МХТ им. А. П. Чехова: Только для умных

Только для умных

Елена Ямпольская, Новые известия, 28.02.2003

Выпуск мхатовского «Копенгагена» ожидался с трепетом душевным. Говорили, что, мол, это будет полный Копенгаген… Залудить на большой (и очень модной) сцене трехчасовые разговоры Нильса Бора с Вернером Гайзенбергом — разговоры и ничего больше — равноценно творческому самоубийству. На восьмой минуте спектакля речь уже идет о квантовой теории, на девятой —о квантовой механике, на одиннадцатой публика заходится диким кашлем, а ты искренне сожалеешь, что заранее не пролистала дома пару учебников. Радует одно: нет на сцене черной доски, о которую Табаков и Плотников могли бы ожесточенно крошить мел и стоять затем в облаке мучнистой пыльцы, скромно ожидая аплодисментов. Не себе, разумеется, а красоте гениальных формул...

Итак, доски нет. Есть пятнадцать электронных табло. Они ездят вверх-вниз и служат то садовой скамейкой, то чайным столиком, то кафедрой для менторских вещаний Бора. Время от времени пролетающие по табло строчки никакой дополнительной информации не несут: здесь дублируются реплики, оживают ремарки («поют птицы», например) и зачем-то бесконечно воспроизводятся имена персонажей — Бор, Гайзенберг, Маргрет. Маргрет — это жена Бора. Вместе они родили шестерых детей. Двух потеряли. Такая арифметика.

Судя по игре Ольга Барнет, фру Бор была женщиной тонкой, искренней, обаятельной и, как положено, чуточку стервой. Барнет поразительно уместна в «Копенгагене»; ее Маргрет действительно кажется ядром, притягивающим к себе и спокойного, уравновешенного Бора, и нервного живчика Гайзенберга. В сущности Маргрет — это зритель, который постоянно присутствует на сцене. Два нобелевских лауреата вынуждены адаптировать термоядерную заумь к возможностям очень толковой (поднатореешь за столько лет), но все-таки нормальной женщины. И ей же, как стороннему судие, пытаются они объяснить свои не менее путаные жизни. Хотя про жизнь любая женщина знает гораздо больше, чем мужик. Пускай и гениальный.

Как у вас обстояли дела с физикой в средней школе? Если блестяще, пропустите нижеследующий абзац. Если обыкновенно, попытайтесь вспомнить: о чем мы думали под пристальным четырехглазым взглядом страшненькой нашей «физички»? Правильно — не о волнах и частицах, а как бы пониже пригнуться, подальше спрятаться, контрольную прогулять и, упаси Господи, пару в четверти не схватить. Какая уж тут наука… А когда Табаков «простым, доступным языком» формулирует принцип термоядерной реакции и переспрашивает зал деловито: «Это понятно, да? Идем дальше…», ему отвечают сразу и смехом, и аплодисментами. Потому что эффект двойной: и смешно, и в самом деле все догоняют. За партой нас страхи отупляли, а здесь можно расслабиться: Олег Павлович дневник не потребует и с родителями прийти не попросит.

Физика — это такая вещь, где главное — ничего не бояться.

Для башковитых отщепенцев, влюбленных в данный предмет с детства (ну бывают чудеса на свете), «Копенгаген» — подарок небес. Именины сердца. Впервые за много лет лирики обратили внимание на физиков. Сам Олег Павлович Табаков — лично — бродит по сцене, изображая электрон. Сам Борис Плотников выскакивает с фонариком в руках в роли фотона, световой частицы и начинает гоняться за электроном, чтобы тот изменил траекторию движения. .. Лирики шутят так, как в более сытые времена шутили физики.

А, собственно, в чем отличие? Для лирика все начинается с любви. Для физика — с любви к Эйнштейну. Вот и вся разница.

Над спектаклем шефствовал (ошибки проверял) Курчатовский институт, и тамошним сотрудникам, видимо, отстегнули несколько билетов на премьеру. Ибо сидевшие бок о бок со мной очень интеллектуального вида пожилые дамы беспрестанно восторгались: какие молодцы артисты, как это они выучили такой сложный текст… Положим, у Табакова в левом ухе заметен маленький «суфлер». А Плотников действительно шпарит термины и фамилии наизусть. Вероятно, поэтому Плотников полностью превратился в Гайзенберга, а Табаков на пятьдесят процентов остался Табаковым. В столь тонких вещах, как физика и искусство, чрезвычайно важна чистота эксперимента…

С самого начала понятно, что все эти нейтроны, мезоны, циклотроны и изотопы урана не просто так. Где ядерная физика, там оружие, где оружие — там нравственный вопрос. Молодой физик, живущий в большой стране, приехал в гости к зрелому физику, живущему в маленькой стране, которую большая страна оккупировала. Гайзенберг — просто немец, Бор — гражданин Дании и при этом еврей-полукровка. Вроде бы сытый голодного не разумеет. Гайзенберг патриот, для него родина значит больше, чем политический режим, выбранный родиной. Бор представитель прогрессивного человечества. Но Гайзенберг пытается быть лояльным режиму, чтобы его последние разработки не попали в руки упертых нацистов. А с помощью Бора прогрессивное человечество вскоре сбросит по бомбе на Хиросиму и Нагасаки…

Их взаимоотношения, взаимодействие, тесная духовная связь — вот драматургический рычаг «Копенгагена». Бор открыл принцип дополнительности, Гайзенберг — принцип неопределенности. Оба принципа сработали: два гения, молодой и старый, «отец» и «сын», то притягиваясь, то отталкиваясь, много лет дополняли друг друга, а главные вопросы их жизни так и остались открытыми…

Бор и Гайзенберг появляются на сцене из люка, то бишь из преисподней. (Маргрет, разумеется, тоже — жена обязана делить с любимым все, в том числе его грехи.) Эти двое, а также люди, чьи фамилии беспрестанно мелькают в тексте, подарили миру небывало опасную игрушку. Факт. По факту и наказание. Но, во-первых, они просто реализовывали дар Божий. Во-вторых, боролись, пока могли. А за каждое мгновение, когда не могли бороться, горько каялись. Поэтому ад им заменен на бесконечное выяснение отношений. Почти райское блаженство, поскольку они могут разговаривать. Общаться. Делиться мыслями. Есть люди, у которых головы спланированы не для фуражек и контрольных выстрелов, а специально под мозги. И мозги эти вмещают целую вселенную. Россия забыла о таких людях. МХАТ напомнил. Спасибо МХАТу. С нами говорят серьезно, нас не держат за дураков — еще раз спасибо. Интеллект, давно обитающий в нашем Отечестве на правах бедного родственника, вернулся и сказал с главной сцены страны: здравствуй, это я.

По всем примитивным сегодняшним расчетам, «Копенгаген» должен был провалиться, а он выстоял. Без коммерческих подпорок, без потакания сложившимся вкусам, хотя, правду сказать, можно, можно было бы на полчасика подсократиться… Ну да ладно. «Копенгаген» красив, ироничен и философски глубок. Это прекрасный спектакль. Это большая удача. Тут многое понимаешь про Бора и Гайзенберга — даже необязательно в финале гнать по табло молчаливую проникновенную мораль; и так ясно, что одна почти случайная встреча, один сентябрьский день сорок первого года фактически решил вопрос о нашем с вами пребывании на этой земле. Решил в положительную сторону. И значит, надо жить. Разные случаются неприятности: не токмо что твою редакцию, а и страну твою могут оккупировать. Но однажды любому оккупанту достается исторически справедливый пинок под зад. Люди вон с Гитлером боролись, и ничего — выдюжили.

Жизнь — это такая штука, где главное — ничего не бояться.

2003

С Новым годом! — Е. Б. Ж. , Андрей Ванденко, Итоги, 30.12.2003

Чудесные новые старые русские, Александр Соколянский, Время новостей, 26.12.2003

«Легкий привкус измены», Московский комсомолец, 25.12.2003

Очень хороший капиталист, Наталия Каминская, Культура, 25.12.2003

Сентиментальный роман, Итоги, 23.12.2003

Из жизни новых старых русских, Любовь Лебедина, Труд, 23.12.2003

Монолог счастливого человека, Алла Шендерова, Ваш досуг, 22.12.2003

Раз в сто лет колесо до Москвы доезжает, Елена Дьякова, Новая газета, 22.12.2003

«Последняя жертва» МХАТа, Алена Карась, Российская газета, 19.12.2003

Давнопрошедшее настоящее время, Александр Соколянский, Время новостей, 19.12.2003

У женщины деньги завсегда отберут, Мария Хализева, Вечерний клуб, 19.12.2003