МХТ им. А. П. Чехова: Ярче всего бог рисует белым

Ярче всего бог рисует белым

Елена Дьякова, Новая газета, 24.10.2002

Молодые актеры МХАТа, участники спектаклей «Старосветские помещики» и «Пролетный гусь», вновь сыграли «не пьесу, а прозу». И вновь — хорошую прозу. Что и создало для спектакля «Сонечка» целый ряд проблем.

В программке в эпиграф вынесено следующее: «Возьмите чашу терпения. Налейте туда полное сердце любви. Бросьте две пригоршни щедрости. Плесните туда же юмора. Посыпьте добротой, добавьте как можно больше веры и все это хорошо перемешайте. Потом намажьте на кусок отпущенной вам жизни и предлагайте всем, кого встретите на своем пути». Подпись гласит: «Бабушкин рецепт счастья».

Все эти ингредиенты добавлены театром. Бабушка — не Сонечкина. У повести Улицкой — иные интонации. Там, в тексте, этого рецепта нет.

Но, конечно, он делает честь чувствам постановочной группы?

Сценична ли повесть, так насыщенная тонами молочного, банного, больничного, бязевого, казенно-манного, полубелого по карточкам, снежного святочного, снежного великопостного? (А это совсем разные оттенки белизны.)

Сценична ли проза, насыщенная, как холст, «блеклым серым» стен иссеченного дождями дома, и цветом вареной картошки, остывшей на холоде дома, и алюминиевой миски, в которой картошка остывала, и старого солдатского одеяла, в которое миску кутали для тепла? (А это совсем разные оттенки серого и сизого.)

Но без черно-белого спектра пайковой повседневности 1930—1950-х, без всей гаммы холстинного, шинельного, угольного, эбонитового, без войлока валенок, копоти тамбуров, волокнистой бумаги повесток из домоуправления, без шороха пшена в мешочках, без густых теней вокзала и подвала, без сырого вафельного полотенца, которое наматывает на голову герой — Роберт Викторович (эту привычку парижанин 1910-х приобрел уже на родине, в сибирском лагере), без эльзевиров, бог весть где реквизированных когда-то, стынущих в подвале уральской библиотеки военных лет, без лапидарных фраз о том, как Роберт в 1914 году делил с Аполлинером солдатское жилье под Ипром, и о том, как Роберта выбросили на ходу из подмосковной электрички 1946 года, без одичалой детдомовщины восемнадцатилетней femme fatale Яси, уборщицы в школе рабочей молодежи, повесть превратилась бы в сентиментальную историю о том, как кротко и великодушно немолодая начитанная женщина не от мира сего уступила мужа юной хищнице.

Но «Сонечка» сильна иными смыслами. Она — о том, как в «бедном и горьком беге жизни» тех лет и мест неправдоподобное, усадебное, библиотечное благородство героини не пошло трещинами в подвалах, очередях и эшелонах.

А дар ее мужа, расцветший между Монмартром и Монпарнасом 1910-х, пережил лагерь, ссылку, чертежно-плакатную поденщину в заводоуправлении, карьеру лучшего театрального макетчика Москвы 1950-х, тридцатилетний летаргический сон.

И вот — белизна облупленных рам, манки, бязи, фасоли, грубого дулевского блюдца, колотого сахара по карточкам убогой категории, грязного городского снега, уличного мороженого у метро «Динамо», молока в стеклотаре, плеч и запястий хитроватой девочки, прошедшей в 1940-х свою сиротскую преисподнюю, привыкшей красть, врать, расплачиваться телом с участковыми, «взорвала смерть» семидесятилетнего художника, вызвав к жизни пятьдесят «белых натюрмортов». (После за это art pаuvre, «искусство бедных» позднего русского авангарда, долго будут драться европейские коллекционеры.)

?Были ведь такие люди в России 1920—1960-х. В скудном и страшном для беспристрастного взгляда времени и пространстве.

Чем держалось это семижильное благородство?

Тысячи страниц Бунина, Шиллера, Новалиса, Данте, Тютчева и Монтеня, прочитанные Сонечкой в мире, вопиюще не подходящем для такого чтения, связаны с ее жертвой и воскрешением дара Роберта. Книги там и тогда даже не были белым гипсовым корсетом души. Они действительно творили с в о й мир.

И в этом мире могли дышать и выживать мизерабли Страны Советов.

К этой «повести о женской судьбе» подошел бы эпиграф из христианнейшего Честертона: «?Белизна — это не отсутствие цвета, а тоже цвет. Ярче всего Бог рисует белым».

?Но спектакль МХАТа по тональности много ближе к «Бабушкиному рецепту счастья». Повесть (без кое-каких сильных эпизодов «сурового стиля») прочитана молодыми актерами (в их числе Виталий Егоров, Янина Колесниченко, Ольга Литвинова, Юлия Полынская) с лирическим воодушевлением, увлекающим зрителя.

В. В. Розанов утверждал когда-то, что пишет с одной целью: «унежить душу» читателя. Этой цели театральная версия «Сонечки» достигает.

2002

Олег Табаков: «Каждый должен носить свой чемодан», Спорт-экспресс, 27.12.2002

Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у сортира?, Наталия Каминская, Культура, 26.12.2002

Суета вокруг сортира, Алексей Филиппов, Известия, 25.12.2002

Кабачок «13 писсуаров», Елена Ямпольская, Новые известия, 25.12.2002

Без палочек, Марина Давыдова, Время Новостей, 24.12.2002

Краткий отчет, Ольга Фукс, Ваш досуг, 24.12.2002

Дело было в туалете, Артур Соломонов, Газета, 23.12.2002

МХАТ нашел отхожее место, Роман Должанский, Коммерсантъ, 23.12.2002

Оптимист с коммунистическим прошлым, Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

МХАТ промахнулся и попал в коммунистов, Евгения Поливанова, Газета.Ru, 20.12.2002

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60), Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002