| «Проклятые поэты»Татьяна Власова, Театрал, 21.05.2022 «Сталкиваясь с Сирано, понимаешь, что мы живем в полярном мире», – говорит Юрий Чурсин, он же де Бержерак, главный герой премьеры в МХТ. На одном полюсе – поэзия, «шум и ярость» молодости, любовь и стихи на кончиках шпаг, на другом – закулисные игры больших, влиятельных людей и сумерки.
Подсветить эти сумерки может только Роксана (Паулина Андреева) своей глянцевой красотой, мерцающей на изящном личике, что бы первая красавица Парижа ни надела – белый фехтовальный костюм или кокетливое платье, в котором она приехала на мотороллере туда, где гремят выстрелы, а молодых гвардейцев, с «солнцем в крови», одного за другим укладывают на землю.
Гражданственное звучание – то, что отличает мхатовского «Сирано», громкого, как клубный концерт, дерзкого и задиристого, но одновременно трагического. Оно прорывается и в зонгах студентов Школы-студии МХАТ (курс Игоря Золотовицкого), и в стихах Евгения Евтушенко, который не в первый раз «срифмовался» с ростановским героем. Эльдар Рязанов планировал именно его снять в роли Сирано де Бержерака, отказав Владимиру Высоцкому, но фильм не случился после того, как поэт открыто выступил против ввода советских войск в Чехословакию.
В Сирано, каким его играет Юрий Чурсин, есть эта прямота, эта несгибаемость, эта смелость говорить правду – в той же манере, в какой он фехтует: уверенно, решительно и точно. Шпагой он владеет в совершенстве, как и словом, не оставляя сомнений в том, что это искусство, а не просто серия виртуозных выпадов и словесных уколов. Внутренне собранный, «мобилизованный», он готов отстаивать свой «знак отличия», свою отдельность, частность и право не совпадать с позицией большинства, свои представления о достоинстве, которые сегодня можно считать «реликтом».
Один – против ста? Запросто. Без пафоса. Без самолюбования. Но с привкусом горечи – в каждой строчке. Оттого что носит в себе осколки судеб опальных поэтов. Оттого что накопил усталость от своей бескомпромиссности и от времени, когда, кажется, все обречены на компромиссы. Оттого, что «мир, вероятно, спасти уже не удастся», как сказал Иосиф Бродский в своей Нобелевской речи. И репетицией катастрофы становится поединок Сирано с сотней «теней» – с черными картонным силуэтами, переставшими быть людьми, просто переставшими быть.
Трагическое мироощущение поэта упирается в стену, с которой оборвали не один «культурный слой». Среди обрывков уцелел только портрет Роксаны, и на обрывках же Сирано пишет ей стихи. Через сцену МХТ эта стена проходит под углом как разделительная линия – предел, который положен его возможностям приблизиться к любимой и встроиться в жизнь; последний предел, к которому он подходит во всеоружии поэзии, собрав все свои шпаги и пронзая ими потустороннюю пустоту – и вдруг, сквозь дырки в стене она начинает изливаться, струиться слезами.
Эта же стена напоминает разом все попытки отгородиться от мира: закрыться в своей Касталии, как герой «Игры в бисер», или оказаться закрытым вынужденно и насильственно. Берлинская стена, «железный занавес», ГУЛАГ – их тени тоже ложатся на конструкцию, придуманную Владимиром Арефьевым, главным художником МАМТа и Московской оперетты. И режиссер Егор Перегудов ведет своего Сирано сквозь время, сквозь разные исторические эпохи – от эпохи плаща и шпаги к Первой мировой, куда гвардейцы отправляются в походных шинелях уже не фехтовать, а стрелять; и к послевоенному времени, очень условному, «списанному» с антиутопии – уравнявшему всех в серости, невзрачности и молчании, с которым бывшие гасконцы стоят рядком на раздаче еды в железных мисках и кружках, как на зоне. И в позе каждого читается неловкость, неудобство. Зажим.
Сирано редко появляется на сцене без накладного уродливого носа (это, скорее, исключение из правил). Но Юрий Чурсин от искусственного преувеличения отказался и перевел проблемы с внешностью, вызывающей насмешки, во внутреннюю плоскость – это всего лишь комплекс, равно как и убежденность Кристиана (восходящая звезда МХТ Кузьма Котрелёв) в том, что он абсолютно косноязычен и не способен выразить свою любовь, «упаковать» в слова. Оба, большой поэт и мальчик, вероятно, ошибаются на свой счет и делают себя заложниками одного недостатка, отказывают себе в возможности преодолеть то, что, кажется, лишает права на взаимность Роксаны.
Впрочем, на любовной муке постановочная команда Егора Перегудова сосредоточена меньше, чем на поэзии – именно она, а не любовь, осознается как главная ценность в циничном мире, где обесценивается сама жизнь; именно она видится последним бастионом, где высокие слова – не пустой звук. Вся красота, все «рыцарство», все понятия, за которые Сирано цепляется как за точку опоры, сосредоточены здесь. И речь не столько о служении Прекрасной Даме, сколько – о чести и долге, о самопожертвовании и бесстрашии. Сирано их реабилитирует, освобождает от дутого пафоса и делает «точкой сборки» своего сознания. Да, оно кипит от градуса всеобщей агрессии, окружающей со всех сторон, но от «выкипания» спасает как раз поэтическое мировосприятие, эта линза с высокой резкостью. Не случайно мхатовский «Сирано де Бержерак» дает прозвучать самым разным поэтам: Рильке, Хармс, Аполлинер, Олейников – в том числе неудобным, «проклятым», убитым. Но рефреном звучит именно Евгений Евтушенко: «Мне снится старый друг, который стал врагом…» И здесь каждый найдет свою рифму.
Оригинал статьиДва Сирано, Анна Шалунова, Экран и сцена, № 9, 11.05.2022 Люди как боги, Александра Машукова, Камергерский, 3 (№ 2, 2020), 15.03.2022 | |
