримая и никому не позволяла говорить о себе высокие слова. То ли потому, что не верила им, то ли потому, что ей казалось это пошлым. Она как-то играла во МХАТе, в пьесе, которая, кажется, называлась «Все кончено». После спектакля по инициативе Олега Ефремова был устроен банкет в честь юбилея Бабановой. Ну мы пришли ее поздравить и были ошарашены тем, что она в ярости не позволяла произносить в свой адрес никаких комплиментов. А сейчас все это так легко. Каждый второй великий, каждый третий гениальный. Кино элитарное. Все вокруг наше «национальное достояние».
Известия: Понятно. Постараюсь обойтись без комплиментов. Вы ведь не из династической театральной семьи. В какой момент вы решили, что станете актрисой? Что вас на это подвигло?
Ольга Яковлева: Трофейные фильмы «Большой вальс», «Дама с камелиями», вообще все фильмы с Гретой Гарбо. Мне было тогда лет шесть-семь, и красота поражала намертво. Сильных театральных впечатлений у меня в детстве не было. Но помню, что в школе я уже руководила каким-то кукольным кружком. А когда переехали в Алма-Ату, то там на олимпиадах всяких выступала. И танцевала За чтение, пение и все остальное никаких призов не получала. А вот за танцы чардаш и прочее это пожалуйста. Все призы мои были.
Известия: Вам наверняка пригодилось умение танцевать в Щукинском училище, которое вы окончили. Там же это ценят
Ольга Яковлева: Еще бы. Я танцевала с Андреем Мироновым, он был моим сокурсником и партнером. Танцевал Андрюша следующим образом: он высоко меня подбрасывал, но ловить забывал. Так что у меня большой опыт в этом смысле. Я бы даже сказала, экстремальный. Но, честно говоря, я не очень понимаю, почему меня в Щукинское училище взяли. Я ведь совершенно им не подходила. Я другая. Я ждала, когда Эфрос появится. Вот ему все во мне пригодилось.
Известия: Причем умение танцевать в последнюю очередь
Ольга Яковлева: Да, ему как-то не до танцев было. Не до пения, увеселения, подбадривания публики. Меня тоже это ужасно в театрах раздражает. Чего меня взбадривать-то! Мне интересно, как разворачивается сюжет, как раскрываются характеры, какое сущностное открытие совершил режиссер. Вот у Туминаса в «Дяде Ване» поднимается занавес сидит нянька в митенках, в буклях, где-то вот тут жемчуга. Немного похожа на городскую сумасшедшую. И только в конце первого акта идет раскрытие образа. Там звучит фраза, которую я прежде как-то не замечала: «Неблагополучно в этом доме». И ясно, что у няньки поехала крыша. Когда в спектакле есть художественное открытие, то взбадривать зрителя совершенно не нужно.
Известия: Насколько, по-вашему, была предопределена ваша встреча с Эфросом? И что бы было с вами, если бы вы не встретились?
Ольга Яковлева: Наверное, субреткой какой-нибудь была бы. Актер ведь заложник своего амплуа. Я и с Эфросом какие-то вещи не сделала, которые хотела. Я вот старую деву хотела сыграть в пьесе одной ленинградской драматургессы. А он говорит мне: посмотрите на себя, какая вы старая дева! Я ему: я же ее СЫГРАЮ. Но он все равно не согласился. Потом у Андрея Гончарова хотела сыграть бомжиху. Так он тоже не дал. Мне все время выставлялись какие-то рамки.
Известия: И все же я не верю, что вы всю жизнь могли просидеть в субретках. Что-то, как мне кажется, вывело бы вас в другую колею.
Ольга Яковлева: Нет, потому что если тебе не открывают внутри тебя самой какие-то шлюзы, никуда ничего само не выводится. Все равно должен найтись режиссер, который откроет тебе ребра для свободы. Для мышления, идущего от сути личности. Причем эту личность нужно еще сформировать. Вот Эфрос, когда мы познакомились, был уже сформирован. Ему было около сорока лет. И он сам всех формировал под себя. Как-то, видимо, это совпало с моим внутренним состоянием. Потому что какая-то я уже все-таки была к тому моменту. У меня была замечательная мать, которая задатки личности в меня заложила. Какой-то характер, свободолюбие и даже просто жизнелюбие.
Известия: А насколько вообще Эфросу было важно это личностное начало в артисте? Ведь, если прагматически рассуждать, артист для режиссера это всего лишь совокупность неких умений.
Ольга Яковлева: Именно личностное начало и было важно. Он об этом никогда прямо не говорил, но всегда смотрел что за человек перед ним, можно ли там копать вглубь. Понятно, почему ему так нужны оказались и Коля Волков, и Шура Ширвиндт. Ему всегда важно было понять, что можно лепить из человеческого материала.
Известия: А вам самой насколько важно это личностное начало в ваших партнерах? Или вам важно, чтобы они не мешали самовыражаться?
Ольга Яковлева: Я вспоминаю историю из тех времен, когда Эфрос только появился в «Ленкоме». Софья Гиацинтова сидела как-то на репетиции и говорит ему: «Анатолий Васильевич, вот вы все время твердите самовыражение, самовыражение“. А я думаю: может некоторым актерам и не надо самовыражаться. А то они такое самовыразят!..» (Смеется.) Что в партнере важно? Не знаю. Взаимопонимание. Какая-то душевная тонкость, что ли Когда я вижу в партнере пошлость или цинизм или что-то грубое и земное, то это всегда мучительно. Я ведь даже не могу сказать человеку, что он что-то не так делает. Потому что это очень тонкие материи. .. Тут не предъявишь претензий профессиональных. А если совсем просто, надо, чтобы мужчина был мужчиной, а женщина женщиной. А человек человеком
Известия: Ваша жизнь после Эфроса другая, не похожая на прежнюю. Как вы к ней приспосабливались?
Ольга Яковлева: Не могу сказать, что мне не везло. Да и потом, никто ведь и не обещал тот уровень, на котором мы с Эфросом работали, вечно. Когда Гончаров позвал в Театр Маяковского с Малой Бронной, из той подворотни, в которую она в то время превратилась, это была радость. К Гончарову можно по-разному относиться, но это была мощная личность. Потом случайно пригласил Табаков в «Табакерку». Там была тогда студийность замечательная. Ученики и учитель. Пастор и паства. Да и сам Олег был тогда ясный, светлый. Мне не на что жаловаться.
Известия: Кроме театра у артиста обычно есть еще кино. Вы сознательно избегали делать кинокарьеру? Вы ведь редкая театральная звезда, ее не сделавшая.
Ольга Яковлева: Видимо, избегала. Я была очень занята в театре. Чуть ли не каждый вечер центральная роль. К тому же в театре было интереснее, чем на съемочной площадке, где пробы, разговоры пустые. Не тот уровень! А потом вот эта слава всенародная Да вы что! Если бы меня узнавали на улице, я бы с ума сошла. Это жуткая несвобода! Я иногда ругаюсь в каком-нибудь магазине что-то мне не подходит, что-то не так. И вдруг кто-то подходит из очереди и говорит: я вас узнал, я так вас люблю. Боже, мне ужасно стыдно становится! Слава ведь очень опасная вещь. Ею можно захлебнуться.
Известия: В отличие от писателя или композитора, артист не хозяин своего таланта. Он зависим от множества обстоятельств. В ХХ веке он более всего стал зависим от режиссера. Я вспоминаю мандельштамовское: «Так негодующая Федра стояла некогда Рашель». Что мешает вам сыграть свою Федру, опираясь на личные интеллектуальные и душевные подпорки?
Ольга Яковлева: Нет, я сама не могу. Мне нужен взгляд со стороны. И этого жесткого взгляда со стороны я уже давно не чувствую. Я, конечно, могу что-то сама про себя понять, понять, что что-то мне уже играть не надо. Но этого понимания все же недостаточно. И потом, смелости во мне уже нет. Художником движет в значительной степени готовность к риску пойти ва-банк, выиграть или проиграть. А я уже боюсь рисковать. Боюсь, что на мое индивидуальное высказывание немного найдется зрителей.
Известия: Вы ощущаете смену социального состава аудитории?
Ольга Яковлева: Я ощущаю, что внимание ко мне еще есть, но чувствую, что их интерес в другом все-таки месте уже. Они ждут, когда можно будет похохотать, когда мужчины в женщин переоденутся. Хотя бывают какие-то исключения, конечно. Тот же Театр Фоменко. Или Туминас. Я не видела «Обрыв» со стороны, но мне приятно, что зрители сидят и слушают
Известия: А вы можете найти в нынешнем времени нечто, выгодно отличающее его от того, на которое пришлась ваша работа с Эфросом?
Ольга Яковлева: Да я только благодаря журналистам начала делить время на то и это. А вообще-то оно переходит, перетекает как-то незаметно. Постепенно появились на телевидении стертые лица, говорящие на каком-то немыслимом языке: «я это ужасно обожаю», «я это покушала». Просто хочется разбить экран телевизора.
Известия: Да не обращайте внимания. Есть же внутренняя жизнь, которую можно прожить, невзирая на эти внешние обстоятельства.
Ольга Яковлева: Не дадут. Заест мошкара. Когда человек молод, все это не так остро воспринимается. А когда стар, одинок и беззащитен Ну вы посмотрите, что творится вокруг с культурой, с образованием. Гуманитарная наука ведь просто умерла. А было время, когда мы, артисты, приходили в ресторан, и справа был Нагибин, слева Трифонов, рядом Вознесенский, неподалеку Вася Аксенов. Это были фигуры! И это было общество.
Известия: Каков сейчас ваш круг общения?
Ольга Яковлева: Почти все умерли. Из ближайшего окружения остались разве что Сережа Бархин да Адольф Шапиро.
Известия: И чем же вы подпитываетесь?
Ольга Яковлева: А ничем Я Шапире жалуюсь: «Адольф Яковлевич, куда уехали, возвращайтесь немедленно. Поговорить не с кем!»