Производственное совещание физиков во МХАТе
Ольга Галахова,
«Копенгаген» так называется пьеса современного английского драматурга Майкла Фрейна, которая с успехом прошла во многих европейских театрах. Дошла она до и МХАТа им. А. П. Чехова.
Молодой режиссер, ученик Петра Фоменко Миндаугас Карбаускис, уже известный благодаря таким работам, как «Старосветские помещики» (Новая сцена МХАТа) и «Лицедей» (Театр п/р О. Табакова), был приглашен Олегом Табаковым для постановки «Копенгагена» уже на большой сцене.
Казалось бы, все слагаемые премьеры во МХАТе им. А. П. Чехова должны были обеспечить успех: участие в спектакле Олега Табакова (Нильс Бор), Бориса Плотникова (Вернер Гейзенберг), Ольги Барнет (Маргарет Бор); сама пьеса интеллектуальный детектив, спор двух крупнейших физиков об ответственности перед человечеством за собственные открытия; наконец, подающий надежды режиссер.
Однако загадочным образом все эти обстоятельства никак не помогли спектаклю, который в пути, увы, потерял цель. И главное, чего не случилось, осознания режиссером задачи: во имя чего сегодня выходят на сцену МХАТа Бор и Гейзенберг? Ведь не только и не столько для того, чтобы поговорить о квантовой механике, волновой теории или устройстве атома. Временами ход дискуссий наводил на вопрос: не стал ли МХАТ филиалом института Курчатова?
Глухота к высоким вопросам, которые, по сути, и есть сюжет этой пьесы Фрейна, превратила спектакль в производственную пьесу. Ни игры со временем, ни попытки средствами театра осмыслить две правды: «принцип дополнительности» датчанина Бора и «принцип неопределенности» немца Гейзенберга. Ведь это не только постулаты физиков, но и два символа веры. За пугающей терминологией и трудновоспроизводимой лексикой стоят убеждения, страсти, судьбы двух выдающихся людей, попавших в водоворот событий военной и послевоенной Европы.
Сам принцип драматического построения встреча из небытия двух ученых, жажда доспорить в надежде, что они наконец поймут друг друга, самих себя, свое время, заставляет снова и снова прокручивать одни и те же события.
Азарт обнаружить потерянную истину управляет ходом этой пьесы, но, увы, не самого спектакля. Рассчитывать только на обаяние Олега Табакова, который обращается к залу со словами «еще раз начнем сначала», чтобы вернуться к уже известным событиям, мягко скажем, недостаточно. Хотя зал и рад как актерскому пассажу своего любимца, так и тому, что о публике вспомнили.
В пьесе каждый возврат к исходной точке приезд Гейзенберга из фашистской Германии в оккупированную Данию, его визит в дом Бора, их уход «погулять» в саду, а на самом деле повод предметно поговорить все это характерно трактуется драматургом, а значит, каждый раз требует иного режиссерского решения. Спектакль же застыл в предсказуемой линейной последовательности, в унылом повторении одного и того же. Режиссерское решение оказалось ощутимо проще предлагаемой драматургом игры.
Пожалуй, лишь одна сцена задышала подлинным финал. Табло с бегущей строкой вдруг взмыли под колосники, освобождая пространство для трех героев драмы, принявших непреложность бренности всего, даже праха, которым станут они сами, праха, в который превратятся их дети и дети их детей. Бор перекинет фразу Гейзенбергу, Гейзенберг Маргарет Бор, каждый из них оценит другого, соотнесет время длящееся и время ускользающее. Представшие пред нами из небытия, они в финале на наших глазах исчезнут, уйдут в вечность, в глубину памяти. Итог ясен. Однако неясно, как случился такой итог.
Молодой режиссер, ученик Петра Фоменко Миндаугас Карбаускис, уже известный благодаря таким работам, как «Старосветские помещики» (Новая сцена МХАТа) и «Лицедей» (Театр п/р О. Табакова), был приглашен Олегом Табаковым для постановки «Копенгагена» уже на большой сцене.
Казалось бы, все слагаемые премьеры во МХАТе им. А. П. Чехова должны были обеспечить успех: участие в спектакле Олега Табакова (Нильс Бор), Бориса Плотникова (Вернер Гейзенберг), Ольги Барнет (Маргарет Бор); сама пьеса интеллектуальный детектив, спор двух крупнейших физиков об ответственности перед человечеством за собственные открытия; наконец, подающий надежды режиссер.
Однако загадочным образом все эти обстоятельства никак не помогли спектаклю, который в пути, увы, потерял цель. И главное, чего не случилось, осознания режиссером задачи: во имя чего сегодня выходят на сцену МХАТа Бор и Гейзенберг? Ведь не только и не столько для того, чтобы поговорить о квантовой механике, волновой теории или устройстве атома. Временами ход дискуссий наводил на вопрос: не стал ли МХАТ филиалом института Курчатова?
Глухота к высоким вопросам, которые, по сути, и есть сюжет этой пьесы Фрейна, превратила спектакль в производственную пьесу. Ни игры со временем, ни попытки средствами театра осмыслить две правды: «принцип дополнительности» датчанина Бора и «принцип неопределенности» немца Гейзенберга. Ведь это не только постулаты физиков, но и два символа веры. За пугающей терминологией и трудновоспроизводимой лексикой стоят убеждения, страсти, судьбы двух выдающихся людей, попавших в водоворот событий военной и послевоенной Европы.
Сам принцип драматического построения встреча из небытия двух ученых, жажда доспорить в надежде, что они наконец поймут друг друга, самих себя, свое время, заставляет снова и снова прокручивать одни и те же события.
Азарт обнаружить потерянную истину управляет ходом этой пьесы, но, увы, не самого спектакля. Рассчитывать только на обаяние Олега Табакова, который обращается к залу со словами «еще раз начнем сначала», чтобы вернуться к уже известным событиям, мягко скажем, недостаточно. Хотя зал и рад как актерскому пассажу своего любимца, так и тому, что о публике вспомнили.
В пьесе каждый возврат к исходной точке приезд Гейзенберга из фашистской Германии в оккупированную Данию, его визит в дом Бора, их уход «погулять» в саду, а на самом деле повод предметно поговорить все это характерно трактуется драматургом, а значит, каждый раз требует иного режиссерского решения. Спектакль же застыл в предсказуемой линейной последовательности, в унылом повторении одного и того же. Режиссерское решение оказалось ощутимо проще предлагаемой драматургом игры.
Пожалуй, лишь одна сцена задышала подлинным финал. Табло с бегущей строкой вдруг взмыли под колосники, освобождая пространство для трех героев драмы, принявших непреложность бренности всего, даже праха, которым станут они сами, праха, в который превратятся их дети и дети их детей. Бор перекинет фразу Гейзенбергу, Гейзенберг Маргарет Бор, каждый из них оценит другого, соотнесет время длящееся и время ускользающее. Представшие пред нами из небытия, они в финале на наших глазах исчезнут, уйдут в вечность, в глубину памяти. Итог ясен. Однако неясно, как случился такой итог.