«Наш Чехов». Вечер к 150-летию А. П. Чехова | Сердечная недостаточностьИрина Алпатова, Культура, 31.01.2002 Есть все же какая-то высшая художественная справедливость в том, что отдельные произведения весьма популярных авторов десятилетиями задерживаются «на полках». И дело, кажется, не столько в наших лености и нелюбопытстве, сколько в сценических достоинствах самих пьес, коих оказывается на удивление мало, если драма рано или поздно все-таки видит свет рампы. При этом она может оставаться явлением большой литературы, но находиться далеко от театральной специфики. «Священный огонь» Сомерсета Моэма, написанный в 1929 году, никогда не ставился на отечественной сцене, хотя бы по той элементарной причине, что не существовало его русского перевода. Однако недавно он обнаружился в переводческих запасниках Виталия Вульфа и Александра Чеботаря и привлек внимание художественного руководителя Театра Модернъ Светланы Враговой, дебютировавшей этим спектаклем на мхатовской сцене. И оказалось, что эта короткая и трагичная история куда успешнее могла бы прозвучать (буквально: «прозвучать») в давно забытом жанре «театр у микрофона». Ведь статичность и бессюжетность не лучшие друзья сцены. Выбраться из этой ситуации режиссеру оказалось не так уж и просто. А выбираться было надо, поскольку С. Врагова давно слывет мастером зрелищных постановочных композиций. Текст Моэма разбавлялся цитатами из Экзюпери и поэтическими строками современников писателя, а застывающее сценическое действие — вставными танцевальными вкраплениями и красиво поданными уходами героев в иные миры. Таинственно раздвигались стены, украшенные шехтелевскими виньетками тоже в стиле модерн (сценография Валерия Левенталя), за ними открывались то небесная бездонность с плывущими облаками, то пугающая темнота, то уголок староанглийского поместья, под вагнеровские аккорды вбирающие в себя наших персонажей. Но эти элементы яркой театральной зрелищности то и дело разбивались о монотонность «разговорной» драмы, несмотря на достойный и подробный мхатовский психологизм актеров. Столь чтимое здесь «внутреннее действие» внешне проявлялось робко, осторожно, словно бы с опаской. В этом спектакле ощущалась явная «сердечная недостаточноть», от которой, по одной из версий, и погиб герой Сергея Безрукова, бывший летчик Морис Тэбрет. Впрочем, и до его кончины, после которой сюжет формально встал на детективные рельсы, героям драмы удалось прочертить пунктиры собственных непростых взаимоотношений. Классические и по-английски сдержанные аристократы (фраки, смокинги, вечерние платья, жемчуга, бокалы с бренди), как выяснилось, тоже подвержены страстям и порокам. Правда, в их проявлении господствовала все та же сдержанность, за исключением разве что эмоциональных всплесков, встречавшихся у С. Безрукова — Мориса, его жены Стеллы — Екатерины Семеновой, сиделки Уэйленд — Евгении Добровольской и врача — Андрея Ильина. Прочие же больше повествовали о страстях, нежели пытались их пережить. Причем «обозначение» той или иной ситуации было столь внятным, что по одному только скорбному выражению лица матери — Ольги Барнет уже в самом начале детектива было понятно, кто убийца. Кстати, любовь к чтению, к приемам литературного театра в нынешнем Чеховском МХАТе очень сильна. Одновременно со «Священным огнем» на Новой сцене показали премьеру спектакля «Пролетный гусь» по рассказам Виктора Астафьева. Спектакль этот выделился из так называемых «Мхатовских вечеров», затеянных Мариной Брусникиной с целью увлечь молодых актеров театра и соответственно зрителей публичным чтением поэтических и прозаических произведений. Вечера эти какое-то время были благотворительно-бесплатными, но, обретя популярность, потянулись к синтезу литературы и театра и, вероятно, постепенно войдут в стабильный репертуар Новой сцены. В «Пролетном гусе» на неброском «атмосферно»-декорационном фоне из некрашенных севернорусских деревянных изделий (сценография И. Смурыгиной-Терлицки и Е. Кузнецовой) молодые актеры (Янина Колесниченко, Наталья Рогожкина, Дарья Юрская, Елена Лемешко, Алена Хованская, Александр Арсентьев, Эдуард Чекмазов, Валерий Трошин и другие) в похожей «прозодежде» (черные платьица, рубашки и брюки, наброшенные платки) читают-играют трогательные астафьевские рассказы. Повествуют, переживают, меняются «ролями», поют, приплясывают, выстраивая эмоциональный ряд, в который вовлекается и публика. И, как ни странно, чувственный посыл этого откровенно литературного театра оказывается едва ли не сильнее, чем у вышеупомянутого традиционного спектакля большой формы с прекрасными декорациями и изощренным светомузыкальным оформлением. В чем тут причина — в литературной ли основе, в режиссерском ли подходе или актерском отношении к своим персонажам — еще предстоит выяснить. Понятно лишь одно: профессиональная выверенность, грамотность и чистота сценических составляющих сами по себе еще не делают театральной погоды. Пресса Как важно быть серьезным, Нина Суслович, Литературная газета, 20.02.2002 Врачующая рука убийцы, Мария Львова, Вечерний клуб, 7.02.2002 Патовая ситуация, Ольга Фукс, Ваш досуг, 4.02.2002 Модерн в Камергерском, Елена Ковальская, Ведомости, 4.02.2002 Сердечная недостаточность, Ирина Алпатова, Культура, 31.01.2002 Не чисто английское убийство, Станислав Рассадин, Версты, 26.01.2002 Повесть о настоящем человеке, Алексей Филиппов, Известия, 23.01.2002 Кто убил несчастного инвалида?, Артур Соломонов, Газета, 21.01.2002 На радость всем буржуям, Марина Давыдова, Время Новостей, 21.01.2002 Во МХАТе зажгли, Роман Должанский, Коммерсантъ, 19.01.2002 Детектив в стиле «модерн», Ольга Романцова, Время МН, 19.01.2002 Умирающий лебедь, Антон Красовский, Независимая газета, 19.01.2002 МХАТ им. Чехова представляет спектакль по произведению Сомерсета Моэма, РИА «Новости», 14.01.2002 Андрей Ильин: У нас очень спортивная профессия, Римма Авшалумова, Ваш досуг, 7.01.2002 Сомерсет Моэм: театр и жизнь, Виталий Вульф, 5.01.2002 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
| | АРХИВ СПЕКТАКЛЕЙ | |