МХТ им. А. П. Чехова: Найди силу в себе

Найди силу в себе

А. Бочаров, Комсомольская правда, 15.06.1973

Неуемная страсть к накопительству и опустошительное пресыщение накопленным — два давних социальных недуга, способных поражать неустойчивые души.
Эта хищная роль вещей — и когда хочется иметь их все больше и больше, и когда человек не знает, как ими разумно распорядиться, — стала предметом комедии М. Рощина «Старый новый год», где перед нами проходят две семьи — Себейкина и Полуорлова. Один из них одержим жаждой приобретать, второй, наоборот, надумал выкинуть всю нажитую мебель, «опроститься». Спектакль по этой пьесе поставлен во МХАТе Олегом Ефремовым и режиссерами-стажерами О. Герасимовым и В. Сергачевым.
Отрадно, что МХАТ в нынешнем сезоне столь активно, в столь разных аспектах обращается к проблемам современности.
Название пьесы вроде бы нейтрально обозначает лишь день действия — 13 января; перед каждой картиной на авансцену выплывает декорация огромной, празднично украшенной елки. У людей праздник, наступила новая жизнь: для Себейкина в новой квартире, куда все вносят и вносят дорогие символы благополучия — холодильник, пианино; для Полуорлова — в гулких, просторных комнатах без мебели.
Но, конечно же, название таит и символический смысл: вот и наступил новый год, новый этап, а все в жизни выведенных на сцену персонажей грозит остаться прежним. Новый год может обернуться для них еще одним старым годом. И заключительную реплику «постороннего» старичка Адамыча Е. Евстигнеев, играющий с блестящим едким юмором, произносит, смешно коверкая слова, с вопросительной, а не утвердительной интонацией: «Финита ли комедия?» — окончилась ли комедия?
В пьесе нет скоропалительно-лучезарного исправления отрицательных персонажей — исправления, которое способно лишь разоружить зрителя кажущейся легкостью избавления от мещанства. Создатели спектакля не захотели освобождать зрителя от необходимости самостоятельно мыслить, самостоятельно оценивать. А известно, что нравственные истины, постигнутые по собственному здравому размышлению, обычно оказываются прочнее и устойчивее тех, которые восприняты в Виде готовых рецептов или прописей.
Горький проницательно заметил в «Заметках о мещанстве»: «Не ищи защиты от силы, враждебной тебе, вне себя — умей в себе самом развить сопротивление насилию». Эту задачу и стремится реализовать театр.
Наибольшее впечатление в спектакле производит В. Невинный в роли рабочего из артели «Буратино» с «истолковывающей» — по законам комедийного жанра — фамилией Себейкин: «Снегоочиститель и то на себя гребет»,- выражает он свою жизненную заповедь. Упоенно, азартно, с ликующей верой в свою правоту хочет этот загребущий работничек из артели игрушек внушить, что он не просто рабочий, а, так сказать, принципиально рабочий: не лезет в мастера, не повышает себе цену общественной деятельностью. Отработал свои часы — и живи в собственное удовольствие, обставляй квартиру, благо получил новую, просторную.
Правда, в похмельное послепраздничное утро — когда на водку уже и глядеть противно — Себейкин испытывает и кратковременную вспышку злобы против «обарахления», и столь же недолгие угрызения совести: а не закончить ли все-таки вечернюю школу, не занять ли все-таки беспокойную должность мастера. Но ничего ему пока не свершить — для этого нужен не одноразовый толчок, не горькое утреннее похмелье, а сознательные и целеустремленные усилия, на которые он пока не способен. Ведь Петр — и своего рода агрессивный носитель мещанской психологии, и, в известной мере, ее жертва.
Вроде бы антиподом ему представлен интеллигент-конструктор по интерьеру Петр Полуорлов в исполнении А. Калягина. Тот решил вообще избавиться от вещей, полагая, будто свобода от быта даст ему некую «духовную свободу» — правда, неизвестно, какую, и неизвестно, зачем. В сущности, он проходит в своем бунте такую же эволюцию, что и Себейкин в своем триумфе — точнее, совершает такую же пробежку по кругу. И тоже остается «при своих».
Настойчиво, подбираясь с разных сторон, то прибегая к фарсу, то - к сожалению, слишком редко — поднимались до обобщающего сатирического гротеска, показывает (театр те нравственные вывихи и уродства, к которым ведет недостаток духовной культуры при материальном достатке, ниспровергает «философию» обоих героев. Пожалуй, явственнее всего развенчивается она в переимчивом поведении детей. «Мое! Мои игрушки! Мое пианино!» — оглашенно вопит дочь Себейкина. А одиннадцатилетний отпрыск Полуорлова бросает учебники в мусоропровод, требуя и себе «свободы» — свободы от посещения школы.
Жажда накопительства и пресыщение достигнутым не противостоят друг другу, а прекрасно уживаются рядышком. И это с предельной, почти графической наглядностью выявляется в спектакле. В первом действии мы последовательно перемещаемся из квартиры Себейкина в квартиру Полуорлова, во втором — на разделенной пополам сцене водружены рядом смежные кухни обеих квартир, и течение событий легко переключается от одной семьи к другой.
А завершающая картина второго действий происходит в бане, где, как известно, все равны, все, что называется, голенькие. Там-то оба «антипода» находят общий язык, хмельно признаются друг другу во взаимном уважении. И символом этой похожести становится пустячная вроде бы деталь: они, не заметив, надевают рубашки друг друга. Поменяли рубашки — и новое обличье в такой же мере «к лицу» каждому из них.
Пытаясь как можно более четко построить развитие сюжета, драматург порой слишком уж дотошно выстраивает все действие на параллелях: с неуклонной тщательностью соотносятся сцены, перекликаются реплики, одинаковы имена в семейных парах, сходны даже своеобразные «тени» центральных персонажей — совсем уж никчемный Вася у Себейкина и никудышный эстрадный артист Гоша у Полуорлова. Временами эта внутренняя организованность, соотнесенность перестает быть гармонией, оборачивается заданностью.
Наверное, все происходящее с героями оказалось бы непомерно рассудочным, не будь оно с такой энергией погружено в быт, в точно наблюденные и с незаурядной выдумкой, темпераментно воспроизведенный детали, штрихи, реплики. «Второстепенные» персонажи — жены, дети, родственники — воссоздают тот микроклимат, который так сильно, хотя по внешности и малозаметно, влияет на поведение и нравы людей.
И здесь М. Рощину удалось выхватить некоторые весьма колоритные фигуры, чем с очевидным успехом воспользовались и Н. Шавыкин в роли «житейски-мудрого» тестя, и Е. Ханаева в роли «старого работника культуры», и К. Минина, с такой естественностью вошедшая в роль жены Себейкина. По не все характеры, особенно в окружении Полуорлова, столь пластичны и, я бы сказал, публицистичны. Не отразилась ли в этом некоторая нерешительность автора и постановщиков: то ли смелее опереться на сатирический гротеск, то ли ограничиться житейским правдоподобием?
Наверное, М. Рощин и О. Ефремов только выиграли бы, если бы сатирические обобщения звучали в спектакле полнее, явственнее. Но и сейчас «Старый новый год», будучи, в сущности, бытовой комедией, обыгрывающей смешные житейские ситуации, пробуждает в зрителе ту благородную тревогу — а достойно ли я сам живу? — которая и составляет главный эстетический эффект всякой истинной комедии, соотносящей времена и нравы.

1999

Юность — это возмездие, Нина Агишева, Московские новости, 30.11.1999

Ангелина Степанова — это уже история, Виталий Вульф, Независимая газета, 24.11.1999

Музейный Ибсен, Павел Руднев, Независимая газета, 24.11.1999

Наедине с большой сценой, Нина Агишева, Московские новости, 16.11.1999

Не наше все, Алена Карась, Независимая газета, 19.10.1999

Театр не для нас, Марина Давыдова, Время MN, 18.10.1999

Евреинов прощен, Роман Должанский, Коммерсант, 15.10.1999

Романс о влюбленном, Елена Светлова, Совершенно секретно, 1.04.1999

1998

Не стало Сергея Шкаликова, Григорий Заславский, 9.12.1998

С. Т. Морозов и постройка театра, Московская перспектива, 27.10.1998