Вернуть Иванова

Сначала этот Иванов был в Театре имени Пушкина, где ровно десять лет назад, к 50-летию Великой Победы, Юрий Еремин поставил «Семью Иванова» по рассказу Андрея Платонова. Теперь — МХТ имени Чехова, тот же рассказ, тот же постановщик. Называется — «Возвращение». Зачем вернули Иванова? Не потому же, что опять круглая дата, и фестиваль «Черешневый лес», ей нынче посвященный, любезно предложил помочь с финансами? А хоть бы и так. Ведь правду рассказа Платонова, тяжелую, не юбилейную, этим не отменить. Но ее надо расслышать. И решиться на то, чтобы рассказать про дремучесть чувств победившего в войне Иванова. Не расслышали, не решились. Получилось как раз к юбилею — очередная порция «неисчислимых страданий» с уклоном в мелодраму.

Платонов не терпел «описания переживаний», психология его героев — массовых, «низовых» людей — в самой фактуре языка. Образ Иванова, его невосприимчивость к чужой боли переданы через напряженно-мучительное трудновыговаривание авторской речи. Грубость психологии — через надсаду слов. Г-н Еремин, превращая текст в диалоги, переписал рассказ своими словами. Ни тебе психологии, ни опасных обобщений, один голый сюжет: пришел солдат с фронта, сгоряча приревновал хлебнувшую горя жену, решил уехать к Маше, встреченной по дороге домой, но увидал из тамбура бегущих за поездом сына и дочь — и вернулся в семью. Сюжет не хуже любого другого, но непонятно, за что тогда в 47-м году на рассказ легло клеймо «клевета», покончившее с Платоновым-писателем.

Дело можно было поправить, сыграв сдержанно, под документ, минус «МХТ», условно говоря. Судя по всему, так и замышлялось. Кастинг — «новички»: Алексей Гуськов (дебют в МХТ), жена — Ирина Гордина (Театр на Покровке), Маша — Юлия Галкина (студентка Школы-студии). Плюс дети — Лия и Ваня. Плюс Олег Табаков в роли самого себя — вспоминает военное детство, читает от автора. Хроникальность происходящего призван подчеркнуть экран, на котором — то (крупно) кисть руки на стрекочущей тут же швейной машинке, то глаза говорящего. Натуральны белые слоники на комоде, шифоньер, тарелка неумолкающего репродуктора (Шульженко, Лемешев, а в полночь — гимн Советского Союза). Хороши насыщенные сцены-паузы: долго молча обедают; долго, в лунном свете, раздеваются до белья и бок о бок — муж и жена — долго молча лежат, как чужие. 

Хуже, когда начинают говорить. «Живо-о-ой!!!» или «проща-а-айте!!!» выдыхается с той припадочной искренностью, по которой враз узнаешь российского артиста. «Как в жизни» улетучивается, прёт родимая фальшь. Сцены ревности сыграны с экзальтацией, поразительной для изнуренных войной людей. Впрочем, изнуренных в спектакле нет — хорошее питание, как и дорогой шампунь, скрыть не удалось никому. Почему г-н Еремин, взяв курс на хроникальность, ударился в мелодраму? Из боязни, что «не поймут», заскучают? Из страха обвинений в очернительстве? В итоге — еще один «датский» скоропортящийся продукт.

И последнее. Сценография Валерия Фомина — бедное жилье Ивановых, рассеченное надвое стальными рельсами, — точный отсыл к образу платоновского перекрестка, на котором отец, бросающий семью, вдруг увидел бегущих за поездом детей, вдруг почувствовал боль в «обнажившемся сердце» — опомнился и вернулся к детям. В литературоведении есть догадка: автор зашифровал под Ивановым «отца народов», призвав таким образом Сталина вернуться к «детям», проявить человечность к народу, кровью заслужившему милость вождя. В бытовой истории, рассказанной МХТ, символика Платонова никак не проявлена. Но символичен сам факт возвращения рассказа, призывающего вождя к человеколюбию. Мы все еще, пусть бессознательно, надеемся на добрую власть.