МХТ им. А. П. Чехова: Сражение в доме Оргона

Сражение в доме Оргона

Н. Лейкин, Литературная Россия, 23.10.1981

Вот уже свыше трех столетий человечество смеется над жуликом и проходимцем Тартюфом, который, прикинувшись праведником, буквально ослепил Органа своим «благочестием» и воцарился в его доме, а, пожалуй, еще более — над самим этим недалеким и фанатично доверчивым французским буржуа, позволившим мошеннику так грандиозно себя одурачить. Смех этот весел, звонок, но отнюдь не благодушен, не легок. Ведь великий Мольер выставил в «Тартюфе» на осмеяние не только и не просто два человеческих характера, но - два типа, олицетворяющих собой категории нравственные: ханжество, лицемерие, ложь, разврат, корысть, наглость, с одной стороны, и фанатизм набожности, нетерпимость, глупость слепой веры в «праведность» обманщиков и плутов — с другой.
Надо ли говорить, сколь долга, обширна и представительна сценическая история бессмертной комедии. И тем не менее театр не устает обращаться к ней с живейшим интересом как к поистине неисчерпаемому источнику сценического искусства. А впрочем, чему тут удивляться? Такова счастливая судьба многих гениальных драматических творений, дающих возможность все новым и новым поколениям художников вести с театральных подмостков образный разговор о жизни, об истинных и мнимых нравственны ценностях, о всегда первостепенно важной моральной сфере человеческого бытия.
Столь же не остужен и зрительский интерес к «Тартюфу». Но. разумеется, лишь тогда, когда театр стремится в Мольере прочитать Мольера, то есть прочитать классику реалистически глубоко и непредвзято, словно впервые, а не превращать ее своевольно в повод для пресловутого режиссерского «самовыражения», не затуманивать ее домыслами и вместе с тем снять с нее напластования собственно театральных штампов, отказаться от расхожих «мольеровских» клише и погрузить зрителя в ее подлинную жизненность.
Именно гак прочитал и воплотил «Тартюфа» в 1939 году Московский Художественный театр в спектакле, работу над которым начал К С. Станиславский и осуществил М. Н. Кедров. Прекрасной театральной легендой уже стал ныне этот спектакль, незабываемый непосредственностью и силой чувств и страстей мольеровских героев Поразившая всех идейно-художественная новизна того «Тартюфа», наверное, прежде всего в них и заключалась, в этих прямо-таки неистовых чувствах и страстях, из которых и вырастала во всей своей остроте моральная проблематика спектакля и которые в первую очередь несли в себе неповторимые и несравненные Оргон — В. О. Топорков и Тартюф — М. Н. Кедров.
И вот новые Оргон и Тартюф появились сегодня на мхатовской сцене. Дело не в сравнении актерских талантов — каждый из них действительно по-своему неповторим, — а в том, что и как они выражают. И в этом плане новый мхатовский «Тартюф», поставленный Анатолием Эфросом, продолжает и развивает плодотворные традиции своего легендарного предшественника.
К этому спектаклю приложимы вещие пушкинские слова об «истине страстей, правдоподобии чувствований в предполагаемых обстоятельствах». Страсти в доме Оргона, связанные с бесчинствами и домогательствами обнаглевшего лицемера и подлеца Тартюфа, режиссер доводит до высшей точки кипения, до сатирической гиперболы. Но они истинны, эти страсти. Ими обуреваемы не условные театральные маски а ля Мольер, а люди живые, чувствующие и действующие в конкретных жизненных мольеровских обстоятельствах. Из этих обстоятельств режиссер и актеры извлекают комизм положений, который используют для раскрытия характеров. Если уж Оргон — А. Калягин преклоняется перед Тартюфом, то до самозабвения. Умильно тая от восхищения, расспрашивает он о своем кумире, а перед ним самим просто стелется, влюбленно и преданно заглядывая ему в глаза. И тот же Оргон превращается в тигра, когда яростно защищает Тартюфа, доказывает его святость домочадцам, пытающимся раскрыть глаза главе семьи. Каждый из них делает это по-разному.
Шурин Оргона Клеант — Ю. Богатырев, забывая о своей солидности и рассудительности, отчаянно жестикулируя, повышает голос и буквально, захлебывается от возмущения в своих филиппиках против Тартюфа. Разбитная, лукавая, сметливая горничная Дорина — Н. Гуляева откровенно и зло издевается над простофилей-хозяином. Прелестная, скромная, добрая жена Оргона Эльмира — А. Вертинская, пересиливая себя, свою гордость, свою брезгливость, с решительной самоотверженностью, хотя и не без окрашенного легкой иронией боязливого любопытства, проводит с Тартюфом пикантно-рискованный, но зато обнаруживающий всю его гнусность эксперимент-ловушку. Словно молодой, задиристый и крикливый петушок, наскакивает на распоясавшегося негодяя сын Оргона Дамис — М. Лобанов. А его сестра Марианна — Е. Королева надеется разжалобить, смягчить сердце отца слезами и лаской.
Увы, до поры все тщетно! Калягинский Оргон неприступен и тверд, тем более что его поддерживает матушка, строгая, чопорная, властная, непримиримая к своим легкомысленным родственникам госпожа Пернель — А. Степанова. Оргон — Калягин даже снисходительно жалеет домочадцев: ведь им попросту недоступно то, что открылось ему, озарило его. А на деле жалок, уморительно смешон в своем роковом, опасном заблуждении он сам, этот нелепый, недотепистый человечек, то сбрасывающий, то вновь нахлобучивающий на себя пышный, завитый седовласый парик, то сладко млеющий перед предметом своего преклонения, то в гневе гоняющийся с палкой за своими оппонентами, а в финале, когда все становится на свои места, — такой растерянный, такой виновато-кроткий, такой раздавленный своим заслуженным позором…
Все ясно и просто в этом спектакле: в дом Оргона пробрался враг — Тартюф, семья отлично видит, понимает низменность его натуры, его опасные притязания; и только сам хозяин буквально обезумел от своей непомерной любви к «святому» прохиндею и не желает никого и ничего слушать, готовый пожертвовать ради своего кумира даже женой и детьми; значит — война, война против лживого, жадного, развратного святоши и, естественно, против его ослепленного покровителя, но и за него, чтобы спасти, вырвать Органа из-под пагубного влияния беззастенчивого интригана.
Сражение в доме Оргона — суть спектакля. И художник Д. Крымов предоставил для этого столь важного в режиссерском замысле сражения достаточное поле — всю сцену. Водруженная на ней огромная старинная люстра с мерцающими под колпачками свечами в начале каждого действия поднимается ввысь, и вся сценическая площадка, задрапированная по стенам мягкими тканями темно-бордовых и темно-золотистых тонов, отдается в распоряжение мольеровских героев. Вот уж где им просторно выплескивать наружу снедающие их переживания, бурлящие в них страсти — и в динамике действия, и в экспрессивных мизансценах, подчеркнутых чуть пряным историзмом красочных, прихотливых костюмов своего времени (художник по костюмам В. Комолова).
Итак — сражение в доме Оргона. Сражение против зла, за правду. Все нарастает его напряжение, усиливается его накал. И сквозь переживший века комизм возникающих в нем ситуаций, сквозь одержимость противоборствующих сил все явственнее проступает нравственная доминанта спектакля, еще и еще раз осмеивающая, осуждающая безоглядную, фанатичную, а потому и непростительную доверчивость Оргона, вновь и вновь разоблачающая, обличающая все то скопище пороков, отвратительное вместилище которых — Тартюф.
Но пора уже наконец сказать, кто же играет заглавную роль в новом мхатовском «Тартюфе». Представьте себе — Любшин. Да, да, тот самый всем —нам так хорошо знакомый, прежде всего по кинематографу, мягкий, тонкий, наисовременнейший С. Любшин И вдруг такая неожиданность — святоша Тартюф, образ, который, казалось бы, никак не вяжется со всем тем, что делал доселе С. Любшин в кино и театре, и никак не соответствует ни его актерской теме, ни его актерскому облику. Однако А. Эфрос не ошибся в своем выборе исполнителя на роль Тартюфа. Внутренняя жизнь С. Любшина в мольеровском образе очень интересна, насыщенна и точна, хотя поначалу, может быть, и не сразу привыкаешь к этому моложавому, сухощавому, сдержанно-самоуверенному Тартюфу, в чем-то даже не лишенному внешнего благообразия. Но чем дальше, тем больше становится ясным замысел режиссера и актера: показать обманщика и плута во всей его обнаженной серой (даже камзол и панталоны у него какого-то мышиного цвета) обыденности и непосредственности. Он и не шибко притворяется, Тартюф-Любшин. Он прямолинеен в своем лицемерии и ханжестве, потому что презирает всех, облапошенного им Оргона в первую очередь. Он примитивен и в своем плутовстве, и в своей надменной наглости, и в своих вожделениях. И поистине нужно быть Оргоном, чтобы не разглядеть его подлинной сущности.
В этом еще одна важная нравственная мысль спектакля. Спектакля, где по ходу действия то и дело раздаются аплодисменты. Спектакля мхатовского по актерской яркости и щедрости. Спектакля мольеровского по духу и по страстности.

1999

Юность — это возмездие, Нина Агишева, Московские новости, 30.11.1999

Ангелина Степанова — это уже история, Виталий Вульф, Независимая газета, 24.11.1999

Музейный Ибсен, Павел Руднев, Независимая газета, 24.11.1999

Наедине с большой сценой, Нина Агишева, Московские новости, 16.11.1999

Не наше все, Алена Карась, Независимая газета, 19.10.1999

Театр не для нас, Марина Давыдова, Время MN, 18.10.1999

Евреинов прощен, Роман Должанский, Коммерсант, 15.10.1999

Романс о влюбленном, Елена Светлова, Совершенно секретно, 1.04.1999

1998

Не стало Сергея Шкаликова, Григорий Заславский, 9.12.1998

С. Т. Морозов и постройка театра, Московская перспектива, 27.10.1998