Виктор Гвоздицкий: Наша профессия эфемерна

Алексей Филиппов,

Народный артист России Виктор Гвоздицкий — один из самых интересных и уважаемых театральных актеров, мхатовская звезда первой величины. Он в значительной степени держит мхатовский репертуар: Гвоздицкий — Арбенин и Тузенбах, Сирано и Подколесин, в прошлом сезоне он сыграл одну из лучших ролей во мхатовском спектакле «Вечность и еще один день» и Арто в Центре имени Мейерхольда. Гвоздицкого приглашали играть в «Комеди Франсез», во время недавнего пушкинского юбилея он читал стихи поэта во Франции и Италии — причем по-французски. А вырос Гвоздицкий на Кубани, закончил Ярославское театральное училище, работал в БДТ, Ленинградском театре комедии, московском театре «Эрмитаж», теперь — во МХАТе имени Чехова. 30 сентября ему исполнится 50 лет.

- В акимовский театр вы пришли, когда там уже не было Акимова. И все же, чем он для вас стал, чему там было можно научиться?..

 — Я пришел в Ленинградский театр комедии, когда со дня смерти Акимова прошло не так много времени. Тогда там ставили Вадим Голиков и совсем молодой режиссер Петр Фоменко. Театр комедии был домом Акимова, он сделал его вплоть до зеркал, табуретов и гримировальных столов, вплоть до изготовленных по его рисункам витражей. Акимов жил в спектаклях и артистах… В стиле поведения. Он был очень радостным и интеллигентным. И очень деликатным — удивительное сочетание, которое я нигде больше не встречал.

- Я слышал, что Фоменко в свой ленинградский период был совсем другим. Не было сегодняшней мягкости, напевности, в его работах ощущалось тяготение к тому темному, что есть в человеке.

 — Да, это так. Хотя я думаю, что по большому счету он изменился мало. Если бы меня спросили, что интересует Фоменко в театре, я бы ответил — сама природа театра. А спектакли тогда были другие. .. Хотя я узнаю их в его сегодняшних работах, в типе актера, который он выбирает. В Театре комедии его премьершей была Таня Шестакова, супруга Льва Абрамовича Додина, тогда она очень напоминала сестер Кутеповых. Та же хрупкость, нежность, эксцентричность, умение довести до конца актерские мелочи…

- Я помню, как вы, ленинградский артист, появились в Москве, в театре «Эрмитаж». Было ощущение вашего полного совпадения и с этой сценой, и с ее главным режиссером. Казалось, Михаил Левитин раскрывает вас…

 — Моя профессия предполагает, что тебя используют. Ее корень в исполнительстве, и стесняться этого не стоит — музыканты тоже играют чужие ноты. Артистов Левитин не раскрывал, но их природу использовал довольно мощно.

- Из-за наплыва сериалов меняется тип театрального актера…

 — Да, это так. И как вы к этому относитесь?

- По разному. Хорошо, что благодаря телесериалам актеры снова становятся «звездами» — сегодняшние кино и театр не могут им этого дать. Но профессиональное огрубление, которым актеры обязаны телевидению, меня раздражает.

 — А мне кажется, что из-за этого меняется само понятие актерской профессии. Она теряется.

- Как может потеряться профессия, востребованная зрителями?

 — Этим измеряется далеко не все. Профессия драматического артиста состоит из компонентов, которые очень трудно измерить. В опере проще — все зависит от того, берет певец ноту или не берет. А в драматическом театре понятия «хорошо» и «плохо» недоказуемы, подсознательны, личностны. С этой точки зрения наша профессия эфемерна. Сейчас она нивелируется. Есть спрос, есть реакция зала, есть улица, которая раньше не была допущена в театр, а теперь в него пришла, есть востребованность того или иного типа театра… И есть результат: раньше я измерял театр не хорошими и плохими, а средними спектаклями. Если они есть, то существует и средний уровень профессии. Теперь средний спектакль исчез, и в зрительном зале ко мне все чаще и чаще приходит ощущение катастрофы.

- И виноват во всем, конечно, зритель…

 — Многие мои коллеги говорят: от того, что идет из сегодняшнего зрительного зала, у меня возникает шок. Мне это совершенно непонятно: зрители разные, но спектакль Стреллера одинаково оглушает интеллигента, нового русского, иностранца, школьника и проститутку. Это великий театр — он будет существовать всегда, ради него мы и занимаемся этим делом.

- Телевидение влияет на актерскую технику?

 — Очень сильно. Однако сформулировать понятие «актерская техника» я бы не взялся. Но все актеры прекрасно понимают, что это такое: во время спектаклей и репетиций возникает множество тонких вещей, идущих от настроения, цвета глаз, личной симпатий, открытости, требований режиссера. Поэтому я так люблю работать со старыми артистами. У нас разные темпоритмы, но от них идет такое излучение существа театра и жизни… А благодаря сериалам, где работают многие отличные актеры, эта тонкость пропадает.

- Мне кажется, что настоящий театр в обозримом будущем уйдет в малые залы, для ста-ста пятидесяти человек, и станет камерным искусством для избранных…

 — Это не должно произойти. Театр построен много веков назад, и за это время так все менялось… А театры оставались и не превращались в концертные площадки. Но театр должен иметь право на неполный зал, на небогатую, студенческую публику… А теперь, к сожалению, все подменяет касса. Пусть уровень нашей сцены меняется, но он же не ниже европейского.

- Но на Западе используют формы, которых у нас нет. Вспомните спектакли Боба Уилсона, где оформление и свет важнее актеров…

 — Но это же совсем другой жанр! Я не поклонник театра Товстоногова: в БДТ я отработал четыре года, и у меня очень сложное отношение и к Мастеру, и к труппе, и к стилю театра, и к тому, что он был не слишком избирателен в средствах достижения своих целей… Но когда я вижу современные сценические эффекты, то вспоминаю Товстоногова: в его спектаклях была классическая простота пушкинских стихов, их создавали первые, самые трудные и высокие актерские средства. Сейчас это уходит, и я боюсь, что скоро совершенно непонятным станет любимое выражение Фоменко: «Я люблю заниматься с артистами интонированием».

Поиск по сайту