Сказка о разрушенииНаталья Витвицкая, журнал «Камергерский, 3», № 2, 5.06.2021  «Ювенильное море» в МХТ имени А. П. Чехова выпустила Наталья Назарова. Создать на сцене мир, придуманный Андреем Платоновым, – задача не из легких. Но Наталья всегда берется только за сложные задачи – и за главные темы. Язык Платонова напомнил ей о прозе Гоголя, и «Ювенильное море» стало трагикомедией. – Наталья, как вам кажется, каким Андрей Платонов был человеком? Какой эпизод его жизни, на ваш взгляд, характеризует его лучше всего? – Есть вещи, которые меня поражают. Это способность гения отражать действительность исключительно такой, какова она есть на самом деле. Ведь Андрей Платонов пытался быть лояльным к действующей власти, но не мог не говорить правду. У него просто по-другому не получалось. Повесть «Впрок», опубликованная в журнале «Красная новь» в 1931 году, была написана им как ода колхозам, но именно из-за нее Сталин Платонова и разгромил. В письме в редакцию журнала Сталин называл «Впрок» «рассказом агента наших врагов, написанным с целью развенчания колхозного движения». Потому что догадался, увидел, почувствовал платоновскую правду. Второе — удивительная чистота. Платонов был очень целомудренным человеком. Не побоюсь этого слова, он был похож на монаха, хотя и прожил всю жизнь с женой, которую любил. Эта чистота – она есть во всех его произведениях. И у меня такое ощущение, что именно это дает им внутренний стержень, вертикаль. Я его за это люблю бесконечно. Есть такой факт его биографии, о котором мне хочется рассказать. Факт очень грустный. Среди его ранних произведений, статей есть призывы уничтожать, расстреливать врагов советской власти. Конечно, это ошибки молодости, но слово – мощная вещь. Запущенное в юности, оно бумерангом вернулось потом. И раздавило и его самого, и его сына, и всю семью. Он заплатил за эти ошибки самую высокую цену. Его сын был арестован, сам он жил в состоянии профессиональной неопределенности, нищеты, под прессом неприятия или непонимания. Хотя такие крупные величины, как Михаил Шолохов или Валентин Катаев, прекрасно понимали, с кем имеют дело. С ними рядом жил гений. Мне кажется, если бы Платонов был подлецом, он бы очень хорошо существовал, подладился бы. Но он подлаживаться не мог, поэтому жизнь его была крайне трудна. И все же, несмотря на это, он оставил нам настоящие сокровища. Его творческое наследие – поразительный документ эпохи. Я бы даже сказала – «метафизический документ эпохи». Как у Гоголя – у Платонова за миром видимым всегда есть мир невидимый. У него мертвые и живые сосуществуют вместе, пространство искривляется, трансформируется, вещи, механизмы одухотворяются и одушевляются. – Вы не в первый раз сравниваете Платонова и Гоголя. – Прежде всего их делает близкими друг другу очень выпуклый язык. Они оба блистательно отразили музыку языка своего времени. У Платонова эта музыка заключена в новом языке – пролетарском новоязе. Сочетание «прозорливости с идиотизмом» – его авторская фишка. И, конечно, Гоголя и Платонова роднит умение располагать героев в пространстве мифа. Миф, как известно, это ожившая идея. Герои Платонова – это просто ходячие идеи. Они живут идеями, умирают за них, становятся ими… Чуть ли не каждый второй герой Платонова планирует переделать мир. Поэтому «Ювенильное море» я делаю отчасти как миф. – Этот миф – он о чем? – О переделке, а точнее – о разрушении мира. То есть люди думают, что они строят мир, а на самом деле его разрушают. – В контексте сегодняшнего времени повесть Платонова звучит не просто актуально, но предупреждающе. Это тема вашего спектакля? – Я себя немножечко в этом осаживаю. Потому что очень большая тема. Но поскольку меня она волнует, я не могу о ней не думать. Такие вот у меня «предапокалиптические настроения»… О том, что мы разрушаем все вокруг, думая, что мы что-то созидаем. У Марии Скобцовой, богослова и монахини, известной как мать Мария, есть гениальная фраза: «XX век будет веком величайших коллективных химер и иллюзий». Это то, что мы наблюдали в фашистской Германии, в советской России. Хотя XXI век, к слову, век не меньших иллюзий, как мне кажется. Сегодня сознание человека охотнее верит в иллюзию. Реальность людям страшна и не очень интересна. И чем иллюзия иллюзорнее, чем она красивее, тем охотнее верит в нее сознание человека, тем быстрее оно на нее покупается. И при этом страшно то, что все это выглядит действительно как светоносное предприятие. Или мероприятие. Языком Платонова говорю, да (улыбается). Но за этим «светлым будущим», к которому стремится человечество, вновь маячат демоны разрушения. – Об этих страшных вещах Платонов говорит так, что хочется смеяться, пусть и сквозь слезы. – «Ювенильное море» – сказка о том, как люди разрушили собственный мир. Но все равно сказка. Она же может быть и смешная, и страшная. Сказка, на мой взгляд, жанр недооцененный. У Сергея Васильевича Женовача в ГИТИСе, на режиссерском факультете, бывают семестры по сказкам. Я эту тему просто обожаю. Жутко, смешно, нежно и попадает сразу куда-то вглубь… Вот это сочетание жути со смешным ужасно мне нравится. Надеюсь, наш спектакль получится именно таким. – Как возникла идея поставить именно «Ювенильное море»? – Мне позвонил Сергей Васильевич с предложением что-то сделать в МХТ. У меня было три названия на выбор, среди которых и «Ювенильное море». Но, признаюсь, его я ставить боялась и честно сказала об этом Сергею Васильевичу: мол, мечтаю, но боюсь. Он ответил: «Давайте исполним мечту». И развернул меня к самому сокровенному. – Но почему именно «Море» стало мечтой и самым сокровенным? – «Ювенильное море» было первой вещью, которую я прочитала у Платонова. Мне было девятнадцать лет. Помню, что не могла поверить своим глазам – как так! Это грандиозно. Почему я раньше не знала такого писателя? Я его тогда для себя открыла и, видимо, долгие годы была влюблена именно в это первое впечатление о Платонове. Когда мы договорились с Сергеем Васильевичем, что я буду ставить «Ювенильное море», я схватилась за голову. Я понимала, что вещь жутко не сценичная. Действие происходит в разных местах, нет единой линии. Нужно было писать инсценировку и как-то все это приводить к приемлемому игровому варианту. – Вы написали множество прекрасных киносценариев. – Киносценарий и инсценировка для театра – абсолютно разные жанры. В киносценарии ты не ограничен пространством – действие может происходить где угодно, ты оперируешь возможностями монтажа. В театре же очень важна линейность. Плюс кино – искусство скорее реалистичное. Театр – это всегда условность. В инсценировку «Ювенильного моря» я включила повесть «Впрок» и рассказ «Маркун». Много взяла из «Потомков Солнца» – рассказа об инженере Вогулове, который бросил вызов Творцу и решил переделать весь мир. – Очевидна перекличка с главным героем «Ювенильного моря» Николаем Вермо, который хочет «переделать» колхоз. – На самом деле Вермо переделывает именно мир. Колхозы — это начало, точка отсчета. В его планах – переделать Вселенную. Именно этой темой – из «Потомков Солнца» – мне удалось объединить все сюжетные линии. Сначала достаем из-под земли море – сразу меняется климат. Меняется климат – меняется вся земля, так мы переделываем Землю и добираемся до других планет. И уничтожаем смерть в результате. Делаем Землю лучше, чем ее задумал Творец. И доказываем Ему, что Он сделал плохо. Платонова эта мысль действительно сильно волновала. Практически в каждом произведении у него есть герой, которого этот мир не устраивает и он стремится что-то изменить. Особенно явно проявляется это в его ранних рассказах. Все герои Платонова немного похожи на него. Изобретатель, мелиоратор, пролетарский «кулибин»… Думаю, как гения его захватывал масштаб переделок. То есть не только в Воронежской губернии «напоить» землю, а весь земной шар. Гении — люди масштабные – Платонов за свою жизнь успел поработать и машинистом, и инженером, и военным журналистом… – Удивительно то, что он действительно владел всеми этими профессиями. То, что он четыреста плотин построил! Четыреста! А сколько у него изобретений! Он пишет, зная эту жизнь, пишет от избытка знаний и впечатлений абсурдности жизни. Он жил в абсурде. Точнее даже не так – он в этом абсурде жил. Мне даже кажется, повесть «Впрок», при всем идиотизме происходящего в ней, абсолютно документальна. Я уверена, что герои, которых он там описывает (помните персонажа, который учил крестьян умываться и жевать правильно?), они списаны с реальных людей. В 20-е годы на свободу вырвалась народная стихия. А народ был в своей массе неграмотен. И вот это вот сочетание – неграмотности и власти – дало эти прекрасные типы. – Сегодня всеобщая грамотность, но, как выяснятся, к культуре это имеет весьма опосредованное отношение. – У меня есть любимое видео, я время от времени его пересматриваю: губернатор одной нашей области, не буду говорить какой, приказал всем своим чиновникам прыгать в прорубь на Крещение. Это же абсолютный Гоголь! Так он и сказал: «Завтра, значит, все прыгаем, замы тоже». – Как вы думаете, что позволяло Платонову оставаться внутренне свободным во время тотальной несвободы? – Мне кажется, если бы мы сейчас спросили Платонова, он бы сказал: «Ребята, я вообще никогда не был свободен». Это нам с вами только кажется, что он был таковым. На самом деле это был его дар, его гениальность, которая доминировала над всем остальным. Его дар был больше, чем он сам. И этот дар заставлял его говорить правду. И он платил за эту правду по самой высокой цене. А мы с вами сейчас сидим и размышляем о его внутренней свободе. – По каким критериям вы отбирали актерскую команду в «Ювенильное море»? – Это артисты, которые в меня эмоционально попали при просмотре репертуара театра. Алена Хованская, Валерий Трошин, Юля Чебакова, Паша Ващилин, Леша Красненков… Практически весь состав спектакля Марины Брусникиной «Пролетный гусь». Я, когда увидела их в этом спектакле, поняла, что МХТ жив. Мне все равно, что там нет вызывающе эффектных режиссерских ходов, этот спектакль как чистый стакан воды, им невозможно не наслаждаться. Артисты на сцене не играют – они живут. Для меня это очень важно. Ну а талант Марии Соковой! Я не могла ее не взять. Сначала, правда, боялась этой ее яркости. Но в Марию невозможно не влюбиться, она человек фантастической заразительности. Выходит – и зал сразу смотрит на нее. Для актера это великое качество. При этом она очень серьезно работает и тратится как большая драматическая актриса. Вероника Тимофеева, наша ученица, которая воспитана, взрощена в этюдном методе! Женя Перевалов, который играет главную роль! Как он умеет проживать! И при этом оставаться совершенно нездешним человеком. Именно нездешним. Знаете, у него ведь есть и полунинская школа (после окончания Петербургской академии театрального искусства Евгений Перевалов гастролировал по Европе вместе с труппой Вячеслава Полунина. – Прим. ред.). И это сочетание «театра переживания» и полунинской школы – сочетание просто термоядерное. Это такое умение включиться по форме остро и при этом непредсказуемо, потому что не от головы, а от проживания, попадания в эмоциональную логику характера… – Вы апологет Станиславского? – Именно! Очень его люблю, и я за «театр переживания», который долгое время находился в каком-то загоне. Актеры сегодня зачастую существуют на сцене, не сильно включаясь. Они не виноваты. Ведь часто этого требуют режиссеры – не проживать ничего. А актеры люди послушные, исполнительные. И в какой-то момент эта мышца начинает атрофироваться. Организм привыкает не тратиться. А в «театре проживания» обязательно нужны траты, душевные и психологические, даже физические траты. К счастью, у меня очень талантливая группа актеров, талантливый состав, у которых эта «мышца» еще работает. Плюс молодые артисты, которые еще не устали от театра и работают просто замечательно. – Как вы считаете, театр может быть местом силы? Или это отчасти тоже коллективная иллюзия? – Это очень большой вопрос. Знаете, Юрий Норштейн считает, что искусство никак не влияет на людей. И хотя я Норштейна очень почитаю, согласна все же не с ним, а с Иосифом Бродским. Бродский считал, что влияет. Думаю, что мы просто не видим изменений. Они происходят очень таинственно, глубоко и, наверное, как-то «гомеопатически». Я верю в эффект бабочки. Где-то наступили на бабочку, значит, в другом месте произошел катаклизм. А уж, извините, когда со сцены актер произносит слова, они не могут не иметь никакого значения. Еще один момент – если человек заранее настроен на то, что ничего нельзя изменить, ничего никогда не изменится. Как говорил Лука из горьковского «На дне»: «Во что веришь, то и есть». Я верю в то, что я ответственна за то, что делаю. И по моей режиссерской вере что-то будет происходить. Хотя я об этом, возможно, и не узнаю никогда. – О чем бы вам хотелось ставить спектакли и снимать кино? – О вере и о неверии. Мне кажется, сейчас это основная проблема. В фильме Кирилла Серебренникова «Измена», сценарий которого я писала, есть такая сцена. Приводят больную девочку к врачу, и мать говорит: «Она все время говорит про смерть. Сделайте что-то, помогите ей». Девочка отвечает: «А мне про другое не интересно». Вот так же могу сказать и я. Мне про другое не интересно. Только про веру и про неверие. Это такие крупные темы, что они включают в себя все абсолютно: и разрушение человеческих судеб, и войну, и любовь, и ненависть. Другое дело, насколько мне хватит способностей. Но ставить и снимать про бессмыслицу я точно не буду. Искусство сейчас очень часто говорит нам о том, что ответов нет, все бессмысленно и ведет в никуда. Я категорически не согласна. Мир имеет порядок, а у человеческой жизни есть смысл и цель. Только мы этому порядку не следуем, и вот что из этого получается – собственно, об этом и хочется порассуждать. Про бунт человека и про эти вечные «грабли» – попытку быть круче Творца и занять Его место. Фото Екатерины Цветковой | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
