Провокация Константина Богомолова «разорвала» МосквуМарина Райкина, Московский комсомолец, 3.10.2022 Первая премьера в МХТ имени Чехова — «Новая Оптимистическая» — в минувшие выходные произвела в театральной Москве эффект разорвавшейся бомбы. И не только потому, что приглашенный в главный драмтеатр страны Константин Богомолов известен как провокатор, чьи постановки делают кассу. Его «Новая Оптимистическая» стала мощным откликом почти на все болевые проблемы искусства и жизни. Досталось всем. Не пожалел никого. Всё и все узнаваемы. Было и больно, и адски смешно.Известный мастер вскрывать современность посредством классики на этот раз обратился к литературе огненных 20–30-х годов — «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского про женщину-комиссара, засланную в отряд матросов-анархистов и сумевшую превратить их в революционный отряд. В МХТ от Вишневского не осталось даже знаменитой фразы «Кто еще хочет комиссарского тела?». Разве что играют в три акта, как и написано у автора. В зале даже сняли часть мест, чтобы по центру установить небольшой подиум с красной ковровой дорожкой и деревянным столом, видом своим отсылающим к партийным собраниям советского периода. Чтобы найти свое место в зале, зрители спокойно топчут дорожку, опираются на стол — все разрешено. Да и сам постановщик в модном пальто из вельвета в крупный рубчик то и дело наступает на часть декорации. После третьего звонка на уровне первого ряда, встав спиной к сцене, обращается к почтенной публике. — «Новая Оптимистическая»… Хотя это здесь вряд ли поможет, но в любом случае… Спектакль идет три с половиной часа, но это не страшно, поскольку три акта, и каждый по 50 минут. Попрошу вас выключить свои телефоны, понимаю, что сейчас вы снимаете сторис. Но когда вы отснимете и будете их сохранять, размещать, вы забудете выключить звонки. Пожалуйста, выключите. Поблагодарил МХТ, куда вернулся и где у него, между прочим, не хухры-мухры — 10 постановок. А также выразил надежду, что новым спектаклем внес свою скромную лепту в художественное дело МХТ. И, не дожидаясь аплодисментов, без перехода, как какой-нибудь артист, объявил: «Бунин. „Темные аллеи“. К поклонам приготовиться Ленскому, Онегину, Губину, Алешину, Александру Моисеевичу». Простите, а где же матросы, где анархия — мать порядка? Но уже пошла музыка, а по центру сцены, под декорационным мостом (он же — эстрада, художник Лариса Ломакина) точно перед прыжком в неизведанное, застыл тот самый Александр Моисеевич (Игорь Верник), возбужденно читающий: «Когда мальчик с полным кувшином взбежал по лестнице в верхние комнаты, я лежал на кровати уже совсем раздетый. В светлом лунном сумраке пронзительно чернели его птичьи глаза, чернела маленькая короткостриженая голова, белела длинная рубаха, торчали большие голые ступни…» Градус страсти к мальчику у рассказчика зашкаливал. Началось, подумала я, судорожно вспоминая Бунина. У него вроде не мальчик, а девочка вызывала приступ страсти. И еще подумала: «Узнаю „брата“ Колю, то есть Костю, он любит гендерные и прочие приколы на сцене». А из кулис, будто подтверждая мою мысль, бодро, на каблучках уже, вышли четыре артиста в платьицах в мелкий цветочек. Их выход сопровождал советский хит «Мой дельтаплан» в исполнении Валерия Леонтьева. Помните: «Наивно это и смешно, но как легко моим плечам./ Меня зовет, уже зовет мой дельтаплан, мой дельта-а-а-план!» Публика аплодирует, а рядом сидящая со мной блондинка, тоже в вельвете крупного рубчика, радостно подпевает советскому хиту, по возрасту намного старше ее. Все-таки умели писать шлягеры советские композиторы. Цитатник из советских песен, которыми Богомолов так любит разогревать свои спектакли, на этот раз он сократил, оставив вместо всей песни в лучшем случае пару куплетов. Чтобы не ломать ритм действия. А он нарастает. Даже в те моменты, где, кажется, должна быть многозначительная пауза. Вот, например, сразу после советского «Дельтаплана» сценические «барышни» обнаруживают, что их режиссер, их гуру по фамилии Глотов, который в позе лотоса устроился прямо на режиссерском столе, неожиданно и тихо… помер. Режиссер помер в театре — это же катастрофа. Это слом всего: репертуара, актерских жизней, их психики. Всё! Жизнь остановилась. Кто придет в театр? В федеральный, судя по тому, что этот вопрос совместно с Министерством культуры решает суровый представитель ФСБ. И представитель силовиков, и чиновница от культуры очень узнаваемы. Оба сидят прямо в зрительном зале — их разделяет только проход — и весьма озабочены ситуацией в подведомственном учреждении, так некстати к нынешним обстоятельствам, когда всё и везде не так, не то, куча недовольных. Либералы, патриоты — выбор небольшой, нюансов масса. — Что если, что если… — начинает силовик с усталым лицом (Игорь Миркурбанов). — Некого ставить туда. Поставь либерала, будет всё то же, что при Глотове. Поставь патриота, будет бездарное унылое …, на которое никто ходить не будет. — Зато свой, — возражает блондинка с аккуратно уложенной головой (Ольга Воронина). — Нет, нельзя так. Нам нельзя дать им право говорить, что мы уничтожили театр. Что на место неправильного, но яркого и талантливого, пришел правильный и занудный. — Неужели нет никого из патриотов, кто был бы современным, ярким, привлекательным? — Нет, нет. — А что же делать? — Воспитывать!!! Вообще патовая ситуация — с этим … либеральным каши не сваришь. А на патриотических наших деятелей культуры без слез не взглянешь. Всё начиная с первой сцены, с первых реплик узнаваемо. Всё это происходит здесь и сейчас. Буквально на каждом шагу, а не только в театре. А театр, особенно наш, советско-российский — как зеркало, как лакмусовая бумажка, как мерило и диагноз всему происходящему в обществе. В происходящем сам черт не разберется, ногу сломит, прежде чем разложит по полочкам, что да как. А вот Богомолов разложил то, что кипит в адском котле. Но как!!! Это прежний и совсем неожиданный Богомолов. Его высказывание не абстрактно, не вообще, а конкретно и узнаваемо. Впрямую не назван театр, потерявший лидера, но по всему однозначно читается, что речь идет о «Гоголь-центре» и Кирилле Серебренникове, который, слава богу, жив, а не помер, в отличие от своего сценического прототипа, и теперь бороздит европейские театральные просторы. — Вы не артист. Вы — …, — грубо называет представителей нетрадиционной ориентации режиссерша, которую волевым решением властных структур назначили на место Глотова. Выпускница ГИТИСа и Академии ФСБ. Воевала, была ранена. Боевой офицер закинут в культуру. Как в «Оптимистической трагедии» у Вишневского: у него комиссар — на флоте, к бузящим морякам, у Богомолова — в театр, к артистам определенной ориентации. И где она ставит диагноз и культуре, и ее деятелям. Диагноз неутешительный — та же грубость. Такого количества употребления этого слова я давно не слышала ни с экрана, ни тем более с подмостков, более разборчивых в выражениях. Что это? Богомолов объявил войну всем нетрадиционно ориентированным? Топит за традиционные ценности в духе современной риторики официальной власти? Вангует о тотальной подконтрольности культуры силовикам? В том-то вся и новизна, и прелесть его мхатовской «Новой Оптимистической», что он, с одной стороны, довольно жестко, как хирург-практик, режет, вскрывает и показывает, а с другой — остроумно-цинично и умело играет, как с огнем, с каждой из противоборствующих сторон. Каждому вмазал, каждому от него досталось. С кем вы, мастера культуры, — вопрос не для него. Он над схваткой, и остается только гадать, до какой степени это игра лично для него? — Никто не находит своему содержанию новую интересную форму, — продолжение диалога силовика с чиновницей. Далеким фоном звучит песня «С чего начинается Родина». — …Нацисты создали идеологию и эстетику. Идеология мертва, эстетика осталась. Именно эстетика нацизма сохраняет энергию через десятилетия. А что выдают с точки зрения формы наши художники? — Почему же? Либералы создали привлекательный контент. — Просто воруют (со сцены звучит более грубое слово) у Запада все что можно. И покойный Глотов воровал (снова грубо), берут готовые лекала и наполняют своим (то же самое) контентом. Богомолов идет ва-банк, думаю, отдавая себе отчет в том, что огребет и с либеральной, и с патриотической стороны. Он видится таким дерзким нахалом на серфе меж крутых волн, которые вот-вот схлестнутся и первым накроют нахала, дерзнувшего потешаться над той и другой. А он хохочет и наблюдающих за ним заставляет хохотать. Хохот в мхатовском зале стоит постоянно — от узнавания, от игры мысли, сюжетных поворотов. Похоже, что этой постановкой Константин решил от теории перейти к практике: свой манифест, адресованный Европе еще два года назад и возмутивший либеральную общественность, обвинившую его в продажности, он теперь перевел на сцену, и «Новая Оптимистическая» тому доказательство. И здесь он не выбирает выражений, не держит фигу в кармане, кокетливо выступая в известной роли демократа от культуры. Но его сценический манифест (с расчетом или искренне?), отданный именно МХАТу, а не собственной «Бронке», объемен, несмотря на специфичность предложенной истории. История, помещенная им в рамки театра и как будто рассказывающая только о нем (чье нутро хорошо известно профессиональной публике), на самом деле и про культуру с литературными пересечениями, и про людей с их скелетами в шкафу. И что особенно ценно, эти исповеди Богомолов тонко, практически незаметно отсылает к большой литературе и переводит в литературные цитаты. Поступки его героев как отражение пороков героев Достоевского, страстей Бунина. Нити настоящего тянутся в прошлое и возвращаются в настоящее. В эти моменты кончается смех и наступает тишина. Приходит час расплаты за некогда совершенный грех и очищение. Как у корифея старой школы Карла Багратионовича в исполнении Александра Семчева или Александра Моисеевича в исполнении Игоря Верника. — Плачьте, господа, плачьте, — говорит, идя по проходу, Семчев. — Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Его герой так и не застрелился, как Свидригайлов у Достоевского: когда-то поддавшись страсти, соблазнив невинное дитя. А теперь эта девочка явилась к нему в виде боевого офицера и спросила: «И ты решил на мне порепетировать?» — Я актер старой школы. Москвин великий, когда играл отца, у которого ребенок умер, снял мерки со своего ребенка, сколотил гробик, ездил с этим гробиком по Москве и обливался горючими слезами — нас так учили. Ты не понимаешь? Это мхатовская школа! Проверять всё собой, идти от себя. — Почему я? — Ну а кто? Мы же дружили с твоими родителями, ты мне как родная была. Богомолов любит артистов. Практически каждому дал монолог: Кирилл Трубецкой, Евгений Перевалов, Павел Ващилин, Данил Стеклов, Артем Соколов, Лера Горин. .. Отдельная работа у режиссера с экраном, которая особым образом выстроена, где даже складка на историческом мхатовском занавесе с чайкой имеет значение. Три камеры периодически фиксируют психологическое состояние героев и даже вписывают их фигуры в крупный план. На мхатовской сцене впервые дебютировала Василиса Перелыгина, новая звезда Константина Богомолова с «Бронной». Она играет комиссара, то есть режиссера-офицера, присланного в либерально ориентированный театр. Она хороша. Она без грима. Она точна в оценках происходящего. Пожалуй, ей режиссер отдал право если не выносить приговор, то ставить диагноз. Только он порой посильнее любого приговора. — Бесы прекрасно играют святость. Потому что святому играть не нужно, а бесам надо прикидываться святыми, чтобы не распознали их. Это ведь вопрос жизни и смерти для них, для чертей. Бесы очень хорошо играют благородство, святость, героизм. Или: «Покоем в искусстве не откроешь новых территорий. А искусство — это ведь вечное путешествие… Мир искусства в отличие от земного мира бесконечен, и живет искусство бесконечным поиском новых территорий, нарушением границ. А Глотов не занимался этим, он торговал этим. Он быстро понял, что авангард, нарушение границ, провокация такой же товар, и начал этим торговать. Он ничего не искал, а лишь воспроизводил. .. Он не был Малевичем, Кандинским, Хлебниковым, Введенским. Он был дешевой шлюхой русского авангарда и сделал шлюхами вас. Он развратил вас и вместе с вами развратил публику, дав ей ощущение, что она причастна к прорывам. А на самом деле его театр давно уже был пылью и тленом. Он умер до смерти, а труп его разлагался и смердел. — Ишь как пафосно! — Наверное, но честно. Оригинал статьи Пресса Игорь Верник: «Я таким беззащитным никогда не был на сцене», Татьяна Власова, Театрал, 29.04.2024 Нервно, конфликтно, опасно: названы главные культурные итоги 2022 года, Московский комсомолец, 21.12.2022 Есть одна награда — смех, Вадим Рутковский, coolconnections.ru, 24.10.2022 Провокация Константина Богомолова «разорвала» Москву, Марина Райкина, Московский комсомолец, 3.10.2022 Навстречу «Новой оптимистической», Александра Машукова, Медиацентр МХТ, 27.09.2022 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
