Владимир Фёдорович Грибунин

(4.4.1873, Москва — 1.4.1933, Москва)

Актер. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1933).

Окончил Московское театральное училище (класс М. П. Садовского) в 1895 г., но в Малый театр не попал; отслужив вольноопределяющимся в гренадерском полку, вступил в московский театр “Скоморох”, в следующем сезоне играл в Харькове. А. А. Санин, знавший его по полку, отрекомендовал его Станиславскому, и Грибунин еще до открытия был принят в труппу МХТ. Не принадлежа ни к одной из двух групп, из слияния которых возник театр, он — по его рассказу — долго чувствовал себя пасынком, но оставался здесь до конца жизни. Отличался даже в этой труппе своей органичностью и чувством жизненной правды на сцене. О нем мало писали — на первых спектаклях он так боялся утрировки, нажима, что, по собственному признанию, бывал бледен в новой роли (рецензенты редко проявляли ту внимательность, которую проявил критик С. С. Мамонтов, повторно смотревший Грибунина — Осипа в “Ревизоре” и посвятивший ему восхищенную статью). Не соперничая со Станиславским, Москвиным, Качаловым, Леонидовым по размерам дарования и месту, занятому ими в театре, он принял свою судьбу без бунта и прожил жизнь по-своему счастливую, во всяком случае неискаженную.
Нельзя было представить себе “Царя Федора” без его Голубя-сына — добродушного богатыря, в сцене на Яузе бросавшегося на выручку Шуйских; или “Три сестры” — без терпеливого глухого Ферапонта, участливого ко всему, что ему говорят и чего он недослышит; или “Вишневый сад” — без его Симеонова-Пищика, безунывного российского дворянина, так жалевшего в последнем акте покидающих дом соседей. Или “На дне”— без городового Медведева, эпически спокойного во всех здешних трагических передрягах (“чудесный тон у Грибунина”, — писал Чехову Немирович-Данченко).
После смерти незабвенного Артема никто лучше Грибунина не мог заменить его в ролях Чебутыкина и Телегина. Когда в начале русско-японской войны возник вопрос, кого заберут в армию, Н. -Д. писал: “Действительная убыль почувствуется только в Грибунине. Остальные не убавят аромата и обаяния театра”. “Заводной”, обожающий компанию, игру, непременный участник “капустников”, огорчающий порой строгих основателей театра проявлениями широкой натуры (спутником в его затеях обычно становился Москвин), он был поистине необходим в той “коллекции” актеров-индивидуальностей, которую собирал МХТ. Даже общее для всех тогдашних “художественников” чеховское начало он нес в себе по-своему, жил непосредственностью смешного у любимого автора: так он играл фельдшера в “Хирургии”. Никита во “Власти тьмы”, Шпигельский в “Месяце в деревне”, Ступендьев в “Провинциалке”, Лебядкин в “Николае Ставрогине”, Фурначев в “Смерти Пазухина”, Бахчеев в “Селе Степанчикове”, наконец комедийно-громадный, все на свете проспавший Курослепов в “Горячем сердце” — кажется, в русской классике не было недоступного для этого глубоко национального актера (в зарубежных гастролях МХАТ ему довелось играть и юродивую бабу-делягу Манефу в “На всякого мудреца довольно простоты”); но вместе с Москвиным он остановил работу над “Смертью Тарелкина”, где должен был играть Варравина: ясное, внутренне спокойное искусство актера не находило себе опоры (“нечем жить”) в мрачных и насмешливых сдвигах пессимистического фарса.

И. Соловьева