МХТ им. А. П. Чехова: Вкус последней черешни

Вкус последней черешни

Наталия Каминская, Культура, 10.06.2004

Фестиваль «Черешневый лес» завершился «Вишневым садом». Изначально задуманный его организаторами чеховский парафраз названия закольцевался на оригинал. Штурм пьес Антона Павловича, предпринятый в этом сезоне «Черешневым лесом», окончен, в результате Москва получила три новых спектакля: «Чайку» в Театре им. Моссовета, «Дядю Ваню» в Табакерке, «Вишневый сад» во МХАТе им. А. П. Чехова. А «Три сестры» остались за кромкой «леса», вероятно, потому, что Бог любит троицу. Когда имеешь дело с такой обоймой, с таким мощным залпом выстрелов по одному и тому же автору, просится некое обзорное осмысление. Оно в свое время и последует. А пока — финал, то есть спектакль Адольфа Шапиро, родившийся в Камергерском переулке, за занавесом с эмблемой чеховской чайки.

Грустные, право, ассоциации лезут в голову. В рамках посадки «Черешневого леса» вновь звучат слова доктора Астрова («Дядя Ваня») о нещадной вырубке российских лесов. На сцене при этом — свежеоструганное дерево, превратившееся в материал для дома Войницких. Материала ушло много, следовательно, и деревьев загублено немерено, а жить в доме невозможно, и выхода из него нет никакого. Чайку убивают на сцене Театра Моссовета, и никому ее не жалко: ни персонажам, ни зрителям, ни режиссеру Кончаловскому. Последний, вербально выказывая в бесконечных интервью необыкновенный пиетет перед Чеховым, в спектакле «опускает» его героев по полной программе. И наконец, во МХАТе имени вышеупомянутого писателя подслеповатый Фирс — В. Кашпур утыкается носом в чайку на занавесе, словно отыскивает что-то. Что — дверь в хозяйский дом или утраченный символ великой драматургии? Затрудняюсь ответить.

В версии А. Шапиро и сам вишневый сад, прекраснее которого, по словам Лопахина, нет ничего на свете, уже превратился в символ. Сцена за занавесом оказывается совершенно пустой. Замечательный художник Давид Боровский замечательно играет с этим самым занавесом, который раздвигается не вбок, а вовнутрь, отсекая у сцены две неровные диагонали. А посередине — гладкое место, только детский велосипедик утонувшего сына Раневской маячит в глубине. Полотнища задника трепещут от ветра в такт тревожной музыке Игоря Вдовина. Далее появляется живой оркестр и вольготно располагается посередине подмостков. Состав его невелик, но на всякий случай поставлены ряды пустых стульев. Для героев пьесы? Нет, для музыкантов. Здесь хозяйничают ветер, свет (как всегда у Глеба Фильштинского, тонкий, играющий) и музыка. Но не персонажи, которых, кажется, вырубили вместе с садом еще до начала представления. Жесткая, трагичная концепция режиссера прочитывается с ходу. С момента экспозиции, когда приезда барыни ждут на авансцене, за закрытым шехтелевским занавесом. Барыня приезжает, и… обман, галлюцинация: нет ни сада, ни искренних страданий его обитателей. Что же тогда остается играть артистам оставшиеся два с лишним часа? Память о «Вишневых садах», росших и игранных прежде за этой зеленоватой материей со знакомой всему миру геометрической каймой? Память о лесах и садах, давно заросших сорняком или, в лучшем случае, разбитых на квадраты по шесть соток? Быть может, и так. Однако такая задача не имеет решения в протяженности диалогов, в наличии большого числа персонажей и характеров. Вот одноактовка Кости Треплева с тенями и мировой душой подошла бы. Странное ощущение: артисты на голом плацу сцены выглядят… голыми. То есть спрятаться некуда, а надо играть и жить. Жить там, где, по замыслу, жизнь кончилась. И начинается жуткий разнобой, невообразимая мешанина хрестоматийного с оригинальным, концептуального с традиционным, свежего с рутинным, а живого с мертвым.

Раневскую между тем играет Рената Литвинова, это и ее театральный дебют, и для спектакля, казалось бы, козырная карта. Литвинова своим особым имиджем призвана осуществлять тему ностальжи. В случае с Чеховым просится ломкий и изысканный образ декаданса. Но роскошная Литвинова с чернобурой лисицей через плечо или с тонкой сигареткой в изящном мундштуке больше похожа на актрису эпохи заката немого кино. Ей решительно некуда девать руки, и реплика Пети Трофимова в адрес плебея Лопахина: «Перестань размахивать руками!» — предательски проецируется на дворянку Раневскую. Кажется, Литвинова играет самое себя, только лишает героиню присущего самой актрисе ума. Ничто не волнует эту Раневскую, кроме того жуткого типа, которого она оставила в Париже. Это кошка, случайно и явно на короткий срок зашедшая в собственное родовое имение. Интонации Литвиновой искренни, хотя и непривычны, но наблюдать за ней скучно, ибо роль не имеет развития. Однако если ей достаточно шляпки и мундштука, то Варе — Екатерине Соломатиной, Ане — Анастасии Скорик, Трофимову — Дмитрию Куличкову, Симеонову-Пищику — Владимиру Краснову просто позарез требуются многоуважаемые шкафы, мансарды, садовые скамейки, столы и самовары — словом, мир традиционного чеховского спектакля, ибо играют они совершеннейше хрестоматийно.

У Фирса — Владимира Кашпура отняты и монолог про заготовку вишни, и бесконечные хлопоты по ухаживанию за Гаевым. В конечном же счете у зрителя отнята возможность пожалеть несчастного старика. Андрею Смолякову на роду написана роль Лопахина, но в разреженном воздухе концепции Шапиро ему трудно дышать. В результате не видны ни «тонкие пальцы, как у артиста», ни трагический раздрай между нежной душой и мужицким происхождением (который так здорово сыграл Евгений Миронов в спектакле Някрошюса). Вообще, в какой-то момент создается впечатление, что текст мешает, сцены пробалтываются стремительно, как в комиксе, и только Шарлотта — Евдокия Германова, у которой текста мало, с удовольствием делает фокусы, отнимая у несостоявшейся драмы время для нехитрого цирка.

Когда-то, еще в Рижском ТЮЗе, у А. Шапиро был легендарный спектакль «Чукоккала», в котором на сцену, в гущу персонажей Корнея Ивановича, некстати врывался мальчик из другого спектакля. Это было очень смешно. Комедия Чехова «Вишневый сад» в версии Шапиро не смешна совершенно. Даже Епиходов — Сергей Угрюмов лишен возможности бесконечно попадать впросак. Но ощущение «мальчиков» и «девочек» из другого спектакля — одно из доминирующих. Вот и Сергей Дрейден, гость из Петербурга, блестяще играющий в этом спектакле Гаева, — из другого… не то что театра, а мира. Этот — из мира наблюдений над деталями, любви к театральной гиперболе, физической форме, горькой иронии по отношению к персонажу и живого участия в его жизни.

Вкус этой последней в акции «Черешневого леса» ягоды оказался горьковато-водянистым, как бывает у недозрелого плода.

2004

Триста смертей Моцарта, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 31.12.2004

Девушка Mороз, Лариса Резникова, Московский Комсомолец, 25.12.2004

У Табакова обнаружили «Сердце ангела», Артур Соломонов, Известия, 22.12.2004

«Чайка» приземлилась в МХТ, Глеб Ситковский, Газета, 22.12.2004

Король Лир, Александр Смольяков, Где, 17.12.2004

Ход к зрительному залу… Вячеслав Невинный, телеканал «Культура», 30.11.2004

«Невинный при всей своей массе человек очень тонкий», Ольга Романцова, Газета, 29.11.2004

Верный, страстный, Невинный, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 29.11.2004

Сирота армянская, Роман Должанский, Коммерсант, 24.11.2004

Невинность победила, Артур Соломонов, Известия, 23.11.2004

«Я никогда не был важным человеком, VIP», Сергей Капков, Газета, 21.11.2004