МХТ им. А. П. Чехова: Другие дни

Другие дни

Борис Минаев, Огонек, 14.04.2004

С тяжелым сердцем шел я на «Белую гвардию». Замучили в последнее время и белые, и красные — замучили, замордовали, забили своими вечными ценностями и в газетах, и по телевизору, да и просто лезут разными мыслями изо всех щелей. Как соберутся интеллигенты больше одного, как начнут спорить о путях развития. .. Устал, короче, современный русский человек (то бишь я) от обсуждения политической ситуации.

Помню-помню, как в застойное еще время смотрел телеспектакль Басова по булгаковской пьесе с Андреем Мягковым в роли Турбина-старшего и как было неловко за этих прекрасных мхатовских актеров, как сжималось отчего-то сердце: ведь все уже известно, все понятно, чего ж притворяться дворянами, чего ж издеваться над роком, над неизбежностью: ВСЕ РАВНО ВСЕХ РАССТРЕЛЯЮТ. Вот это знание — все равно всех расстреляют — как-то отталкивало меня всегда от этой знаменитой вещи, как-то не давало войти туда, внутрь этой магической комнаты, где прячутся люди от политики, пуль, снарядов, погромов, облав, голода, одиночества, неизбежности. Слишком было их жалко. Слишком не хотелось самому себе признаваться: нет, не спрячешься. Бесполезно.

И, однако же, как я радостно ошибся! Как замечательно ошибся. С того момента, как появился на сцене Лариосик (А. Семчев) — огромный нелепый толстяк с невыразимо-обиженной физиономией, — я понял, что будет не так, как всегда. Что… сдвинуто что-то в этой знакомой пьесе, поправлено, нежно, но твердо. Я наконец попал в эту комнату, на которую раньше только смотрел в дырочку. И знаменитые кремовые шторы (которых на сцене, кстати, нет) вдруг нарисовались сами.

И все было правильно: что любимые народом «менты-агенты» Хабенский и Пореченков — не пытались, ой, отнюдь не пытались сыграть «благородие», изобразить значительность — и существовали на сцене со всей своей нервной ленинградской природой, с чердачной романтикой, с подвальной искренностью. Что Наталья Рогожкина в свою роль внесла столько женской тоски, растерянности, текучей, случайной и горькой ласки.

Что именно сделал режиссер Сергей Женовач c пьесой, я понять не могу. Но в одном я почему-то уверен: Сталин во МХАТе смотрел совсем другую пьесу! И она бы ему точно не понравилась!

Кстати, о Сталине. Мы выходили из театра в темноту, и моя знакомая вдруг сказала: «Нет, ну надо было выкинуть этот монолог Мышлаевского про коммунистов!» Объясняю. Булгаков написал, по легенде, этот монолог чуть ли не для цензуры: в нем настоящий армейский сапог Мышлаевский (его играет Пореченков) вдруг произносит монолог: что-де Россия все равно останется Россией и при большевиках, что бежать от своей Родины он не может, что он предрекает смерть Белому движению, и тому подобную странность.

Слушай, Лена, сказал я (потому что мне монолог Мышлаевского почему-то очень понравился), вот представь себе, что ты Сталин. И вот тут, вымолвив эту несусветную чушь, я вспомнил, что Сталин действительно был по первой версии — фанатом, и смотрел пьесу девять раз, а по другой, неофициальной, наркоманом «Дней Турбиных», и ловил кайф от каждого булгаковского слова, и смотрел ее двадцать раз, тайно приезжая в театр, из-за занавесок… И, вспомнив про Сталина, я тут же понял, почему спектакль вдруг стал живым. Режиссер и актеры забыли про этого Сталина. Они забыли, кто победил.

Не случайно в программке старательно объясняется, кто был кто в том 1918 году на Украине, кто такой гетман и кто такой Петлюра. Тем зрителям не надо было объяснять. Те зрители прекрасно помнили, кто был кто и чем дело закончилось. Печать этого знания, этого тяжелого чувства лежала на любой постановке, в любое время. Актеры всегда играли реквием по этим людям, по их чудовищному поражению (которому так радовался из-за занавески Сталин, когда Турбин приказывал своим юнкерам срывать погоны и спасать жизнь). Эти актеры реквием уже не играют. И нечего им оплакивать. Потому что Россия смуты, предчувствия гражданских войн, Россия перемен и кризисов, Россия крикливой политики и «послевоенной» экономики вернулась вновь. И актеры вполне искренне посылают к черту всю эту политику, всю эту стрельбу, они абсолютно органичны в этом ощущении — да ну их к бесу! Надоели эти ужасы Гражданской войны. Выпьем! Споем! Будем влюбляться и страдать! А они как-нибудь там сами, без нас…

И вернулось от этого живое булгаковское чувство: переживем как-нибудь! Пусть и не все. Главное — не участвовать! Не принимать близко к сердцу! И Россия, как этот стол с перевернутыми ножками, потом встанет каким-то образом на свое место, ведь не свойственно же столу стоять вверх ножками! И почему-то веришь в эту дурацкую философию Мышлаевского-Пореченкова. И забываешь на какую-то волшебную долю секунды, что Россия — это «другой стол». Забываешь и про то, что всех потом расстреляют. А вдруг не расстреляют на этот раз? Да и Чапаев выплывет… Жалко же и его тоже. Не только полковника Турбина.

2004

Триста смертей Моцарта, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 31.12.2004

Девушка Mороз, Лариса Резникова, Московский Комсомолец, 25.12.2004

У Табакова обнаружили «Сердце ангела», Артур Соломонов, Известия, 22.12.2004

«Чайка» приземлилась в МХТ, Глеб Ситковский, Газета, 22.12.2004

Король Лир, Александр Смольяков, Где, 17.12.2004

Ход к зрительному залу… Вячеслав Невинный, телеканал «Культура», 30.11.2004

«Невинный при всей своей массе человек очень тонкий», Ольга Романцова, Газета, 29.11.2004

Верный, страстный, Невинный, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 29.11.2004

Сирота армянская, Роман Должанский, Коммерсант, 24.11.2004

Невинность победила, Артур Соломонов, Известия, 23.11.2004

«Я никогда не был важным человеком, VIP», Сергей Капков, Газета, 21.11.2004