В новом спектакле «Табакерки» режиссер Миндаугас Карбаускис показал не небо в алмазах, а жизнь за стеклом. Олег Табаков и Марина Зудина сыграли Серебрякова и его жену Елену Андреевну. На Соню пригласили Ирину Пегову из «Мастерской П. Фоменко».
В старинной книге «Букет, карманная книжка для любителей и любительниц театра» утверждалось, что все декорации могут быть разделены на «необходимые и служащие великолепию». Декорации Олега Шейнциса всегда «служат великолепию». На этот раз он практически закрыл мхатовскую сцену порталом деревянного дома в натуральную величину, оставив узкую полоску авансцены для актеров. Свежевыструганное сливочное дерево, огромные дворцовые окна в количестве пятнадцати штук — в таком усадебном доме не стыдно жить и сановнику, кажется, тут не двадцать шесть, а все сто двадцать шесть комнат. Заглядывая в окна, мы видим резной буфет, накрытый столик с серебряным самоваром у окна, деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Окна закрываются, раскрываются, задавая ритм действию. «В человеке все должно быть прекрасно», — начнет Астров (Дмитрий Назаров) хрестоматийную фразу и? захлопнет окно. Постановщик спектакля Миндаугас Карбаускис твердо рассчитывает на людей в зрительном зале, которые знают, что именно должно быть прекрасно. Один из самых профессиональных наших молодых режиссеров, Карбаускис в очередной раз продемонстрировал умение точно вписаться в заказанный формат, сработаться с предложенным набором актеров. Он поставил «Дядю Ваню» с редкой грацией, в понятие которой входит умение не тратить на действие больше усилий, чем нужно. Он не пытался найти незнакомый ракурс чеховской пьесы, незнакомые интонации знакомых актеров, но с убедительной точностью построил движение мизансцен и смену ритмов, перепады настроений и атмосферы. Расставил режиссерские тире и отточия музыкальными фразами композитора Гиедрюса Пускунигиса. Растянув действие по авансцене, режиссер практически не дает персонажам возможности общения «глаза в глаза», предпочитая выстраивать их диалоги на расстоянии — преимущественно они перекрикиваются через окна. «Сцены из деревенской жизни» — дал Чехов определение своей пьесе. Карбаускис смело мог сделать его названием спектакля.
Войницевка в мхатовском спектакле расположена совсем в глубинке, от нее и до Харькова тысячи верст, да и Пирятин где-то далеко. Ее обитатели кажутся неожиданно старыми, потертыми жизнью. Кто растолстел, кто полысел. Все поглупели, покрылись пылью каких-то мелких привычек, суетливых желаний, поистаскались телесно и душевно, когда не хватает сил ни на любовь, ни на дружбу, ни на ненависть. Только на короткую вспышку, после которой — истощение. Слова дядя Вани (Борис Плотников): «Из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский», рассказ Астрова о феноменальных операциях, на которые он рискует, звучат в той же тональности, что и светская любезность Елены Андреевны (Марина Зудина), уверяющей доктора, что тот выглядит лет на тридцать шесть, не больше. Астров-Назаров скептически трогает усы. В этом спектакле неожиданно по-человечески понимаешь Серебрякова (Олег Табаков), который жалуется, каково это на старости лет — оказаться «в этом склепе, каждый день видеть тут глупых людей, слушать ничтожные разговоры?». Серебряков-Табаков приносит на сцену шлейф столичной жизни, успеха, славы (только в бессильной зависти дядя Ваня может уверять, что он никому не известен). Этот Серебряков привык быть в центре, привык находить общий язык с самыми разными людьми. Один из немногих, он сохранил способность слушать других и на них реагировать. Успевает вручить цветы маман (Ольга Барнет), пожалеть дочь (Ирина Пегова), заглянуть в глаза жене. Убегая от ружья дяди Вани, который палит в него, как в курицу, из всех окон, Серебряков успевает оценить комическую сторону происходящего. «Уберите от меня этого сумасшедшего», — говорит он не с испугом, а с досадой, что пришлось участвовать в каком-то надрывном фарсе и явной глупости, и растерянно гладит по голове рыдающую Соню.
Соня — Ирина Пегова — стала центром спектакля. Полная, легкая, с огромными пушистыми косами, она мячиком катается по сцене, всем стремясь помочь. То вместе с нянькой кличет цыплят, то хлопочет вокруг маман (Ольга Барнет играет свою героиню вариантом старухи-графини из «Пиковой дамы»: ей лет 155, не меньше — набеленное лицо, негнущееся тело, лорнет). Кажется, что, глядя на пожилого, толстого, басящего Астрова, она действительно видит красавца с нежным голосом и душой. Соня-Пегова истово рыдает и также легко ныряет в смех, краснеет, вспыхивает, теребит свои волосы. Кажется, в ее жилах кровь бежит в сто раз быстрее, чем у всех ее окружающих людей. Актриса «Мастерской П. Фоменко» Ирина Пегова принесла на мхатовскую сцену другую скорость существования и другую подробность проживания роли. Когда-то зритель-красноармеец, смотря «Чайку», пожалел девулю, ходящую в черном и пьющую водку. После «Дяди Вани» мучительно жалко эту жизнерадостную девушку в фартуке, столкнувшуюся с первым в жизни горем. Она говорит о небе в алмазах и ангелах, которые встретят, а ты ясно видишь в перспективе окруживших ее шестерых детей-ангелочков.
К финалу спектакля деловитые рабочие неторопливо навешивают на окна ставни. То ли в преддверии осенних холодов. То ли отсылая к финалу «Вишневого сада» с его заколоченным в пустом доме Фирсом. То ли просто аккуратно «задергивая» деревянный занавес.
