Многие годы одним из самых признанных бродвейских авторов, подлинным метром комедийного жанра считается Нил Саймон. Он из года в год пишет и ставит комедии, сознательно обращаясь к максимально широкой аудитории. Одну из его последних пьес, недавно увидевшую свет рампы на Бродвее, — армейскую историю в двух частях «Блюзы Билокси» — критики, вполне возможно, назовут «крепко сделанной», «откровенно коммерческой» и будут по-своему правы. Но за внешним комизмом текста и ситуаций явно стремление драматурга затронуть проблемы важные и актуальные.
1943 год. На американской военной базе Билокси в течение нескольких недель поборник армейской дисциплины сержант Мервин Джейн Туми ломает души «зеленых юнцов», постигающих школу войны. Война калечит их судьбы.
Подготовка молодых людей к тому, чтобы убивать других молодых людей, — одна из наиболее распространенных и острых тем в литературе США. Особенно популярной она стала в 70-е годы, когда для американского общества наступил этап осмысления только что завершившейся войны во Вьетнаме.
Однако внимание автора пьесы уделено не войне как таковой, но армии, сосредоточено на отдельном взводе, моделирующем общество с его проблемами и вопросами.
В афише Театра-студии под руководством О. Табакова название «Билокси-блюз» появилось в конце 1987 года — того самого года, когда наше общество повернулось лицом к трагическим судьбам «афганцев». «С периода второй мировой войны? поколение сменялось поколением только для того, чтобы очутиться в военных лагерях, в траншеях с ружьем в руках, в ранней могиле — писал публицист Филипп Боноски. — Там они научились убивать раньше, чем бриться. И если они задавали вопрос: „Почему и зачем?“ — то задавали его именно тогда и там».
Начальные фразы спектакля, которые доносятся сквозь перестук вагонных колес, — своего рода заявка на сценическую откровенность, граничащую порой с грубым натурализмом. Периодически зал взрывается от хохота, охотно реагируя на солдатский юмор, без которого невозможно представить атмосферу жизни на военной базе.
Молниеносной постановкой трех армейских двухэтажных коек перед нами возникает казарма, душевая, бордель, танцзал, вагоны отходящего поезда (художник А. Боровский).
В спектакле оживает дневник одного из солдат — Юджина М. Джерома, — дневник, сохранивший сиюминутные мысли, характеристики персонажей, хронику жизни в Билокси. Суровые будни новобранцев в общем схожи во всех странах и во все времена, как схожи и сами новобранцы.
Спектакль движется от бездумного смеха к горькой иронии, и мы ощущаем пропасть между комичностью фона и трагичностью подлинного существования героев. Смысл всего происходящего обретает пронзительную определенность в сцене, где звучат слова о том, что из них шестерых к концу войны должны погибнуть «четыре целых человека и восемь сотых от пятого». Но наши герои по-прежнему отмахиваются от смерти, превратив самою мысль о ней в игру. Это не «пир во время чумы», а скорее ребячество, спасительное неверие в обстоятельства, подчас принимаемые ими за условия игры.
Юджин Моррис Джером, когда его играет Алексей Бурыкин, юношеской непосредственностью интонаций, точностью оценок и легкостью юмора схож порою с Холденом Колфилдом из «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. (Юджин в исполнении Антона Табакова несколько взрослее и тверже, он - человек с уже почти сложившимся характером.)
Сэлинджеровская нота, внесенная А. Бурыкиным, слышна и в сцене посещения Юджином солдатского борделя, его знакомства с проституткой Ровеной. Героиня Марины Зудиной производит впечатление девчонки, попавшей в это заведение недавно и случайно. У нее нет своего прошлого. Не верится ни тому, что она промышляет тут по «выходным», ни тому, что она замужем. Они ровесники, выглядят здесь детьми — Ровена Марины Зудиной и Юджин Алексея Бурыкина. Он и она будто случайно сюда попали и теперь испытывают неловкость. Они вполне могли «здорово с ней поговорить», в чем признается Юджин, приходя в казарму. Но совершенно иные отношения складываются у Юджина с Ровеной, когда ее играет Евдокия Германова. Это Ровена много старше Юджина, и у нее преобладает элемент снисходительности в общении с ним. Обаятельная, добрая, по-своему мудрая, она не вызывает к себе никакой неприязни.
Один за одним выстраиваются эпизоды, постепенно открывая нам всю противоестественность положения, в котором оказались герои.
? Зал разражается дружным смехом, когда сержант Туми (С. Газаров), четко делая ударения в словах, произносимы почти по слогам, назидательно объявляет: «Нарушением нравственности считается, когда надлежащий объект отсутствует и заменяется объектом ненадлежащим, но в данный момент присутствующим».
Сержант Беккер «застукал в сортире» двух солдат, из которых один другому заменял «надлежащий объект», будучи, соответственно, «объектом ненадлежащим». Одного задержали, другой скрылся в казарме? взвода Туми. «Матка Боска!» Туми взбешен: позор на весь взвод! Вот они выстроились в ряд, сержант подходит к каждому, пристально заглядывая в глаза. Сам он, похоже, сталкивался с этим довольно часто за долгие годы своей службы. В нем и бешенство, и ирония: «Ну? Девчоночки!» Кто из шестерых? Мы вместе с сержантом пытливо вглядывается в лица солдат. Всех сразу и поочередно. Арнольд Эпштейн (А. Марин) — достоинство и презрение, Юджин Морис Джером — мальчишеское любопытство, Дональд Карни (В. Никитин) — растерянность, Рой Сэлридж (А. Мохов) — агрессивное тупое любопытство и испуг, Джозеф Виковский (А. Смоляков) — непробиваемое равнодушие и самоуверенность, Джеймс Хеннеси (А. Серебряков) — сержант бросает беглый взгляд на этого сильного красивого парня? «Среди вас есть глаза, на месте которых я не хотел бы оказаться!» Чьи глаза? — не дает покоя вопрос. Что-то незаметно ударяет в мозг, и поневоле взгляд задерживается на Хеннеси. Еле уловимо на протяжении всего разбирательства лицо этого солдата обретает все более мужественное выражение, как-то по-особенному распрямляются его плечи. Нет! — гоним от себя навязчивую догадку. Через три минуты все станет ясно? и обидно. Обидно за Хеннеси. Почему же именно он? Именно тот, кто не тонет в море всеобщей дерзкой фантазии и пошлятины, а искренне и трогательно признается, что «хотел бы провести последнюю неделю своей жизни в кругу семьи», тот, кто оказывается наиболее человечным и справедливым, когда его товарищи оголтело шарят в личном дневнике будущего писателя, вычитывая собственные характеристики, тот, кто постоянно старается защищать Арнольда Эпштейна от издевательство и антисемитских выпадов «сильных взвода сего». У каждого свое уродство, и оно проявляется именно здесь. Ситуация выворачивает человека наизнанку, демонстрируя его душевную и физическую нечистоплотность, слабость.
Но нельзя забывать, что герои спектакля — «зеленые юнцы» и, как свойственно всему «зеленому», инстинктивно тянуться к свету. Сцена встречи Юджина с девушкой Дези (А. Табакова или М. Полтева) и следующая за ней грустная пантомима достаточно красноречивы. (Правда, образ Дези весьма схематичен.) Юджину повезло: он влюбился. Он танцует, трепетно держа руку своей Первой любви, танцует неуклюже и стесняется самого себя. Ребята тоже хотят познакомиться с Дези, но только дурачатся вокруг танцующей пары. С точки зрения неизменного комического фона это смешно, но, с другой стороны, драматично. Для солдат миг появления этой девушки — солнечный зайчик, промелькнувший среди серых армейских будней, для Юджина он станет молнией, озарившей своим светом юность и исчезнувшей в военном мраке.
Арнольд Эпштейн? Нервный, интеллигентный еврейский юноша мужественно сопротивляется той жизни, в которую вовлекает его война. Нелегко понять этого сдержанного, совсем неординарного человека (а именно таким предстает Арнольд в исполнении Александра Марина).
У каждого свой способ существования в навязанных условиях. Арнольд «воюет» с армией, армия воюет с ним. Сержант Туми концентрирует в его сознании все то, против чего он протестует. В течение всего спектакля между этими двумя разворачивается борьба, завершившаяся победой Арнольда. Но в итоге он неизбежно окажется раздавленным жестокой военной действительностью, ибо столь тонкие и по-своему сильные люди, так называемые «белые вороны», усложняют жизнь, а война не любит сложностей. «Арнольд Эпштейн пропал без вести. Тело его найдено не было», — сообщит в финальной сцене постаревший в испытаниях Юджин.
Но армия калечит жизни не только молодых солдат, она беспощадно расправляется и со своими преданными рабами. «Вдребезину пьяный сержант» Мервин Джейн Туми, оказавшись «под колесами» армейской машины, за состраданием обращается к рядовому Эпштейну.
Жалкое создание ползает в ногах рядового солдата, беснуется, угрожает пистолетом, исповедуется, плачет. Всем своим существом приросший к войне, вскормленный ее кровавым молоком, он воспринимает неизбежную отставку как смертную казнь.
Но образ сержанта в спектакле не столь однозначен, как может показаться. Исполнение этой роли могло не выйти за пределы изображения зверства, тупости, хамства, если бы не Сергей Газаров. Он уловил в своем герое его, может быть, самые сокровенные человеческие черты. «Играя злого, ищи, где он добрый» — в этой формулировке К. С. Станиславского ключ к роли С. Газарова. Актер играет довольно умного и, как ни странно, незлого человека, в свое время тоже «изуродованного».
«Идиот! Уйди с моей дороги» — рычит Туми, сдавливая горло рядового Эпштейна. — Ты мешаешь мне! Я спасаю им жизнь?" — вот так неожиданно вдруг открывается суть «воспитательской» деятельности этого сатрапа.
Свирепый сержант с военной базы Билокси порой вызывает у зрителя сострадание. Возникает даже какое-то странное, отнюдь не злорадное чувство, когда по приказу рядового Эпштейна: «Сержант Туми, сто отжиманий!» — совершенно раскисший вояка рухнет на пол, и это станет заключительным аккордом развития его взаимоотношений с новобранцами. После этого в темноте и грохоте он исчезнет с глаз зрителей и непосредственно из жизни уже «обломанных» им юнцов, отправляющихся воевать.
Комок подкатывает к горлу, когда эти уже близкие для нас люди один за другим уходят в распахнутые тяжелые ворота, как в бездну. Мы слышим только краткие сообщения о дальнейшей судьбе каждого из них, в этот момент особенно остро ощущая всю горечь армейской истории «в распрекрасном Билокси на Миссисипи»?
