17 августа 80-летний юбилей празднует Олег Павлович Табаков – человек, без которого невозможно представить себе новую историю театра в нашей стране.
Накануне юбилея Табаков признается, что не думал дожить до 80. Еще бы: уже в 29 он перенес инфаркт, снявшись за семь лет в сорока фильмах, самыми существенными из которых считает «Чистое небо», «Шумный день», «Испытательный срок», «Живые и мертвые». И хотя на этом бурный роман Олега Павловича с кинематографом не закончился, сегодняшняя его жизнь больше связана с театром. Точнее, сразу с двумя: «Табакеркой» и МХТ им. А. П. Чехова. И там, и там он не только руководит труппой, но и сам регулярно выходит на сцену (а за главную роль в спектакле МХТ «Юбилей ювелира» в июне получил «Хрустальную Турандот»). Еще у Табакова есть театральная школа для одаренных детей, созданная им 6 лет назад. Когда Олег Павлович говорит о театре как о семье, это не просто метафора: жену и бывшую ученицу Марину Зудину, работающую в МХТ и «Табакерке», он называет одной из лучших актрис поколения. И с не меньшим удовольствием следит за успехами выпускника своей школы Павла Олеговича Табакова, внешне больше похожего на прадеда, но явно унаследовавшего отцовский талант.
Что вас больше всего занимает в последнее время? Ваши два театра или актерская школа для одаренных детей?
Меня занимает все, чем я занимаюсь, – и я делаю это не корысти ради, а потому что люблю свое ремесло. Денег я заработал уже достаточно, их умножение меня не интересует. Меня в жизни всерьез покупали несколько раз – дважды в Америке, в Праге, в Японии. Но я русский, и безнадежно этим испорчен.
А какой смысл вы вкладываете в слово «русский»?
Я как-то раз попал в Нижний Новгород. Меня дважды из Саратова за успехи в самодеятельности возили за государственный счет в Москву. Один раз на теплоходе «Полина Осипенко», а второй раз на теплоходе «Анатолий Серов».
Вы совсем еще юный были?
Не очень, уже 17 лет. И вот мы остановились в Нижнем Новгороде, а там есть такой памятник Чкалову на смотровой площадке. От него пройдешь еще метров сто – и откос двести метров. А дальше – сколько глаз видит – Россия. Я там постоял-постоял, и слезные железы стали выделять влагу от этой красоты. Вот это и означает: «Я русский». Это мое. А если совсем уж честолюбиво сказать, театральная Россия без меня была бы чуть-чуть поменьше. Тридцать лет уже у нас ничего не организуется. Вот как появился мой театр-студия: был подвал, угольный склад, а теперь там играют спектакли. Это вовсе не означает, что нет людей, которым такое положение дел не нравится. Но все равно у меня два раза в месяц именины сердца, в дни предварительной продажи билетов. И все – больше мне ничего не надо.
Мне кажется, для вас вопрос зарабатывания денег никогда не стоял особо остро – вам это обычно удается без напряжения, как бы играючи.
Да, я соображаю в делах прибавочной стоимости, это действительно с детства.
Вы унаследовали это качество от кого-то из родных?
Нет. Хотя отец у меня обладал очень гибким умом и психофизическим аппаратом. Он на войне сражался не за Ленина и Сталина, а за мать-старуху, за жену-красавицу и за меня. Так он мне объяснил однажды, когда я ему задал вопрос.
То есть у него был иммунитет против государственной пропаганды?
Да, он не поддавался. Он был начальником санитарного поезда, пошел на фронт добровольцем, хотя у него была бронь как у одаренного студента – он учился у академика Миротворцева, знаменитого хирурга, героического участника Русско-японской войны.
Значит, умение не поддаваться давлению, в том числе идеологическому, вам досталось от отца?
Наверное. Со стороны отца я из пролетариев, а со стороны матери из дворянского рода: дед мой был владельцем огромного имения, которое удовлетворяло значительную часть потребности царской армии в зерне. А прадед по материнской линии копал окопы на Сапун-горе во время Крымской войны.
Как вы решили стать актером?
Талант мучил, требовал выхода.
И когда вы это почувствовали?
Наверное, лет в восемь-девять: я пародировал наших гостей или маминых знакомых, и получалось довольно смешно – они обижались.
А как отреагировали родители? Не стали вас отговаривать?
Мама заплакала, но ничего не оставалось. Они предполагали, что я стану врачом, как отец, мать, дядя, тетя, сводные брат и сестра. Но это еще более сложная профессия, чем моя, я бы не взялся. Хотя я тоже умею ставить диагноз– когда ко мне в актерскую школу приходят дети, минут через 20 могу сказать: «У вас есть способности, а у вас нет».
А когда к вам поступала Марина Зудина, тоже сразу поняли: есть талант? Что она читала на экзаменах?
Монолог Зои Космодемьянской: «Всех не перевешать! Много нас!» Я действительно заинтересовался. Она с такой уверенностью это говорила.
Прямо заставляла поверить?
Не очень, но мне хотелось разобраться.
То есть там кроме уверенности была какая-то загадка?
Какая загадка! Просто ее не принимали никуда, и даже мама ее сказала: «Уж если и этот тебя не возьмет…»
Почему именно на вас была последняя надежда?
По всей вероятности, я излучаю добро.
С одной стороны, излучаете, а с другой – у вас такой взгляд пронизывающий… Поразительно, как студенты перед вами что-то играют и в обморок не падают.
Да, взгляд серьезный. Бывает, что и падают.
А как в вашей школе для одаренных детей все устроено? Кто с ними занимается?
Да никто особо не занимается – это называется «личным примером», маминым, бабушкиным, дедушкиным, моим. Когда мой сын Павел туда поступил, два года не получал оценки выше, чем четыре с минусом. А всего учеба длится четыре года.
Это вы специально с ним так строго, чтобы не баловать?
Что я, садист, что ли? Я рад, что Пашка счастливо проскочил вот этот этап: «Чей-чей сын? Табакова?» Его первая картина, «Звезда», которую снимала Аня Меликян, сразу раз – и вставила его в обойму. Да и вообще очень смешно вышло, что он не на меня похож, а на моего деда, то есть на своего прадеда.
В этом сезоне вы сыграли в одной из самых громких театральных премьер – «Юбилее ювелира» Константина Богомолова. А что сейчас в планах?
Как ни странно, Чехов. Плюс такая фантазия, которую будет реализовывать тот же Константин Богомолов и которая тематически обозначена как «Три мушкетера». А еще, возможно, старая коммерческая пьеса Джерома Килти «Милый лжец» – о любви Бернарда Шоу и актрисы Стеллы Патрик Кэмпбелл.
А у Чехова к чему примериваетесь?
К «Платонову». Вообще есть два писателя, которые более всего меня интересуют и в которых, как мне кажется, я кое-чего понимаю, – Гоголь и Чехов. Я однажды приготовил за неделю роль Хлестакова, абсолютно для себя новую. Было это в Праге в феврале 1968-го: я играл на русском языке, а остальной ансамбль театра – на чешском.
А из чеховских пьес у вас в театре был только «Дядя Ваня»?
Ну да, профессор Серебряков… Я думаю, что не сыграл в Чехове того, что должен был. Когда становишься руководителем, надо выбирать путь: либо себя обслуживаешь, либо дело делаешь. У меня есть возможность два раза в месяц проверить, по-прежнему ли я представляю интерес для зрителей, – и в маленьком театре, в подвале, и в большом, в Камергерском. И каждый раз выстраивается очередь – в МХТ она вьется змеей вплоть до прежней улицы Пушкинской и до магазина «Молоко». Это уже на протяжении шестнадцати лет! Назовите еще один такой театр. Я не так часто играю – за сезон спектаклей 80, и зрители довольно много букетов приносят. Это не то чтобы сильно меня волнует, но вот иногда, когда женская особь несет один цветок, гвоздику, это очень трогает.
