«Наш Чехов». Вечер к 150-летию А. П. Чехова | НачалоВидмантас Силюнас, 15.10.2002 Событием художественной жизни Москвы стало то, что событием, как правило, не бывает и, казалось бы, событием быть не должно. В старый спектакль ввели новую исполнительницу: Анастасия Скорик, студентка IV курса Школы-студии МХАТ, сыграла в «Чайке» в Художественном театре Нину Заречную.Роль эту Олег Николаевич Ефремов предназначал для Анастасии Вертинской и она стала их совместной победой из разряда тех побед, что не бывают случайными и оказываются сгустком жизненного и творческого опыта. Ранняя бешеная известность не сбила Вертинскую с толку. Она не сошла с корабля с алыми парусами на устланный цветами бесчисленных поклонников берег удачи, предпочитая взбираться по крутому изнурительному склону, ведущему к вершинам искусства: культовая красавица стала неотразимой вдвойне, превратилась в Мастера, проникающего в святая святых профессии. В финале «Чайки» ей была предоставлена возможность рассказать устами Нины Заречной о том, какой самоотверженностью, каким самоотречением и трудом покупается право быть Актрисой — и она обжигающе искренне рассказала об этом. Когда Вертинская ушла из Художественного театра, казалось, чайка улетела с легендарного занавеса. Она вернулась вместе с тезкой Вертинской, совсем другой, чем ее предшественница, но достойной стать одним из символов входящего в мир актерского поколения. Вбежала, задыхаясь от избытка молодых сил, в светлом, как на школьном балу, платье, с бантом в весело змеящейся, словно живущей своей неугомонной жизнью, косе. С белозубой улыбкой, безудержно устремленная вперед, в завтрашний радостный день, вовсе не похожая на «голубую героиню» крепко, но ладно сбитая девушка из плоти и крови, грациозная, но чуть неуклюжая, восторженная, но подчас потешная. Ей хочется и боязно целоваться с Треплевым, и она полукокетливо, полустеснительно спрашивает, будто испугавшись таинственной тени: «А это что дерево?» — «Вяз», вызывая смех в зале. И все же главное в порхающей пластике, во всплесках рук — попытка полета, она взлетит по ступенькам превращенной в театрик ротонды и когда раскроется занавес явится как стройная отточенная временем статуэтка. Первые слова монолога произнесет стоя, как вкопанная — белое изваяние с горящими глазами; тем звучнее и сосредоточеннее ее слова — будто в них спрессовалась драма веков и тех бесчисленных жизней, о которых говорится в сочинении Треплева. Затем выпростает руки, спрятанные в белоснежной шали, широко-широко их раскинет и неожиданно упадет на грешную землю. Туманные треплевские метафоры станут явью: в этой Заречной и впрямь поселилась Мировая Душа и вспыхнул огненный азарт борьбы с «отцом вечной материи» Дьяволом… Как же вытерпеть такое Аркадиной, которую Ирина Мирошниченко безжалостно рисует холодной, как собачий нос, комедианткой?.. Скорик провела пока только три года в театральной школе. Но в какой школе! На курсе" руководимом Дмитрием Брусиикиным и Романом Козаком, с ней занималась и они и Алла Борисовна Покровская; 17-летняя Настя сыграла у нее в отрывке из «Анны Карениной» многодетную заплаканную и бесконечно смешную Долли. Покровская — уникальный педагог и редкостная актриса: достаточно было ей появиться на сцене «Современника» в рощинском «Эшелоне» и нельзя было не поверить, что перед нами не дочь великого оперного режиссера и интеллигентнейшей преподавательницы актерского мастерства, а женщина из совсем простой и бедной семьи, которая горбатилась весь бабий век, зарабатывая на кусок хлеба. Станиславский любил придумывать биографии персонажей с такими подробностями, которые и не снились драматургам. Алла Покровская как нельзя близка этим заветам: за плечами любой ее героини — судьба, предстающая с неопровержимой, детальной наглядностью. Работая со студенткой, она талантливыми и чуткими руками настраивала скрипку Страдивари и она не могла не запеть. Скорик — ее верная ученица, проходит сквозь страшные годы между III и IV актом «Чайки», и вместо трепетной не простившейся с детством девушки выходит обремененная грузом пережитого женщина. Косе больше не подпрыгивать, она туго собрана на затылке, строгое лицо обрамляют темно русые волосы, но на это красивое лицо легли тени, почти столь же пугающие, как в гойевских фресках. На Нине черные элегантного кроя одежды, на чернильно-черном шарфике поблескивает алмазная россыпь, перекликающаяся с блеском изящных маленьких сережек и с блеском глаз. Заречная обрела не только женственность — вот когда совсем пришелся в пору бархатный, грудной, обволакивающий голос Анастасии Скорик — и прозорливость. Безошибочно угадав, что не столько она, сколько Треплев, нуждается в утешении, она по матерински нежно кончиками пальцев, гладит его лицо. Горечь собственной судьбы все же пробирает ее, она с дрожью съеживается в кресле: «Я чайка!»; руки опускаются на колени, лицо склоняется на руки, но когда Нина поднимает лицо, мы видим в ее глазах слезы счастья. Да, счастья от того, что боль, которая ее пронизывает, питает ее; «Я актриса». Она вынашивает замыслы своих ролей, как вынашивала тригоринского ребенка, только теперь Тригорин — бескрылый ремесленник не при чем: Нина Анастасии Скорик — самородок, сама себя в радости и в муках рождающая художница; и даже слова «груба жизнь» произносит с улыбкой человека, научившегося противостоять этой грубости. Только безудержные любовные признания Треплева ранят ее, она вскакивает, как ужаленная, повелительно, нетерпеливо кричит, властно протягивая руку: «Дайте мне воды!» В этой исступленной резкости — отторжение иллюзий, которые все еще не покинули Треплева, и острое, как укол совести, сознание вины перед ним: «Меня надо убить». Смятенные взмахи рук Заречной подобны взмахам раненных крыльев, но только такие крылья поднимают на трагическую высоту. «Я люблю его… Люблю страстно, до отчаяния» — «от-ча-я-ни-я» чеканит она слова, услышав голос Тригорина: это ее крест, без которого не было бы чуда воскресения. Как не было бы чуда и без веры. «Умей нести свой крест и веруй»: Нина говорит с таким убеждением и страстью, что руки сами собой складываются в молитвенном, совсем не иллюстративном, совершенно естественном жесте. И чудо воскресения свершается: Нина вновь оказывается в ротонде и опять читает треплевский монолог, исполненный невероятной поэзии, с верой в глазах, которая и во тьме светит. .. Треплев Евгения Миронова бесконечно утонченный, деликатный, ранимый и чуткий — еще более чуткий к жизни, чем к искусству, так и не разгадавший свой дар, но единственный разгадавший богатейший дар Нины, стреляется потому, что ему больше не разговаривать с ней — она честно, открыто, без остатка сказала ему все. Но не нам. Запомните это имя: Анастасия Скорик — актриса, которой есть что сказать. Ей девятнадцать лет, как и Нине Заречной, и это — только начало! Пресса Пять «Чаек» МХТ — от Станиславского до Коршуноваса, Дарья Андреева, Сноб, 24.03.2020 Крик над озером, Виктор Борзенко, Новые известия, 8.02.2011 Начало, Видмантас Силюнас, 15.10.2002 Всего понемногу, Алиса Никольская, Ваш досуг, 10.12.2001 Косметический ремонт, Нина Агишева, Московские новости, 6.11.2001 «Чайка» навсегда, Марина Мурзина, АиФ Москва, 31.10.2001 Чучело птицы?, Григорий Заславский, Российская газета, 31.10.2001 «Чайка» двадцать лет спустя, Ирина Корнеева, Время МН, 30.10.2001 Иногда они возвращаются, Глеб Ситковский, Вечерний клуб, 26.10.2001 Чайку бы, Антон Красовский, Независимая газета, 25.10.2001 «Чайка» опять полетела, Роман Должанский, Коммерсант, 25.10.2001 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
| | АРХИВ СПЕКТАКЛЕЙ | |