Имена | С Володиным не расставайтесь!Ирина Корнеева, Российская газета, 10.02.2009 Из «Записок нетрезвого человека» Александра Володина: «Как хорошо однажды понять, что ты - человек прошлого. Знакомые думают, что они знают тебя, а на самом деле они помнят тебя. Женщины прошлого красивы, деревья прошлого густы… Стать человеком прошлого в старости — поздно, когда ничего нет в настоящем, то и прошлое не поможет. Но сейчас, когда можно еще жить настоящим, хорошо бы не зависеть от него. Да и от прошлого можно не зависеть. Каким я его вспомню, таким оно и вспомнится…»Сегодня время — вспоминать Александра Володина, которому 10 февраля исполнилось бы 90 лет. Драматурга, в произведениях которого каждое поколение обязательно найдет что-то свое. От чего будет щемить душу, болеть сердце и есть о чем подумать голове. При жизни Володину дарили песни и цветы, бутылки водки и стихи. Без него — поздравляют друг друга с его днем рождения так, как будто он продолжает оставаться с нами, только на минутку отошел. Действительно, разве можно представить себе нашу жизнь без володинского «Осеннего марафона» или же его «Пяти вечеров», «Старшей сестры», «С любимыми не расставайтесь»… О драматурге вспоминает актер Станислав Любшин, один из первых исполнителей его произведений, которому в этот день в Санкт-Петербурге присуждается театральная премия имени Александра Володина. Станислав Любшин: Володина можно назвать событийным явлением, ворвавшимся в нашу современную — я имею в виду по тем шестидесятым годам — жизнь, очищенным от всяких социалистических догм, которыми тогда топтали и убивали подлинные таланты. Заставляя необыкновенно одаренных наших драматургов изображать плакатные стройки и плакатных людей — это считалось большой темой. Но как только писатель касался жизни простого человека с его страстями, болью, заботами, страданиями, радостью, то есть с тем, что проходит каждый человек в своей жизни естественным путем, — это называлось мелкотемьем. Российская газета: И Володин тогда хорошо подпадал под это определение. .. Любшин: Он прошел фронт. А второе, что ему пришлось пережить, если посмотреть на все серьезно и не пафосно, то это была травля его пьес. Люди, прошедшие войну, мечтали увидеть жизнь, в которой они сами существуют. Ну сколько же врать-то можно друг другу без конца, изображать, что это счастье, а вот это беда, горе… А Володин — совершенно не тронутый этими удавками — вдруг пишет все так, как есть. Светлейший человек, добрейший. Он был совершенно свободен в поступках и - что самое поразительное — свободен в мышлении. Он всегда был естественен. Ведь человека можно сломать, заставить, он будет другим. Володина ничто подобное не коснулось, для него «мелкотемье» — это был второй фронт. Так он и существовал. Что ни пьеса — судьба страны. Посмотрите, какие потрясающие женские портреты у Володина — в «Фабричной девчонке», «С любимыми не расставайтесь», Тамара в «Пяти вечерах», «Дульсинея Тобосская»… А какие мужские судьбы окружают этих женщин! Есть писатели, драматурги в нашей стране, преуспевающие, обеспеченные, — те, которые прекрасно существовали, не нищенствовали, не переживали, но все время чувствовали, что на них земля держится. И были писатели, драматурги — пики, которые остаются надолго-надолго. Это Антон Павлович Чехов. Это Виктор Розов, который тоже, как и Володин, был фронтовиком. Я думаю, продолжение Володина — это Вампилов, последовавший за ним. И, разумеется, сам Володин. На его пьесах вырастали режиссеры, актеры становились актерами. А в моей-то жизни это, извините за нескромность, — судьба. Мне Бог подарил великого драматурга и роли, которые он написал: я сыграл в «Современнике» Славку в «Пяти вечерах», а потом Никита Михалков вторично мне подарок с помощью Александра Моисеевича Володина сделал — Ильина в «Пяти вечерах» дал. Вот если сейчас посмотреть на его жизнь. Потрясающе, как можно оставаться всегда естественным, искренним, очень скромным, простым, добросердечным, не терять юмор, какой-то светлый взгляд на мир и на людей… Он радовался человеку, как ребенок. Сказать взрослому: «В вас много детскости», — как-то всегда подозрительно звучит, но это так. И нигде не изменить себе, не сломаться, не погибнуть, пройти, пронести вот все это и оставить такой след, осветив собой присутствие на земле… Низкий вам поклон в ваш день рождения, Александр Моисеевич Володин. РГ: С первого взгляда вы можете определить, володинский это человек или нет? Что его от других отличает? Любшин: Но что значит володинский человек? Вот шукшинский — это ясно и сразу видно. А володинского нужно соотносить с Александром Моисеевичем, а для этого надо его знать. Вот если в человеке присутствуют его ирония, жизнелюбие, доброта, сердечность, о чем я говорил, тогда можно сказать: это его родственник, человек его круга. РГ: А когда вы первый раз лично увидели Володина? Любшин: Когда он приехал смотреть «Пять вечеров» в «Современник» из Ленинграда. Был замечательный спектакль, Олег Ефремов Ильина играл, Олег Табаков — Славку, Женя Евстигнеев — инженера, Лиля Толмачева — Тамару… Меня в этот спектакль ввели на роль. Дирекция театра перепутала — Табаков играл «В поисках радости» и в «Пяти вечерах», и два спектакля поставили в один день — на выездной площадке и в гостинице «Советская». Потом в день спектакля — бывает так — схватились за голову: как же артист может одновременно в одном конце Москвы играть и в другом? И в три часа дня мне говорят: Слава, давай играй. Я не испугался. На меня спектакль такое впечатление произвел, что я с одного раза запомнил все роли партнеров и все мизансцены. Поехал к Ефремову на репетицию домой — у него, по-моему, плеврит был, температура, он лежал без майки, перепоясанный каким-то белым полотенцем на груди, и не мог даже говорить. Я проигрывал сцену, передвигаясь от стола к стулу, а он поднимал палец, что означало — теперь он говорит. Однажды он сделал мне замечание, покачал пальцем, что не туда я пошел, а я с ним поспорил — жалея его, его же жестами. Он тогда опустил палец, махнул, давай, мол, как хочешь… Но чем он меня поразил: когда в семь часов мы вышли на сцену, Ефремов выглядел абсолютно нормальным и здоровым, я думал, кто это там лежал, пальцем-то мне все указывал, куда ходить? А далее получилось так, что, памятуя, что Володин не совсем спектакль твердо принял, Галина Волчек, которая очень дружила с Александром Моисеевичем, собрала нас, второй состав, и стала репетировать. Пошла уже практическая работа. И в чем талант ее был как педагога — она сразу понимала, как с каким актером надо работать. Мне она говорила после каждой репетиции: «Слава, хорошо», — как мама ребенку, который не слушается. «А теперь вот об этом подумай». И я шел домой и думал. А так как мы репетировали утром-вечером, силенок было мало, опыта нет, ко второму приезду Володина я стал со своей нервной системой иссякать. И когда надо было показывать — у меня давление, газета падает от ветра со стола на пол, а мне кажется, что это бомба взрывается. Померили температуру — у меня 33. К вечеру я ожил, он посмотрел, поздравил нас, уехал, и мы стали играть. Володин был не из тех людей, которые долго говорят о своих впечатлениях. Его оценки были светлые, добрые, но коротенькие: молодцы, здорово. Я не хвалюсь, но какие-то слова он находил точные, и видно было, что это искренне. РГ: Андрей Краско однажды рассказывал, что ему Володин признавался: «Я смотрю вот фильм „Пять вечеров“, у меня такое впечатление, что роль Ильина я как будто специально для Любшина написал…» Когда вы фильм снимали, Володин приезжал на съемки? Любшин: Он приезжал как друг Никиты Михалкова, болельщик нашей организации. Как это было. Володин на студию привозил большую бутылку коньяка и ждал, когда у нас начнется перерыв. А мы же в полторы смены снимали. Он все торопил: «Никит, ну хватит уже». — «Саш, Саш, ну подожди, ты же видишь, сейчас, сейчас». Володин ходит-ходит, мучается-мучается. «Ну, Саш, ну потерпи немножко, вот сейчас снимем…» Александр Моисеевич не выдерживал. А у нас была гример — очень яркая женщина, и губы она красила помадой такого красного пожарного цвета. И вот они с Александром Моисеевичем куда-то вдвоем уходили, а возвращался он уже веселый и тоже весь в красной помаде. Тогда Никита, понимая все, объявлял: «Так, перерыв. Но только пятнадцать минут!» И Володин сидел до вечера уже такой тихий, чувствуя себя почему-то виноватым… Вот так работа продолжалась. РГ: То есть вы с ним роль Ильина не обсуждали. Любшин: Он не касался. Он почему-то, когда Никита захотел взяться за «Пять вечеров», как я знаю, стал его отговаривать от идеи — боялся, что если снимать пьесу как современную историю, то она не пройдет. А Никита делал это как ретро. Тогда Володин успокоился и доверился ему. Только дописал для фильма сцену, когда я хожу по ресторану, вспоминая песню. Хотел привнести в судьбу человека фронт, войну. РГ: Куда Ильин все-таки приезжает: в Ленинград, как в спектакле, или в Москву, как в фильме? Любшин: Не имеет значения, куда он приехал, — важно, что он возвращается. Здесь какая еще сложность была, почему к пьесе придирались. Ильин ведь не только воевал, он же еще и сидел. В тексте было ясно, что человек прибыл из тех самых мест, где он очень много страдал. Сибирь, он шофер, он не рассказывает об этом — хвалиться-то нечем, но в поведении персонажа надо было найти такое качество, которое бы говорило, что это не пианист приехал из России, а человек, прошедший очень трудную жизнь. Он не педалирует, он все в себе держит, но видно, через что он прошел. Вот еще тонкость какая должна была быть. Кажется, мы это поймали. РГ: А Володин был на премьере «Пяти вечеров»? Любшин: Он был, я не был. РГ:??? Любшин: Да я поехал на какие-то выступлении, а там самолет не вылетел… Но я видел зато, как за границей фильм Володина принимали потрясающе… В Монреале на фестивале, когда пошел фильм, в зале стояла гробовая тишина. И только было слышно, как кто-то то и дело то тут, то там всхлипывает. Когда картина закончилась — минут пятнадцать длились овации, — мы не могли из рядов выйти. Люди подходят и все хлопают, хлопают. А на тебя же это действует — начинает что-то набегать уже на реснички-то… Ты борешься со своим здоровьем, как бы задание себе дал: буду держаться мужественно — а не держишься, не выдерживаешь… Выбрались мы, а тут народ — не вру — полтора часа стоял вокруг кинотеатра, не расходился. Эмигранты, понятно, по-русски нас поздравляют, а иностранцы подходят, что-то говорят, женщины сразу целуются, мужики обнимают… РГ: Как вам определение: володинская система координат — это ни с чем не перепутанные понятия о добре и зле, справедливости… Любшин: Это очень математически. Как про стулья: вот они стоят, это наши стулья, а это — наши координаты. Нельзя так ставить вопрос, с моей скромной точки зрения. Какие координаты? Есть поток ощущений, восприятий, а дальше, как он говорил, «все забудется, все уйдет в прошлое». … Что я замечал: пластически он не менялся. Не горбился. Стариком не стал. Наверное, опять же его светлейший внутренний мир позволял ему вот так смотреть на окружающих. «Никогда не думай, что о тебе думают другие». Володинская фраза. Вот правоверная позиция: не думай и не создавай о себе миф с помощью других людей, которые так ли думают или по-иному. Будь самим собой — а это самое сложное. РГ: Вы можете согласиться с такой формулировкой: володинская драматургия — это бесконечные поиски ответа на вопрос: в чем счастье человека?.. Несмотря на его крайне пессимистическое наблюдение, что «счастье — пустынное слово среднего рода». Любшин: А это традиционные поиски любого драматурга. И Чехов тем же самым занимался. У Володина только ярко выражено — с иронией и с юмором, что лучшее — впереди. Он был оптимистом. Многие писатели, которые ищут смысл жизни, не знают, а Володин знал и был в этом абсолютно уверен, что лучшее — всегда впереди. Как его герой в «Пяти вечерах»… Пресса С Володиным не расставайтесь!, Ирина Корнеева, Российская газета, 10.02.2009 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
