«Наш Чехов». Вечер к 150-летию А. П. Чехова | Суета вокруг диванаНаталия Каминская, Культура, 17.03.2003 Чеховский МХАТ выполнил обещание. Лауреат фестиваля «Новая драма» пьеса М. Угарова «Облом off», рекомендованная для постановки в этом театре, увидела свет на его новой сцене. Пьесу поставил известный режиссер, возглавляющий новосибирский «Глобус», Александр Галибин. В названии спектакля не использована стебная приставка “off”. Но и рабочее название «Смерть Ильи Ильича» к выходу премьеры тоже было отставлено и заменено на классическое «Обломов». И то и другое сделано правильно. «Смерть» звучит трагично, а трагедии во мхатовском спектакле нет. “Off” ассоциируется с постановкой самого М. Угарова, осуществленной в Центре драматургии и режиссуры, но между ней и нынешней мхатовской — дистанция огромного размера. Разумеется, ждать от Галибина повторения угаровского рисунка глупо. Сравнивать две постановки не очень-то корректно. Но первое сценическое воплощение эксперимента над великим текстом И. Гончарова, сделанное самим автором, категорически удалось. Опыт удачного совмещения проблематики классического романа с современным театральным языком уже осуществлен. А это значит, что, если в галибинском спектакле что-то не звучит и не трогает душу, нечего пенять на пьесу. Увы, и не звучит, и не трогает. Хотя, заявив в программке к спектаклю свою задачу, режиссер выполнил ее до последней запятой. Сказал, что, по его мнению, это история сказочная, былинная, с узнаванием русского духа. Что Обломов попал в чуждую ему среду, что он воспитан на других песнях. Что поэтому режиссер хотел раскрыть этот образ не только через текст, но и через песни. Сказал — и сделал. Получилась история про Емелю, простоватого малого, который полеживает на диване, слушает красивые народные песни и с аппетитом поедает пироги с курицей, морковью да грибами. Спору нет, насквозь национальная фигура Ильи Ильича имеет на корневом уровне родство со сказочными, фольклорными персонажами. Впрочем, ровно настолько же, насколько Дон Кихот или Король Лир. Однако сказка — вещь прямая, с притчевой ясностью ходов, лобовой образностью и обязательно хорошим концом. В эти рамки (за исключением happy end) и втиснута на мхатовской сцене вся полифония гончаровско-угаровского мира. Образы и коллизии решаются линейно, и даже метафоры берутся самые прозрачные. Уж если Агафье Пшеницыной (М. Брусникина) суждено опутать безвольного Илью Ильича паутиной домашнего уюта, то всю сцену замотают шерстью из клубка. Уж если любит с детства Обломов народные песни, то их отменно споют (аж девять штук) девушки в сарафанах. И, конечно, в таком раскладе “Casta diva” итальянца Беллини, столь (по оригиналу) тронувшая в исполнении Ольги Ильинской обломовскую душу, будет задвинута на невнятные фоновые задворки. На этом спектакле много смеются зрители. И от «штук», которые веселый Илья Ильич проделывает с дураковатым доктором (С. Шнырев). И от непечатных откровений слуги Захара, которого великолепный В. Кашпур играет ровно так, как не раз и не два игрывал в родных мхатовских стенах многое множество персонажей в валенках и посконных рубахах. Здесь все время апеллируют к зрителям, просят помочь в воздействии на упрямого Обломова, подержать нитку от клубка и т.п. Право, когда в финале домовитая Агафья выносит графин водки и румяные взаправдашние пироги, у голодной публики вспыхивает надежда, что выпить-закусить ей тоже предложат. Ан, тут-то и воздвигается досадная «четвертая стена». Впрочем, не в дозах смешного и панибратского в конечном счете дело. Дело в удручающей прямолинейности мышления, ибо центральные фигуры — Обломов и Штольц — выглядят столь же буквально, сколь уже упомянутый клубок с шерстью. Штольц (его играет очень способный выпускник Школы-студии МХАТа О. Мазуров) здесь человек плохой, друг сомнительный, «немец» законченный. Он и пуст, и самодоволен, и неприятно, чуждо энергичен. Предостерегая Обломова от Агафьи («Не позволяй втянуть себя в эту яму!»), он всего лишь выказывает свое презрение к нездоровой жизни, к лежанию и сытным ужинам на ночь. И невольно вспомнишь, как тот же Штольц в спектакле Угарова болел душой за своего странного приятеля, как лелеял в нем внезапно вспыхнувший интерес к активной жизни и как терзался горьким предчувствием неотвратимого обломовского конца. Когда Штольц столь же по-человечески ценен, когда он, как и Обломов, «добрый малый», только лишь с другой группой крови, диагноз Ильи Ильича «тотус», то есть «цельный», становится по-настоящему ментальным и трагичным. Так оно, собственно, и есть — не то что у Угарова, а у самого Гончарова. Каков же диагноз Обломова в исполнении А. Агапова, актера яркого, темпераментного и азартного? Перед нами лишь фольклорный хитрец, озорник и лежебока. Любитель пирогов, деревни и дивана. И снова тянет в некорректные сравнения. Илья Ильич в угаровском спектакле поражал своей чистосердечной живостью, детской конструкцией души, в которой и гнездился злосчастный «тотус». Обломов же в галибинской транскрипции хитроват, неотесан и неуправляем, как пресловутый «третий сын» в сказках не только русского народа, но, кажется, всех народов мира. Показательна сцена, в которой Илья Ильич отрекается от Ольги Ильинской. Он читает ее письмо-признание, а уютная Пшеницына тут как тут, плетет свою домашнюю паутину. Обломов — Агапов столь явно отдает предпочтение локоткам и пальчикам Агафьи перед проблематичными кудряшками Ольги, столь легко и прямо переключается взором на проходы Пшеницыной туда-сюда, на ее распевные обещания лососины с капустой в ужин, что драматическая дилемма тает, как кусок сахара на языке. Куда лубочному Обломову до мира нервически-взбалмошной Ольги (Д. Калмыкова)? Ему на роду написано гнездо Пшеницыной, и никакой драмы, никакой «ямы» в этом нет. От чего же помер Илья Ильич во цвете лет? От «отолщения сердца», как сказано в заключении доктора Карла Ивановича. А «отолщение», в свою очередь, произошло от еды, питья и диванного жития. Вот, собственно, и все. Даже текстовые переделки, сделанные Угаровым и внесшие в его спектакль некую дополнительную дисгармонию Обломова с миром (двойную — с ритмами и гончаровского времени, и сегодняшнего дня), будто бы совсем не слышны. Оригинальная пьеса слышится банальной инсценировкой. А «Облом off», то есть диагноз,"везде, «по всем статьям», обернулся обломом глубинного смысла. Осталась веселая и непритязательная суета вокруг дивана. Пресса Театр — on и жизнь — off, Елена Ямпольская, Русский курьер, 17.06.2003 Господа снимают сапоги сами, Нина Агишева, Московские новости, 27.05.2003 Берегите отпрысков, Мария Львова, Вечерний клуб, 24.04.2003 Смерть Диван Диваныча, Олег Зинцов, Ведомости, 22.04.2003 Чужаки на поминках, Александр Соколянский, Время новостей, 15.04.2003 Бесшумный «Обломов», Марина Давыдова, Известия, 14.04.2003 Обломов опять умер, Марина Шимадина, Коммерсантъ, 11.04.2003 Обломова сгубила добродетель, Глеб Ситковский, Столичная вечерняя газета, 10.04.2003 Суета вокруг дивана, Наталия Каминская, Культура, 17.03.2003 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
| | АРХИВ СПЕКТАКЛЕЙ | |