«Наш Чехов». Вечер к 150-летию А. П. Чехова | О наказанииГригорий Заславский, Независимая газета, 27.06.2002 Под занавес сезона МХАТ имени Чехова приберег еще две премьеры, уже по традиции — с учетом разных вкусов: совершенно серьезное прочтение «Преступления и наказания» (первые спектакли сыграли в понедельник и вторник) и легкомысленную итальянскую комедию «Гамлет в остром соусе» (сегодня и завтра). Впрочем, официальные премьеры в обоих случаях состоятся осенью.На скромном актерском банкете, который состоялся после «Преступления и наказания» на экспериментальной Новой сцене МХАТа имени Чехова, режиссер спектакля Елена Невежина вспомнила, что премьера совпала — день в день — со школьным выпускным вечером. И не преминула заметить, что жанр спектакля обозначен как «сочинение по роману», а «Преступление и наказание» как раз произведение из школьной программы. «Сочинение по роману» — не пьеса, не свободное переложение. Оставив «за бортом» своей композиции добрую половину, если не две трети романа, Елена Невежина не вольна в трактовке героев, не переиначивает сюжет. Она «ужимает» роман, выводя за скобки многих важных для повествования героев, ограничивает действие несколькими важными, центральными сценами, которые можно было бы определить как «Раскольников и?». Режиссера, молодого, но уже известного, а по нынешним временам и знаменитого спектаклями в «Сатириконе» и «Табакерке», Елену Невежину интересует все, что случается «после» — после преступления. Следовательно, выбирается все, что относится к Раскольникову: «Раскольников и Разумихин», «Раскольников и Порфирий Петрович», «Раскольников с сестрой и матерью», «Раскольников и Соня». Спектакль начинается выходом Раскольникова (актер театра «Мастерская Петра Фоменко» Евгений Цыганов). В длиннополом темно-коричневом кожаном пальто, в шляпе с опущенными полями. Он выходит на сцену «без лица», почти целиком скрытого под шляпой и тенью от шляпы, в которой прячутся глаза, которая ложится до самого подбородка. Без шляпы он все равно будет стараться смотреть исподлобья, из-под бровей, или блаженной улыбкой скрывая естественное, спокойное выражение своего лица. То есть, то, которое осталось по ту сторону преступления. В спектакле МХАТа имени Чехова преступление случается до начала, до первого появления Раскольникова. Убийство уже случилось, и три часа сценического времени посвящены страданию Раскольникова, не раскаянию, а именно страданию. Не преступлению, а наказанию, и в этом смысле «сочинение» Невежиной как будто противостоит, спорит со спектаклями «о преступлении», вышедшими в конце 80-х — начале 90-х (спектакль Михаила Мокеева так и назывался — «О преступлении»), где увлеченно описывались приготовления к убийству и живописалось убийство, а наказание сводилось к игре ума, состязанию интеллекта. И Раскольников проигрывал лишь потому, что не выдерживали нервы. Раскольников Евгения Цыганова — подлинное открытие. Длинный нос, спутавшиеся волосы, — он кажется временами забавным и даже готовым к веселью, когда, если можно так сказать, «край улыбки» искривляет губы. Но под влиянием случайного слова, которое срабатывает как пароль, он готов совершенно провалиться в озлобленное безумие. А это состояние «злого человека» сменяется улыбчивым блаженным ликом? Лицо Раскольникова, глаза Раскольникова — Цыганова своей подвижностью, склонностью к мгновенным, секундным переменам подобны самой петербургской погоде. Но все перемены не изменяют общей болезненности его взгляда, не позволяют скрыть беспокойной работы мозга, где все время переваривается, перемалывается какая-то одна-единственная мысль или забота, мешающая ему думать о другом, говорить о другом, не дающая расслабиться. Убить смог, перешагнуть — не сумел? Такой непременно должен был вызвать подозрения профессионала, физиогномиста Порфирия Петровича (Андрей Ильин). «Ну, а уж если бы я и убил, то об этом бы вам не сказал», — провозглашает Раскольников и тут же зажмуривается, пряча уже в эти минуты — в минуты первой встречи — затравленные глаза. В новом спектакле следователь — он же и судебный эксперт, он же и секретный полицейский чиновник: сначала прошмыгивает серой мышкой в неприметном черном беретике и плаще, потом выходит навстречу Разумихину и Раскольникову в ярком восточном халате и востроносых восточных туфлях с колбами и пробирками в руках, и демонстрируя нехитрые химические реакции. А под конец, для решительного разговора, приходит к Родиону Романовичу с портфелем «для секретных бумаг», с местом для сургуча и печати. Но уже при первом знакомстве следователь не в силах отказаться от казенной привычки и, обращая внимание на бледность Раскольникова, резко поворачивает лампу и подносит к самому лицу гостя. Новая сцена Художественного театра не позволяет особенно развернуться режиссерской фантазии. С другой стороны, она как будто специально придумана, чтобы поставить здесь «Преступление и наказание», причем в полном соответствие со взглядами Бахтина, называвшего Достоевского писателем прихожих, узких лестничных пролетов, тесного замкнутого пространства. Новая сцена — продолговатая, узкая, похожая одновременно на пенал и на гроб, с которыми сравнивают убогое жилье Раскольникова. Повернуться негде, мизансцены, неминуемо фронтальные, выстраиваются «глаза в глаза», «на зрителя». В спектакле Невежиной несколько удачно сыгранных ролей, вернее сказать — удачных распределений: мать Раскольникова, Пульхерию Александровну, играет Наталья Кочетова, в прошлом — актриса Театра армии, там, на армейской сцене, замечательно игравшая Кассандру в спектакле Петера Штайна «Орестея». Елена Панова (Соня Мармеладова), оказывается, занята уже в нескольких спектаклях МХАТа, но здесь впервые получившая настоящую, серьезную роль, обнаружившая настоящий трагический темперамент. Способность к этой роли, — необходимые чистоту и готовность к страданию. Нынешние показы правильнее всего было бы назвать предпремьерными, а в этих первых откликах — писать и говорить более о потенциальных возможностях спектакля, нежели об уже свершившейся премьере. В «Преступлении и наказании» Елены Невежиной замечательно звучит гениальный текст Достоевского, режиссер дает ему «развернуться», позволяя заметить не только драматическое, трагическое, но и юмор Достоевского, который заставляет Раскольникова страдать, мучиться, но одновременно и подмигивает и посмеивается над ним. И провоцирует новые шутки: прощаясь и предупреждая Раскольникова от «фантастических способов», следователь распахивает портфель и оставляет на всякий случай бумажку — для соответствующей записки. Говоря о потенциальных возможностях, я имею в виду, что в спектакле пока, кажется, многовато подпорок и бутафории, ощущается некоторый недостаток тишины, а равно — слов и пауз, лишенных обыгрывания, то есть жестикуляции, поворотов, какого-то кружения и пр. Движений больше, чем требует и без того выразительное слово, к которому режиссер временами как будто теряет вдруг доверие. Все вместе пока оставляет ощущение не залитой формы, еще не обжитого, но уже обставленного (и даже с некоторым избытком) жилья. И не привыкшие к новому пространству жильцы ходят пока неуверенно, на ощупь. Пресса Раскольников наказал сам себя, Елена Волкова, Газета.Ru, 27.09.2002 После преступления, Ольга Галахова, Литературная газета, 11.09.2002 Убийства не было…, Николай Александров, Газета, 1.07.2002 Наказание без преступления, Ирина Корнеева, Время МН, 27.06.2002 Диалектика, Зоя Шульман, Ведомости, 27.06.2002 Образ Раскольникова, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 27.06.2002 О наказании, Григорий Заславский, Независимая газета, 27.06.2002 Скромное обаяние Достоевского, Мария Львова, Вечерний клуб, 27.06.2002 Из «Преступления и наказания» извлекли урок, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 27.06.2002 …И нет старушки, Алексей Филиппов, Известия, 26.06.2002 Холодный ум и негорячее сердце, Марина Давыдова, Время новостей, 26.06.2002 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
| | АРХИВ СПЕКТАКЛЕЙ | |