МХТ им. А. П. Чехова: Искусство постижения красоты

Искусство постижения красоты

В. Бернадский, Вечерняя Алма-Ата, 22.09.1982

Что скажешь нового о Мольере, Чехове, а по иному творческому ряду, о таком театре, как МХАТ? Ведь они беспредельны. Этот ответ мне подсказали, вернее, доказали, два мхатовских спектакля — «Иванов» А. П. Чехова и «Тартюф» Мольера.
Я увидел то, что, кажется, хорошо знал, но пьесы двух великих реформаторов сцены, прозвучавшие на языке спектаклей, воспринял как нечто для меня совершенно незнакомое, точнее — неожиданное.
Подлинное искусство может смещать время «в пространстве» наших представлений о том, чем мы духовно живы именно в этот конкретный исторический момент.
Так вот, спектакль «Иванов» — постановка и режиссура народного артиста СССР Олега Ефремова, как бы трансформировал меня и посадил за «круглый стол» той судьбы, которая выпала на долю его героев. Но не в свой ущербный день, а пожаловав в наше сегодня. Контраст прямо-таки ошеломляющий! Или, как говорил К. С. Станиславский: «Контрапункт» — там, где черное — ищите белое. Будет страшнее, а может… смешнее.
Играют роли с блеском (в идеале так и должно). Применительно к нашим знаменитым гостям это подразумевается само собой. Но не менее важно и другое. Что играть? И во имя чего?
Чем любопытен нам, скажем, граф Шабельский Е. Евстигнеева, чей талант в своем роде сравним разве что с «фигурой века»? Или либералист Лебедев А. Попова? А кто такой Косых В. Сергачева? Акцизный. И слово-то из замшелой архаики. Ах да, он еще и фанатик карточной игры, что нам немножечко понятней.
Из этой же сбродной, по нашим представлениям, компании и Мишель Мишелич Боркин В. Невинного — типик циничной моральности, отталкивающий всем укладом своего приживальческого бытия. Индивидуй, по чеховскому выражению, совершенно незнакомой нам породы.
Спектакль исподволь пишет их портреты так, что вроде бы у тебя самого начинают ныть зубы, покалывать сердце.
Мол, задумайтесь, они тоже были людьми.
В пьесе «Иванов» в списке действующих лиц даже среди безымянных гостей специально не обозначены никакие старушки. Откуда явились два этих реликтовых существа? Зачем? Они сидят паралитически неподвижно, без слов — тени загробного мира. Но это уже подсказано спектаклем. И пусть старухи-мумии внесены в программку и благодаря режиссерской фантазии появились на сцене, они сыграли свою роль — да еще как! — с трагической убедительностью. «Мы - это правда вида и содержания своего времени». И они были замечены и поняты как должно.
А вот еще деталь. О том, что Иванов опустился, стал неряшлив, замечает Лебедев. Попов в этой роли через обреченную интонацию голоса, то ли через пластическую аморфность движения с виду, в общем-то дородной персоны, через жест ли какой делает это так, что мы улавливаем смысл сказанного им куда как шире и глубже: «Катимся по наклонной и набрали уже такую инерцию, что остановиться и черт не поможет».
А рядом с ним его дочь Саша И. Акуловой рвется куда-то… Но куда? Ей неведомо. У одной «птицы» надежда совершить побег из «царства призраков» — Анны Петровны, урожденной Сарры Абрамсои обломились крылья и падение оказалось смертельным. Лунной сонатой проплыла она перед нами. Светлый образ, созданный заслуженной артисткой И. Мирошниченко, как возник, так и иссяк в холодном тумане погибшей любви, оставив чувство щемящей боли и… ожидания. Поэзия Чехова. В полный голос. Не так, но столь же трагически погибает и любовь Саши Лебедевой.
Однако вернемся к Иванову И. Смоктуновского. К той «детали», которая опять же неожиданно сработала на психологический ход и предрешенный, то есть неизбежный финал драмы. Ни сам драматург, ни его герой не могли придумать иной развязки. Вот на чем спектакль, видимо, по осознанной воле постановщика, поставил убедительнейшую точку.
У А. П. Чехова четко указано в ремарке: «…он во фраке и перчатках». Иванов Смоктуновского явился в неопрятном, в каком-то расхристанном виде. Не то что под венец — в приличный кабак не пустят. Это был не жених — приговоренный к казни. Даже для выбора места, где осуществить ее, время не достало.
И мы ощутили стремительное приближение бури. Ведь все это происходило в конце прошлого века, в начале, у истока революционной деятельности В. И. Ленина. Контраст невероятной силы. Глубочайшее постижение правды и духа времени. Диалектику жизни — вот, что развернул перед нами спектакль «Иванов», тяжелую, но исполненную надежд… «Мы отдохнем».

Тартюф или обманщик для Жана Батиста Мольера — многострадальная комедия. Прихлопнутая цензурой (читай теми, кто узнал себя в образе заглавного героя), она потребовала от великого созерцателя взрывного воодушевления для самозащиты, в пылу которой он произнес вдохновенно: «Самые блестящие трактаты на темы морали часто оказывают куда меньше влияния, чем сатира, ибо ничто так не берет людей за живое, как изображение их недостатков». И воскликнул при этом: «Подвергая пороки всеобщему осмеянию, мы наносим им сокрушительный удар».
И вот, все переживший «Тартюф», преодолев расстояние длиной более чем в триста лет, явился к нам. На этот раз его представил заслуженный деятель искусств РСФСР Анатолий Эфрос — режиссер, чей дар способен преображать невероятное в вероятное и наоборот. Художник молодости даже там, где речь заходит о вещах «седой малоподвижной мудрости». Его кисть динамична, палитра красочна, а сам он энтузиаст парадоксальных умозаключений.
С каким же «Тартюфом» он нас познакомил? Начну с репортажа о финале спектакля. Публика встала. Артисты под бурный аккомпанемент оваций, в стиле комедии — «всерьез и в шутку» выходили, уходили и вновь вызывались на поклон, весело делая свой комплимент благодарному зрителю. А рукоплескания нарастали. Так длилось… восемь минут. Ход минутной стрелки зафиксирован с целью.
И тут, в который раз, мне приятно повторить: Алма-Ата — пород театральный. Но такой восторженный прием превзошел все. Полное единодушие трех с половиной тысяч человек говорит о многом, но прежде всего о единстве, о родстве эстетических запросов и взглядов. «Тартюф» с Мольером, МХАТ своим спектаклем праздновали, иначе не скажешь, триумф своей победы.
А теперь сначала. (К сожалению, приходится называть имена одного состава, как и в «Иванове», а многие роли дублированы). Прозвучала музыка божественного Моцарта. И в ее духе, в ее чарующем духе пошло действие. Это хочется подчеркнуть особо. Сколько красоты, заразительного темперамента, клокочущих страстей, всепокоряющего жизнелюбия, и все на одном уверенное дыхании мастерства. Того самого, мхатовского — «игры — без игры».
Г-жа Пернель заслуженной артистки РСФСР Л. Сухолинской с ее язвительно-напористым сарказмом в эффектных монологах скорее всего для самоутешения. Лукавая простота «мы себе на уме» горничной Дорины Н. Назаровой. Клеант Ю. Богатырева. Неподражаемо! В одном образе и трагик, и фат, простак и резонер-рыцарь возвышенной морали и благородства. И весь свод этих «воскресших» амплуа в одном буквально ошеломляющем эмоциональном выражении. Смешно и увлекательно, изящно и грациозно. Блеск совершенно неуловимого исполнительского мастерства.
А. Вертинская в роли Эльмиры — эфирное создание, утонченная — до смешинки — прелесть и строгий портрет эпохи жеманниц, чуть-чуть манерных, про себя благочестивых, внешне в меру распущенных и, конечно же, женственных.
Зрелище, как бы возносящее в иные, желаемые и непостижимые сферы прекрасного. То же, по-своему, Мариана Е. Королевой, только с поправкой на юную неуклюжесть, неопытность и наивность.
Несколько трудней получилось общение с «Тартюфом» С. Любшина. Персонаж колоритный, но вроде бы осовремененный что ли. Изощренный лицемер во времена Мольера вряд ли столь неприкрыто ставил на всеядность человеческого невежества, а то и прямо на глупость. Тартюф Любшина нагл, но и как бес осторожен. Подлость — не плод большого ума, однако в лисьей хитрости ей не откажешь. Тартюф же перед нами, зрителями, вроде бы заданно саморазоблачался… Зачем? С какой целью?
Теперь из того, что довелось услышать в порядке обмена мнением: «Спектакль Калягина». С вызовом было сказано: «Мол, не спорьте». — И с восхищением. И в самом деле, не будь Оргона А. Калягина, его артистического «чуда», на кого бы тогда столь ярко, безудержно, буквально разрываясь, «работали» остальные?
Но ансамбль действующих лиц и исполнителей оставался академически сыгранным от и до. Дирижировал-то все-таки А. Эфрос. Калягин своим Оргоном камертонил, — можно так сказать? — настрою феерического действия. И еще он был энергией эстетического, виртуозного порыва. Только одного «секрета» артист не захотел нам открыть — фокуса обитания его Оргона под столом.
Так мы заново узнали бессмертную суть одной из коронных комедий в мировом репертуаре. Стали счастливейшими свидетелями высшего художественного достижения театрального искусства. Соприкоснулись с очищающей от всех бытовых наносов эстетикой, духовным кладом, жаждой открытия которого одержим всякий здравомыслящий человек.
Классика — в классическом ее прочтении, вот что обнаружилось общего в двух вроде бы разнополярных произведениях.
Спектакли: «Иванов» и «Тартюф» на мхатовской сцене — триумф искусства советского театра, его гуманистических, мировоззренческих устремлений. Это искусство постижения красоты — высшей духовной ценности.

1999

Юность — это возмездие, Нина Агишева, Московские новости, 30.11.1999

Ангелина Степанова — это уже история, Виталий Вульф, Независимая газета, 24.11.1999

Музейный Ибсен, Павел Руднев, Независимая газета, 24.11.1999

Наедине с большой сценой, Нина Агишева, Московские новости, 16.11.1999

Не наше все, Алена Карась, Независимая газета, 19.10.1999

Театр не для нас, Марина Давыдова, Время MN, 18.10.1999

Евреинов прощен, Роман Должанский, Коммерсант, 15.10.1999

Романс о влюбленном, Елена Светлова, Совершенно секретно, 1.04.1999

1998

Не стало Сергея Шкаликова, Григорий Заславский, 9.12.1998

С. Т. Морозов и постройка театра, Московская перспектива, 27.10.1998