МХТ им. А. П. Чехова: Кранты на фронтах

Кранты на фронтах

Александр Гаррос, Эксперт, 16.04.2007

Со знаменитым театральным и кинорежиссером Кириллом Серебренниковым «Эксперт» поговорил о самоощущении и выживании художника под железной пятой гламура и в суровых объятиях формата

Случилось это интервью стандартно. Знакомый кинопродюсер драматически сообщил, что Кирилл Серебренников, тридцативосьмилетняя универсальная звезда режиссуры, год назад поименованная радио «Свобода» «самым преуспевающим из работающих в России постановщиков», собирается забросить театр и с головой уйти в кинематограф.

Чем не повод, подумал я; мало ли, что Серебренникова интервьюеры успели разобрать чуть не на первоэлементы. Ну, можно понять коллег: ростовчанин (из того Ростова, что «на-Дону»), выпускник физфака, театром занялся еще на малой родине, а с начала «нулевых» пошел «взрывать» столичные подмостки. С ходу его записали в лидеры «новой драмы»: за «Пластилин», за актуальную чернуху импортной («Откровенные полароидные снимки» модного Равенхилла) и русской («Терроризм» и «Изображая жертву» модных братьев Пресняковых) драматургической выделки. Он этим не ограничился, ставит в «Современнике» и в Художественном, где только не и что только не: «Демон» с Меньшиковым, «Сладкоголосая птица юности» с Неёловой, «Господа Головлевы» с Мироновым, «Лес», «Мещане», «Голая пионерка»? и так далее, и к каждому практически спектаклю прилагаются превосходные аттестации, то «сенсация», то «событие», то «скандал»; плюс всяческие премии — «Чайка», «Хрустальная Турандот», Станиславского; плюс еще у Серебренникова остается время и энергия на всякую прочую активность — светская жизнь, телепрограммы, телесериалы («Ростов-папа», милости просим); плюс, собственно, кино.

«Изображая жертву», киноверсия собственной нашумевшей театральной постановки, не первая серебренниковская киноработа; но именно она сорвала банк на «Кинотавре» и отлакировала своего создателя дополнительным блеском уже киношного культа. Не то чтобы «Жертва» содержала некие сногсшибательные открытия и откровения, но такого кино — актуального по стилю, техничного по исполнению, внятно- и едко-социального по содержанию — новорусский кинематограф еще не знал. Так что закрепить экранный успех было бы логично?

Через несколько дней мы с Серебренниковым уже сидели в маленьком «итальянском» кафе на Чистых прудах.

Вот только разговор с тем профессиональных очень быстро вырулил на темы социальные, «общественно значимые». Ничего, впрочем, удивительного: так случается здесь и сейчас со всяким человеком искусства, не готовым приравнять собственное занятие к «креативному сервису» (в переводе на русский — использованию ума и таланта для максимально деньгоемкого увеселения кредитоспособной части общества). А почему случается, в силу каких субъективных эмоций и объективных вибраций — про это разговор и вышел.

Хотя начали мы все-таки с «профессионального».

— Кирилл, это правда, что вы решили на время «завязать» с театром и плотно заняться кино? И что следующий ваш проект — с рабочим названием «Семь повешенных», и это экранизация «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева?

— Я и впрямь хочу заняться кино, так что активность в театре придется временно снизить. То есть какие-то работы будут, но, видимо, связанные экспериментами в новых для меня сферах. Вот мне, например, предложили сделать мюзикл. Ужасно интересная история, потому что это замечательный мюзикл, и делать его надо, не повторяя западные постановки, как это обычно бывает, но - с нуля. Есть еще один проект, совершенно лабораторный? Подробностей пока выдавать не хочу? Так что театра просто станет меньше, а кино — больше.

А «Рассказ о семи повешенных» я и впрямь собираюсь снимать. Это из самых сильных впечатлений моего детства, я помню, что это чуть ли не первое литературное произведение, вызвавшее у меня ярко выраженную физиологическую реакцию: слезы, судороги какие-то? Для меня этот текст оказался магическим: не знаю даже почему — но вот и хочу исследовать эту часть своей природы. Вещь, впрочем, и объективно очень сильная, очень сегодняшняя. Сделать ее стоит. До этого я, правда, надеюсь запуститься с проектом по сценарию Юрия Арабова. Тоже ответственный проект?

— Опять без подробностей?

— Ага. Могу только сказать, что это оригинальный сценарий, история современная и совершенно неожиданная.

— Ну хоть жанр какой?

— Ох, не скажу — смотреть будет неинтересно? Ну, это такая очень? глубокая история. Метафизическая в чем-то. Страстная. И очень русская.

— А «Семь повешенных» — так все-таки будет называться кино? — они?

— Я насчет названия еще не уверен. Боюсь, слово «повешенные» отпугнет аудиторию. Мы же живем в потребительском обществе. И мое консюмеристское сознание постоянно заставляет меня думать о том, как вот это и вот это съедят. Это цензура, да. Вот это и есть цензура. Цензура первого типа — когда что-то делаешь, делаешь, потом приносишь — и тебе говорят: не, это не пойдет, до свидания, уходите. Тебя положили на полку, перекрыли тебе кислород? А тут второй тип цензуры: когда ты, делая что-то, уже понимаешь, как надо сделать, чтобы это продалось. По-моему, так страшнее. И мы все этим заражены.

— И вы тоже? Ловите то есть себя на таких самоцензурных реакциях?

— Конечно. Сидишь все время и думаешь: вот этот спектакль должна посмотреть тысяча зрителей — как сделать, чтобы посмотрели? И ты себя все время успокаиваешь словом «формат». «Ну, это такой формат?» И идешь на какие-то вещи, на которые, может, и не стоит идти?

— И жалеете потом об этом?

— Жалею. Здесь же, понимаете, вопрос не в том, чтобы быть модным, успешным или каким-нибудь другим? Вопрос в том, на каком языке сегодня говорить с публикой. Это проблема. Язык, как и публика, меняется. Он становится площе. Знаете, я недавно прочитал статью, где доказывается, что русский язык — один из немногих сегодня в мире, который деградирует. Из которого исчезают слова. То есть скоро мы не будем понимать Салтыкова-Щедрина. И действительно, читая сегодня ту, старую русскую прозу, удивляешься все время многообразию языка. И читая прозу двадцатых прошлого века, Платонова, например, тоже удивляешься — они разрушали тот язык, но пытались конструировать новый? А сегодняшний язык беднее. Вырожденней. Ну, в нем появилось много англицизмов, связанных с компьютерами или, опять же, консюмеризмом. Но? Он потерял больше (и более хорошего, кажется), чем приобрел. А общаясь с публикой, нужно говорить с ней о сегодняшних реалиях — и не избегая сегодняшнего языка? Можно, конечно, уйти в глубокое подполье, в глухую оппозицию. Но я не уверен, что это самый правильный подход. Мне не хотелось бы организовать свою виртуальную кухню или башню из какой-нибудь кости. Мне хочется пытаться делать усилие по налаживанию коммуникации.

— А не получится — тогда что?

— Тогда надо? Ну, знаете, многие художники сегодня уезжают. Васильев, Митя Черняков? Причины разные, но мне кажется, что истинная — именно невозможность коммуникации с сегодняшней реальностью. Культурной, властной — любой. Тот же Черняков? Вот у него выходят спектакли на Западе — зачем, правда, ему тут мучиться, слушать ту фигню, которую про него говорят?

— А вы такую альтернативу — уехать — тоже рассматривали?

— Нет. Пока что — нет. Я думаю, этот вопрос рано или поздно встает перед каждым человеком — биться лбом об стену здесь или? или биться о другого рода стену и другим местом — там. Понятно же, что и там несладко, там ты навсегда чужой, и любят тебя, только пока ты часть чего-то большого и экзотического. А когда ты обломок — к тебе и относятся соответственно.

— Но получается, в общем, что режиссер Серебренников, знаменитость и все такое, эту самую стену у себя на родине чувствует?
Кирилл Серебренников :: Фото: Олег Слепян

— Ну? Я счастлив, что у меня есть внимание публики, что люди ходят на спектакли. У меня есть надежда, мне грех жаловаться. Меня подбадривает прием, признание людей, которых я уважаю и которым доверяю. Это дает возможность существовать?

— Понятно. Однако большое «но» за скобками чувствуется? А вам важно делать в своих спектаклях, фильмах некое социальное высказывание — вот ведь «Изображая жертву», он?

— Да я только социальными высказываниями в последнее время и занимаюсь!.. Не только «Изображая жертву» — «Господа Головлевы», «Лес», «Антоний и Клеопатра», «Фигаро»? сейчас «Человек-подушка» будет в Художественном театре? это все вещи, которые исследуют некие темные стороны человеческой природы, и конкретно — нашего человека. Я думаю, этим надо заниматься. Иначе мы так и не вылечимся. И ничего с нами не произойдет. У каждого свой «марш несогласных», понимаете?

— То есть у вас есть ощущение жизни в обществе, которое вас вполне востребует — но ему, обществу, все равно надо лечиться, оно больно?

— Ну я же сам часть этого общества, я вижу, что происходит вокруг. Что-то неблагополучно, да. И это касается в первую очередь нас самих. Мне не нравятся ксенофобские настроения, например. Я понимаю, что комплекс неполноценности должен как-то компенсироваться, и, как правило, он компенсируется нахождением врага, неважно, еврея, негра, чечена, грузина, — и тогда вроде становится легче. Но это же обманный путь. Надо бы в себе покопаться и найти, где системная ошибка закралась. А она закралась, раз все время — неудачи. А у нас, если послушать массовое мнение — даже и президентом подтвержденное в одном из высказываний! — главная неудача, оказывается, что Советский Союз распался. То есть, получается, самое удачное время — это был тот совок. И это, значит, наш ориентир? Мы всё никак не можем выбрать, «куда ж нам плыть»?

— А вам не кажется, что на самом деле выбор-то уже сделан — просто бессознательно? Что мы уже прошли (ну или — прозевали, это уж в зависимости от позиции) ту точку, когда можно было менять какие-то векторы?

— Есть, да? Но тогда же - совсем п?ц. Тогда что — убегать надо?

— Отчего же, можно еще встраиваться по мере сил в наличную картинку?

— Скучно, скучно?

— Вот кстати, о картинке: у вас в «Изображая жертву» есть ведь такой посыл, более всего сконцентрированный в знаменитом «матерном монологе» персонажа-милиционера, — о том, что люди, особенно как раз молодые, вовсе не из «совка» родом, живут будто понарошку, словно имитируют существование — без настоящей ответственности, без осознания важности своих выборов?

— По правде говоря, меня малость смущает, когда смысл фильма сводится к этому монологу? Он все же выражает частное мнение и недоумение персонажа — а мне хотелось бы понять, почему же эти люди живут так, почему обречены на эту странную и несчастную жизнь, почему мой главный герой выбирает — не жить? Почему мы вынуждены притворяться?

— Но вы это ощущение своего разгневанного мента — как будто нечто сломалось у людей в механизме восприятия жизни, что ли, — хотя бы отчасти разделяете?

— Да. Очень страшно только делается, когда я его? разделяю. Когда понимаю, что люди почти перестали размышлять. А если размышляют, то каким-то странным образом. Словно им подсовывают какие-то прямые и элементарные решения. Мыслящая часть общества увлечена зарабатыванием денег, что, конечно, замечательно. А те, кто этого не делает или не способен делать, находятся на грани деградации. Увлеченные же деньгами и потреблением здоровые и сильные, вероятно, считают это время наиболее успешным и удачным; и объяснить людям, покупающим за миллионы долларов дома в Москве, что это время в чем-то неудачно, невозможно! Да ты чего, скажут, сейчас же здорово! Пилятся бюджеты, делаются откаты — образуется такая специальная откатная экономика? Финансовой стружки очень много летит, все ее хватают — и не хотят думать о том, что в механизме, возможно, опасная неполадка?

— Ну а вот есть оптимистичное мнение, что это все не насовсем. Даже ненадолго?

— А я не думаю, что это временно! Нам воровство заслали не из Америки. Мы сами воруем. Сами врем. Сами глупы, нетребовательны к власти, сервильны. Сами.

— Ну хорошо, но вот нам же объясняют — либералы в девяностые, отечественные «неоконсерваторы» нынче, — что «элиты» наши скоро окончательно все переделят, все, кто могут, наворуются, устаканятся, стабилизируются — да уже стабилизировались! — обустроят родовые поместья, детей выучат в итонах и кембриджах, превратятся в правильную наследную аристократию — ну и «первоначальное награбление» совсем закончится, и начнется потихоньку цивилизация?

— Этого, полагаю, не будет. По той причине, что у этих «элит» народ-то будет ботвой совсем к тому моменту, когда они наворуются и детей научат в кембриджах! Эти дети приедут — а тут папуасы уже будут жить, с палками-копалками. И над кем они будут элитой? Аристократия имеет смысл, если она каким-то образом о народе заботится и прилагает усилия, чтобы этот народ становился лучше?

— Грубо говоря, берет у него деньги — и возвращает ему цивилизационые нормы?

— Да любые нормы: моральные, экономические? А если не происходит этого обратного оттока — ну и чего, у кого, с кем, над кем будем аристократией-то?

— То есть что — у нас и впрямь, выходит, работает система отрицательной селекции? Когда побеждает и упрочается худшее — потому что оно проще и жизнеспособнее?

— Ну, всегда трудно — да и неправильно — себя причислять к линии «положительной селекции»? Мол, вот я - положительная, а они — отрицательная. Трудно быть наблюдателем. Я стараюсь — моя работа связана с тем, чтоб быть в стороне, иначе я не смогу делать умозаключения, — но ощущаю все происходящее на себе и через себя? Однако — да, наверное. Не думаю, что специально пестуется что-то плохое. Наверное, это уже такой процесс? циклический. Когда не поймешь, яйцо первично или курица. Вот сериалы у нас такие, потому что народ этого хочет — или народ такой, потому что его научило этому телевидение? Это все части одного безобразия. Того порядка — или хаоса, — про который все понимают, что он в итоге катастрофический, но все работают на его поддержание. Потому что — «а жить-то надо». Мы вот показываем все это по ящику, потому что пресловутая тетя Маня из Тамбова хочет все это смотреть. А никто не знает, хочет она или не хочет. По рейтингу вроде хочет — но, может, эту тетю Маню довели уже до состояния овоща, когда ей что ни покажи — она за это проголосует?

— А как вы, Кирилл, в свете всего сказанного и своих собственных синематографических планов оцениваете происходящее нынче в нашем кино? «Возрождение российского кинематографа» — это сейчас такой устойчивый штамп, клише?

— Тут вот какая штука: оно возрождается — организационно и экономически. Без сомнения. Еще недавно не было ни проката, ни вообще механизмов физического наличия кино. Другое дело, что в полноценном смысле оно не возродится без ответа на вопрос: а про что кино? Какие истории рассказывать? А это вопрос пока для меня непонятен. Я не понимаю, про что почти все снимают кино. Я вижу мотивации экономического свойства — освоить бюджет, заработать денег? И из этого получается индустрия, но не получается кинематография, а это разные вещи. Не получается ничего крупнее и значимей, чем сумма кинотеатров, или возвратный механизм, или? Возвратный механизм построить можно — а «кина» не будет.

— Но людей, которые могли бы к возвратному механизму прибавить именно «кина» — вы их видите?

— Конечно вижу? Молодые, энергичные люди, я с ними знаком? Люди, которые стараются быть честными, адекватными, говорить что-то серьезное про время, искать нового героя, не врать гламурными фильмами?

— Хочется вам верить, но вот я, простите уж, приведу одну историю из личного опыта? Мы с моим соавтором Лешей Евдокимовым пару лет назад участвовали в амбициозной кинозатее — молодые энергичные продюсеры собирались экранизировать нашу книжку. И режиссер уже была, тоже молодая, энергичная девушка, очень неглупая, очень адекватная, с идеями, со здоровым критическим мышлением, с азартом? Но вначале все завязло, а потом наша режиссер занялась привлекательным коммерческим проектом. Телевизионным. Звали девушку Ульяна Шилкина, а проект назывался «Золотой теленок» — комментарии, наверное, не нужны, про этот сериал все уже всё написали?

— Понимаю. Вы недовольны, что Шилкина стала сериал народный снимать, а не вашим арт-хаусным фильмом заниматься?

— Да господь с вами, я недоволен тем, что талантливый и амбициозный человек, вместо того чтоб реализоваться и для нас какие-то новые горизонты открывать, да хотя бы даже снимать качественную развлекуху, переключается на пафосное фуфло! Добровольно?

— Никогда не знаешь истинных мотиваций чужих поступков. И потом — нонконформизм сегодня очень быстро заканчивается, когда начинаются деньги. Более того? Ну вот, допустим, на фильме «Жара» тоже воспитываются люди, нет? На нем может воспитаться поколение: молодой зритель приходит, видит этого артиста, этого, ассоциирует себя с героями — ему приятно, он уходит вполне удовлетворенный? А с замечательным фильмом Бори Хлебникова «Свободное плавание» он вряд ли будет себя ассоциировать, правда? Потому что там всё сложнее, всё непонятней. Я-то хочу, чтобы они все смотрели Хлебникова, а они смотрят «Жару» или еще что-нибудь сказочное? Почему это так? Может, дело в том, что у нас сегодня строится иерархическое общество сталинского типа. Когда у каждого есть свой уровень. Как были «дом правительства», дом инженеров, дом работников искусства и так далее?И вот, допустим, гламур — он один из этажей этой? «башни Федерации».

— А то и стержень, на который все «колечки» нанизаны?

— Нет, стержень, думаю, все-таки нефтяная труба. Это все-таки бабло. А вот один из бубликов, из этажей — гламур, тот внешний имидж, который скрывает зубы, когти и хвосты. И людям на это хочется быть похожими. Такого гламура, какой есть у нас, нет уже нигде в мире. Мне знакомые недавно подсказали определение — «тоталитарный гламур»? И что же будут смотреть люди? А людям хочется смотреть гламур?

— Ну и другое ведь им хочется смотреть? Вот хоть ваш фильм — у него же был успех?

— А он не массовый. Есть успех за рубежом, успех фестивальный, успех у молодых профессионалов, у молодой же интернет-интеллигенции? постинтеллигенции такой? а у миллионных широких масс, создающих рейтинги и миллионные же прибыли — нет, конечно. Им же сказали, что жизнь стала лучше, жизнь стала веселее — вот они и хотят такого, красивого, веселого. И пока не почувствуют сами, что кранты — ничего не изменится. То есть или должен появиться кто-то, кто открытым текстом расскажет им, что кранты, что надо не бояться все менять, ломать — но он не появится, не дадут ему? Да и ведь — в чем кранты-то? Ведь ВВП вроде растет?

— Хороший вопрос. Вы далеко не первый, кто им задается, ей-ей, из моих «творческих» собеседников, которые тоже эти «кранты» ощущают, а логически объяснить не могут. Ну а в чем, действительно? Все же вроде не так плохо — и многие довольны, большинство даже?

— А во лжи. В количестве лжи. Мы не знаем реальности — не знаем настоящих «сводок с полей», цифр и подробностей. Но мы - те, кто театром занимается или кино, — такие существа, которые засланы сюда, чтобы чувствовать кожей. Мы понимаем: что-то не то. Фигня какая-то. Что не то? Мы не можем сказать. Но у нас рядом есть человек. И мы начинаем его исследовать. И понимаем: то, что у него сегодня в мозгах — это «полные кранты».

А откуда, отчего это так и что с этим делать? У меня нет ответа. Может, он есть у какого-то специалиста?

Тогда интересно, какого профиля.

2007

Художественный руководитель МХТ им. Чехова Олег Табаков: «За те слезы, которые были пролиты на нашей земле, Богу было угодно повысить цену за баррель нефти до 95 долларов», Елена Ямпольская, Известия, 26.12.2007

Соло для Заградника, Ольга Галахова, Независимая газета, 24.12.2007

В МХТ рассказали о таджикских стариках, Ольга Фукс, Вечерняя Москва, 10.11.2007

Кишлак с привидениями, Алла Шендерова, Коммерсант, 30.10.2007

Страшно далеки они, Глеб Ситковский, Газета.ру (Gzt.Ru), 9.10.2007

Ефремов поселился у Станиславского, Мария Москвичева, Московский Комсомолец, 6.10.2007

Он говорил за всю среду, Анатолий Смелянский, Культура, 4.10.2007

Его жизнь была полна отваги, Лев Додин, Виктор Гвоздицкий, Культура, 4.10.2007

С Ефремова начался отсчёт нового театрального времени, Олег Табаков, Литературная газета, 3.10.2007

Леонид Парфенов: Если у социализма было человеческое лицо, это было лицо Ефремова, Денис Корсаков, Комсомольская правда, 1.10.2007

Звезда Олега Ефремова, Ольга Кучкина, Комсомольская правда, 1.10.2007