Бабье царство
Преступление и наказание (2000)
Венецианский антиквар
Лесная песня
Девушки битлов
Гамлет в остром соусе

Убийства не было…

Николай Александров, Газета, 1.07.2002
«Широк русский человек, я бы сузил» — говорит Аркадий Иванович Свидригайлов в «Преступлении и наказании». В соответствии с этим рецептом и поступила Елена Невежина, отважно сократив бессмертное произведение Федора Михайловича до «сочинения по роману», как обозначен жанр композиции. 

Что и говорить, роман действительно слишком «широк» и в рамки камерной пьесы (или камерной сцены), не умещается. А потому в спектакле нет ни Свидригайлова, ни Лужина, ни Мармеладова, ни Катерины Ивановны, ни старухи-процентщицы, ни Лизаветы, ни множества других персонажей, а вместе с ними — и солидной части содержания романа.

Сцены убийства, кстати говоря, тоже нет. Вообще все начало романа опущено. Все начинается, по сути дела, с третьей части романа «Преступления и наказания», с приезда Дуни и Пульхерии Александровны к Раскольникову…

Асфальтовая, серого цвета стена пробита длинными узкими вертикальными неправильной формы проемами. В одном из них виден то ли кусок моста, то ли лестницы. На стене — надписи мелом: «смерть», «убивец», death is death — рисунки, цифры, вычисления… В общем, школа, двор и пубертаты сразу.

Появившийся на сцене Раскольников — в кожанке и круглой, утратившей форму шляпе («пальмерстоне», по слову Разумихина), что-то судорожно пишет мелом. Затем произносит слова о Петербурге, туманах, фонарях и звучащей шарманке. Произносит только для того, чтобы заиграла музыка (действительно «под шарманку») и началось действие. 

Действие начинается с переодевания, с облачения Раскольникова в новую одежду, купленную Разумихиным, с более чем значимых разумихинских слов: «…Надо же из тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты эту каскетку?». Разумихин поочередно достает вещи, Пульхерия Александровна и Дуня моют и одевают Раскольникова. Сотворяется, заново рождается человек, его новое сознание («сверху начнем»). Точнее говоря, к этому новому сознанию Раскольников будет приходить. Он будет расставаться с юношеским безумием, входить во взрослую жизнь с ее «испытаниями» (кажущимися бессмысленными), будет отрывать себя от любви матери и сестры.

Почти весь философский пласт романа Достоевского отодвинут в сторону. Постановка Невежиной — не о смерти и возрождении, не о вере и покаянии, не об «их воскресила любовь», не о «смирись гордый человек», не о «нет счастья в комфорте» и «покупается счастье страданием». Все гораздо проще и опять-таки камернее, под стать маленькой сцене и залу. И современнее.

Ключевыми становятся не сцены с Соней Мармеладовой (два знаменитых разговора с Соней — чтение Лазаря и признание в убийстве в постановке сохранены), а с Порфирием Петровичем. Действительно, какая там вера — все дело в голове. Порфирий Петрович поможет здесь гораздо больше…

Кстати, Порфирий Петрович благодаря Андрею Ильину хорош необыкновенно. А эпизод первой встречи Раскольникова с Порфирием — так просто гениален. Порфирий — не следователь, не химик-криминалист (впервые он появляется в резиновых перчатках, с пробирками в руках и в защитных очках), а скорее уж учитель, наставник. Главная в нем черта — отмеченное Достоевским «что-то бабье» во всей фигуре. Иногда это передается слишком уж в лоб. В сцене допроса Раскольникова в конторе,Порфирий вдруг надевает на себя что-то вроде чепца, достает вязанье и начинает быстро орудовать спицами, переходя при этом в разговоре на действительно бабьи, «бабушкины», плаксивые сетования и причитания. 

Очень неплох и Раскольников. Правда, Евгений Цыганов увлекается, играя истероидную замкнутость даровитого нервного юноши, и переигрывает. Но зато он так трогательно стесняется и улыбается, так симпатичен в своей закомплексованности… Какой это убийца — просто думающий мальчик, которому трудно совладать со своими идеями, преодолеть интеллектуальные фантазии переходного возраста…

С дамами в спектакле дело обстоит несколько хуже. Больно уж они просты. Пульхерия Александровна (Наталия Кочетова) говорит как интеллигентная московская мама. Дуня — просто красивая барышня, которой нравятся ухаживания Разумихина. А Соня — барышня, влюбленная в Раскольникова. В религиозность ее верится мало. В ненасытимое сострадание — тоже.

Да и чему сострадать, не вполне ясно. То, что сцена убийства осталась за кадром, — более чем принципиально. Потому что его просто не было. То есть в сознании Раскольникова, может, и было, но в действительности не было. Мало ли что вообразил себе этот нервный мальчик. Вообразил настолько, что заболел от собственных мыслей. А чтобы его спасти (от безумия, от отчаянных подростковых маний и фобий), его нужно прежде всего любить.

Любопытнейшее получилось «сочинение». На удивление женский спектакль, «женский взгляд» на Достоевского. Спектакль о том, что дети, к сожалению, уходят от материнской, от семейной любви (поэтому монолог Пульхерии Александровны в финале, гимн бескорыстному материнству — акцентирован). О том, что мир начинает им нашептывать странные и бредовые идеи, что избавиться от идей трудно, как вообще трудно стать человеком и «переменить сознание» (только в этом буквальном смысле спектакль — о покаянии, от греческого метанойя (перемена разума). О том, что кроме любви — обыкновенной, человеческой, материнской, женской, — человеку вряд ли что поможет…
Пресса
Раскольников наказал сам себя, Елена Волкова, Газета.Ru, 27.09.2002
После преступления, Ольга Галахова, Литературная газета, 11.09.2002
Убийства не было…, Николай Александров, Газета, 1.07.2002
Наказание без преступления, Ирина Корнеева, Время МН, 27.06.2002
Диалектика, Зоя Шульман, Ведомости, 27.06.2002
Образ Раскольникова, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 27.06.2002
О наказании, Григорий Заславский, Независимая газета, 27.06.2002
Скромное обаяние Достоевского, Мария Львова, Вечерний клуб, 27.06.2002
Из «Преступления и наказания» извлекли урок, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 27.06.2002
…И нет старушки, Алексей Филиппов, Известия, 26.06.2002
Холодный ум и негорячее сердце, Марина Давыдова, Время новостей, 26.06.2002