Артисты труппыАртисты, занятые в спектаклях МХТ | Сергей Волков: «Другая форма служения»Наталья Витвицкая, Экран и сцена, 11.07.2024 Артист Сергей Волков – один из самых ярких учеников Юрия Бутусова, в недавнем прошлом актер Театра Ленсовета и Театра имени Евгения Вахтангова. В 23 года он стал обладателем «Золотой Маски» за роль Бертольта Брехта в спектакле Бутусова «Кабаре Брехт». После уехал за режиссером в Москву, создал выдающиеся роли в «Короле Лире» и «Пер Гюнте» в Театре имени Вахтангова. За последние полгода Сергей сыграл в четырех премьерах в Театре Наций и в МХТ имени Чехова, в июле был принят в труппу МХТ. Мы поговорили с Сергеем о его новом жизненном этапе, изменившихся взглядах на театр, громких премьерах («Голод» Елизаветы Бондарь с участием Сергея – одно из важных событий сезона) и глубоких взаимоотношениях с учителем. – Сергей, в этом сезоне у тебя вышло четыре премьеры – «Мой брат умер» и «Отцы и дети» в Театре Наций, «Голод» и «Дамасобачка» в МХТ имени А. П. Чехова. До этого ты два года «молчал». Этот перерыв был вынужденный или сознательный? – И то, и другое. Мы репетировали «Идиота» с Юрием Бутусовым в Театре Вахтангова. Должны были его выпускать в декабре 2022 года. Сделали уже большую часть спектакля, но, к сожалению, не сложилось. В вахтанговском мы жили своей небольшой компанией, которая сделала в свое время «Пер Гюнта» и «Лира». Но я там был как бы инородным телом, впрочем, существовавшим в комфортных условиях. Мы репетировали спектакли на чердаке театра – колоссальное прекрасное пространство. Кстати, декорация «Пер Гюнта» представляет собой копию этого чердака. Мы прожили там пять лет, в особенном мирке, который создали Бутусов, художник Максим Обрезков и директор театра Кирилл Крок. А потом, когда Юрий Николаевич уехал, я осознал, что к самому Театру Вахтангова не прикипел. Язык его повествования – язык Римаса Туминаса – я считаю прекрасным, но так его и не освоил. А теперь и Римаса Владимировича нет, остались только спектакли, в которых я не играю. – А у тебя была возможность поработать с Туминасом? – Да, в «Войне и мире». Но, к сожалению, я отказался, уже были подтверждены съемки, мне пришлось уехать. Я переживал, что упустил эту возможность, уже было понятно, что Туминас уходит, и это его последняя работа. Все мои знакомые, кто выпускали «Войну и мир», говорили потом, что это было невероятное приключение. Я созерцал это явление на очень близкой дистанции, и тоже было интересно. – В одном из интервью ты говорил, что готов был вообще уйти из театра. Ты имел в виду Театр Вахтангова или вообще театр? – После несостоявшегося «Идиота» я должен был выпускать с Владиславом Наставшевым «Повесть о Сонечке». Но не срослось. И вот тогда я решил, что с вахтанговским у меня всё. Но в том интервью я говорил вообще о театре. – Почему? – Я всегда воспринимал себя как бутусовского артиста. Мне безумно нравился этот тип театра. И в другом я себя не видел. – Ты говоришь в прошедшем времени. – Да. Какое-то время после отъезда Бутусова я подпитывался в ГИТИСЕ, в его Мастерской, общаясь с ребятами. Потом решил посмотреть, а что будет, если не ограничиваться своим старым миром, которого уже нет. И что произойдет, если пойти на контакт с другими людьми, с таким же напором, включением, попытаться понять их. Так родились четыре премьеры за полгода. – Кто первый на тебя вышел? Как это случилось? – Первым был Максим Соколов с Балабановым (спектакль «Мой брат умер» по киносценарию Алексея Балабанова. – Н. В. ). До этого я никогда не контактировал с Театром Наций, и мне было интересно, как туда люди попадают. Я смотрел на Сергея Епишева, на Диму Лысенкова и гадал (улыбается). – Что это за работа «Мой брат умер», и как именно в тебе откликается Балабанов, его эстетика? – Моим любимым фильмом в детстве был «Брат-2». Помню, как мечтал познакомиться с Бодровым. Мама говорит, после его гибели я рыдал два дня. Авторы спектаклей, книг, фильмов ведут с тобой диалог, и диалог этот может быть равноценен интимному многочасовому разговору. В тебя попадают их мысли, мировоззрение. Но если мы говорим не про «Брата», то надо признать, что Балабанов не мой автор. Я не пересматриваю его фильмы. Помню, что у меня надолго испортилось настроение после «Груза 200». Максим просил нас пересмотреть этот фильм, но я понял, что не хочу заходить в эту воду снова, чересчур тяжело. Пока ставили спектакль, прекрасно провели время. Коля Комягин написал замечательную музыку, он сам пел на премьерных спектаклях. А еще и короткая форма, приводящая меня сегодня в восторг. 45 минут идет спектакль. – Да, после твоих восьмичасовых марафонов. – Просто отдых на курорте (смеется). И вообще новая форма, новые люди, новое пространство, новые цеха. Уже после этого возникла Лиза Бондарь с предложением сыграть в «Голоде» в МХТ имени Чехова. Мы с Лизой по-человечески прекрасно общались и общаемся. Но во время репетиций существовали в контрапункте. Ощущения от театра и опыт театра у нас полярный. Но мне кажется, у нас получилось построить диалог, и как результат – «слепить» нечто ценное для нас обоих. – Ты приучен Юрием Николаевичем быть не просто актером, но автором роли. В этом причина споров? – У Лизы достаточно жесткое отношение к тексту, к инсценировке, это практически не может меняться актером. Я же привык все переписывать. Мне потом с этим текстом жить несколько лет, и если он кривой, я не один раз переделываю. На этой почве мы много спорили с Лизой. В «Голоде» очень интересная форма, с такой я раньше не сталкивался. На протяжении всего спектакля ты постоянно зажат в жесткие рамки. Но если, находясь внутри них, суметь освободиться – спектакль взлетит. Я полюбил «Голод», пока мы его выпускали. – Сейчас ты бы мог сформулировать, о чем он для тебя? – О тоске по любви, по Богу, об отсутствии ощущения, что все не просто так. Что у жизни есть цель и смысл. И о попытке их найти, и о невозможности найти. Поэтому человек разрушается изнутри, не может спастись. – Ты на протяжении всего спектакля находишься в таком взвинченном состоянии, как будто в трансе. Тебе трудно входить и выходить из него? – Нет, это часть моей психики и моей работы. Здесь многое держится на частой смене формы актерского существования: голосовой, пластической, интонационной. Считается, что актер должен уметь создавать совершенно разные образы. Здесь он такой, здесь совсем другой. На этом строится, например, щукинская и вахтанговская школа. – Тебе это не близко? – Мне кажется, что первично содержание, а не форма. И первична личность актера в театре, на нее уже наслаиваются сюжеты. Контактируя с ними, психика актера реагирует. Я не создаю третьего человека и не «надеваю» его на себя. Я всегда я, но в предлагаемых обстоятельствах. Это именно я контактирую с материалом, так рождается то, за чем можно наблюдать. – Ты сам к этому пришел или это урок от мастера? – Это родилось в работе с Бутусовым, конечно. Он хотел, чтобы актер, прежде всего, был собой и что-то говорил о себе. В театре мы не рассказываем о каких-то людях, далеких от нас, мы рассказываем о себе через них. Отсюда этот бесконечный спор режиссеров – надо раскрыть автора или себя. Очень много сторонников (включая Римаса Владимировича) той теории, что в театре нужно себя отодвинуть, чтобы раскрыть автора. А мне кажется, чтобы произошел контакт классики со зрителями, чтобы мы не смотрели на всем известную пьесу как на экспонат в музее, содержание спектакля должно контактировать с сегодняшним днем и главное – с сегодняшним тобой. – Спектакль «Отцы и дети» Семена Серзина в этом плане тебя убеждает? – Пока трудно судить. Работа не закончена, и это дает мне ощущение бутусовского спектакля, который мы обычно репетируем еще два года после выпуска. Переставляем местами сцены, вертимся, расширяем. Вот с «Отцами» у меня впервые после долгого перерыва возникло такое же светлое творческое ощущение. – А радикальный ход – рифма с эпохой Перестройки – тебе импонирует? – Для меня в этом решении интересно, что оно открывает возможность работать с текстами Летова и Башлачева. Соединение их мыслей и мировоззрения Базарова меня убеждает. Но на данный момент спектаклем не высечена финальная ясная мысль. Думаю, за осень и зиму спектакль соберется окончательно. Я посмотрю, как играет Базарова сам Семен. Он прекрасный актер, думаю, что смогу у него что-то похитить и присвоить. – Про актера понятно. А режиссер Семен Серзин тебя как заинтересовал? – Мы с ним давно знакомы, оба учились в СПбГАТИ, вместе снимались, да и просто много пересекались в питерских местах. Я ходил к нему в Невидимый театр, играл с его однокурсниками в «Братьях Карамазовых» в «Приюте комедианта». Когда он предложил роль Аркаши, я подумал, почему бы и нет? – А как случился Базаров, а не Аркаша? – Мы месяц сидели за столом и не могли понять, что это за штука такая – нигилизм. Поэтому отчасти и решено было перенести все в 1980-е. Но думаю, здесь не так важна экспозиция мысли с отрицанием всего, как сама энергия бунта молодого человека, пытающегося найти себя. А потом Базаров встречает Одинцову, и его нигилизм теряет целостность. В общем, я, видимо, так увлеченно вел все эти споры, что Семен решил, что мне надо быть Базаровым. К тому же из спектакля ушел Петр Скворцов, который изначально должен был играть эту роль. – Чувство к Одинцовой ты передаешь очень тонко. Кажется, что раньше любовь ты так не играл. С чем это связано? – Вероятно, с приобретаемым жизненным опытом. В спектакле между Базаровым и Одинцовой возникает любовь с первого взгляда. Базаров не может до конца осознать это чувство, оно ставит его ясное мироощущение под сомнение. В любви он снова становится растерянным мальчиком. – Вспоминается «Пер Гюнт» Юрия Бутусова. В том спектакле тоже было много любви. До сих пор горько, что его сняли. – Да, мы этого не поняли и не приняли. В прошлом мае отрепетировали ввод, а через неделю новость, что следующий спектакль – последний. Официальная причина – он не продается. Я помню, что в Театре Ленсовета снимали спектакли с формулировкой «негде хранить декорации». Причины могут самые разные, но после снятия «Пер Гюнта» я понял, что вряд ли останусь в этом театре. – Это был очень личный спектакль для каждого члена актерской команды. – Так и есть. – О чем он был для тебя? И сильно ли тебя изменил? – Изменил. В первый год я не мог принять того, что Пер Гюнт возвращается к Сольвейг. Ну как можно вернуться к женщине, которая потратила всю жизнь на то, чтобы ждать тебя. Что за унижение, что за глупость? А потом, спустя время, через сам спектакль я принял этику, которую заложил туда Юрий Николаевич. Она есть и у Ибсена. Благодаря этому я внутренне вырос. Это прекрасный человеческий и профессиональный опыт – входишь в спектакль, в его механизмы, как в медитацию, и постепенно постигаешь мысль, казавшуюся раньше абсурдной. Она становится логичной и ясной. – Ты произнес слово «медитация». У тебя есть ощущение, что Юрий Николаевич обладает особенным умением обращаться с энергиями? – Конечно. О том, что его режиссура своего рода шаманизм, я впервые подумал, когда мы ходили по кругу в спектакле «Сон об осени». Периодически в его работах рождалось ощущение сложносочиненного и хрупкого таинства. Мы сознательно в это таинство погружаемся и пытаемся найти нечто посредством текста, света, музыки, контакта друг с другом. Мне кажется, зритель приходит смотреть именно на процесс поиска. Такой театр – часть меня. Сейчас я временами уже по-другому воспринимаю театр, как бы другой своей частью. Но прежняя никуда не делась. Она и дорога, и ценна. Каждый раз это был вход в неизведанный лес. Мы будто с факелами шли куда-то, все глубже и глубже. Может быть, это шаманизм, хотя у этого слова есть ненужная здесь негативная окраска. Но эти энергии в спектаклях Бутусова безусловно присутствуют. – Кто для тебя Юрий Бутусов? – Он мой творческий отец. Я являюсь в профессии тем, чем я являюсь, именно благодаря ему. Поэтому уехал из Питера и ушел из Театра Ленсовета, поэтому пошел работать в ГИТИС. Я учился у него все это время. Такой бесконечный одиннадцатилетний цикл обучения получился, через наш искренний контакт. Мы тут сформулировали с ним в переписке, что главное, что можно передать студентам, – это не чувство формы, не чувство вкуса, не умение вовремя включить музыку или разобрать роль с артистом. Главное – этика. – По чему ты больше всего скучаешь, если мы говорим о Юрии Николаевиче? – По репетициям. – Тебя поменял его отъезд? – Думаю, да. Последние полгода у меня изменилось ощущение театра. Начался новый этап, я сепарируюсь, отделяюсь от Юрия Николаевича и взрослею. Пора становиться отдельной единицей, переставать быть срощенным с ним. – А как меняется твой взгляд на театр? – Я думаю, он у меня теперь не такой мононаправленный, больше он не про служение театру. Такое безостановочное, безоговорочное, когда ты абсолютно всем жертвуешь, лишь бы репетировать, потому что только в этом точка твоего роста и главная ценность. Сейчас я понимаю, театр – только часть моей жизни, и он может быть разным. Целой палитрой людей, смыслов и открытий. Пока я не могу осознать, влияет ли такой подход на качество работы, но, по крайней мере, дает ощущение незацикленности. Кругозор становится шире. Если бы я сказал, что для меня служение театру, когда все подчинено репетициям и поиску смыслов, теперь совсем неактуально, я бы отказался от всего, что было. Это ощущение не исчезло, с ним я веду все работы, в которые захожу. Просто теперь это другая форма служения. Я пробую ее в силу обстоятельств. Было бы странно горевать в параличе о том, как было все прекрасно. Сейчас новый этап, надо что-то делать и смотреть, что из этого выходит. Расти самому. В «Пер Гюнте» есть строчка: «Прошлое прошло, прах – это прах». Так и есть. То, что уже умерло, является воспоминанием, которое тебя формирует. Но это больше не имеет отношения к реальной жизни. Важно это осознавать, иначе можно застрять в бездействии. – Твой новый этап – МХТ имени А. П. Чехова. Теперь ты в труппе. – Это предложение Константина Юрьевича Хабенского. Мне нравится атмосфера в этом театре, люди. У меня там есть друзья и ощущение, что все движется в зону творческого поиска, что особенно радостно. – Ты выпустил еще одну премьеру на Малой сцене. «Дамасобачка» Алексея Мизгирева. Актеры на расстоянии вытянутой руки от зрителя. Насколько для тебя это комфортно? – Я люблю пространство малых сцен, прямой контакт со зрителем. Есть четвертая стена, нет четвертой стены – на больших площадках все равно существует дистанция между мной и зрителем. Здесь же ты всех видишь и можешь сделать участниками происходящего. Я не додумываю, я вижу, что мы в данный конкретный момент вместе, и спектакль становится нашим совместным опытом. Просто у меня есть право говорить, а у зрителя – право аплодировать, смеяться или быть недовольным, улюлюкать. Близкий контакт – прекрасная штука. – Ты сказал «улюлюкать». Кто-то уже кричал «Это не Чехов»? – Пока никто. Но у меня есть опыт контакта с такими зрителями. «Кабаре Брехт», «Пер Гюнт»… Хороший опыт. – Что было самым трудным на репетициях «Дамысобачки»? С учетом режиссерского решения, – все герои одновременно на сеансе у психотерапевта. – Изначально было сложно найти этот язык. Мы репетировали какие-то «кусочки», потом пытались их собрать. Но не собиралось. Внезапно решили наплевать на рисунок, стали импровизировать. Отмели 40 минут готового материала. И тогда понеслось. – Расскажи про своего героя. – Гуров – человек, который живет в «сложносочиненном» браке много лет. Жена кажется ему старше и, по его ощущениям, «нависшей» над ним. Периодически Гуров бросается в интриги, о которых она знает и даже, как мы предполагаем, помогает их расхлебывать. Тут встречается девочка в Ялте, и он «подскальзывается» на этом, не может ее забыть. Думает, что впервые ощущает ясное чувство любви. Обманывается, конечно – он его ощущал и с женой. Это история про попытку сохранить несохраняемое, зафиксировать красоту момента. У всего свой цикл, и все в конечном счете распадается, как бы ни было прекрасно в начале и на пике. – По словам Алексей Мизгирева, его спектакль о том, что человек не может быть счастлив. Тебе близка эта мысль? – Я думаю, понятие постоянного счастья и погони за ним – это искусственная история, которая возникла в культуре недавно. Вроде бы человек должен быть перманентно счастлив. Полная чушь. Счастье – это волны. Как смех, как слезы. Я бы не хотел всю жизнь смеяться, как не хотел бы всю жизнь плакать. Но есть созерцание красоты, молодости, напряжения, которое возникает при первых контактах мужчины и женщины. Вопрос, как это схватить, как с этим жить, чтобы оно не умирало? Ярче этого как будто бы ничего нельзя найти. Поэтому так хочется множить такие моменты. Но понятно, что это лишь одна из тональностей жизни. – Чехов – твой писатель? – Мой. Хотя я никогда его не играл до этого. Мы делали «Дуэль», когда были студентами. Бутусов предполагал ставить «Вишневый сад». В итоге мы его уговорили на «Идиота». – И последний вопрос. Что для тебя сегодня театр? – Это мой способ коммуникации с людьми. Место, где я встречаюсь с ними, изучаю их. Продолжение поиска себя, ухода в себя, анализ своей природы. Я думаю, так будет еще долго. Хотя кто знает, человек текуч… Но пока, в сегодняшней точке пути, это так. Оригинал статьи Пресса Семейная терапия доктора Чехова, Татьяна Власова, Театрал, 8.09.2024 Константин Хабенский о планах МХТ на сезон: «Готовлю театральную сенсацию», Анастасия Евтефеева, Театрал, 3.09.2024 В легендарном МХТ имени Чехова стартовал новый театральный сезон, видеосюжет Первого канала, 3.09.2024 «МК» объявил результаты своей театральной премии: Верник и Крегжде лучшие актеры, Марина Райкина, Московский комсомолец, 4.08.2024 Песьим ходом: по московским сценам гуляли дамы с арбузами и без, Влад Васюхин, Известия, 3.08.2024 Сергей Волков: «Другая форма служения», Наталья Витвицкая, Экран и сцена, 11.07.2024 Актер Сергей Волков – о премьере спектакля «Дамасобачка» в МХТ, Владислав Флярковский, видеосюжет телеканала «Культура», 23.06.2024 Кинорежиссер Мизгирев поставил в МХТ «Дамусобачку»: шпица заменил арбуз, Светлана Хохрякова, Московский комсомолец, 20.06.2024 Дама из рассказа Чехова стала собачкой, а собачка превратилась в арбуз, Наталья Бабахина, Метро, 18.06.2024 На сцене Московского Художественного театра «дама с собачкой» завыла от отчаяния, Анастасия Плешакова, Комсомольская правда, 18.06.2024 Сеанс с разоблачением: в МХТ состоялась премьера спектакля «Дамасобачка», Зоя Игумнова, Известия, 18.06.2024 Мизгирёв в МХТ отправит героев «Дамы с собачкой» к психотерапевту, Елена Алдашева, Театръ, 17.06.2024 МХТ имени Чехова завершает сезон премьерой спектакля «Дамасобачка», видеосюжет телеканала «Культура», 17.06.2024 Сергей Волков в программе «Главная роль», Юлиан Макаров, телеканал «Культура», 13.06.2024 Голод по любви, Татьяна Власова, Театрал, 26.04.2024 Психологический роман Кнута Гамсуна перенесли на театральную сцену, Татьяна Еременко, Вечерняя Москва, 16.04.2024 Крупным планом: Елизавета Бондарь и Сергей Волков в программе «Театральная среда Вадима Верника», Вадим Верник, радио «Культура», 3.04.2024 Самые интересные театральные премьеры марта. «Голод» МХТ имени А. П. Чехова, Влад Васюхин, Известия, 31.03.2024 МХТ и Гамсун: встреча через сто лет, Анна Чепурнова, Труд, 29.03.2024 Счастье — есть, Наталия Каминская, Петербургский театральный журнал, 25.03.2024 Режиссер Елизавета Бондарь – о спектакле «Голод» в МХТ (видео), Новости культуры с Владиславом Флярковским, телеканал «Культура», 24.03.2024 Премьера «Голод» в МХТ им. Чехова: фоторепортаж Анатолия Морковкина, Театрал, 22.03.2024 Сергей Волков: «Героя „Голода“ закручивает в штопор одиночества», Александра Машукова, Ok!, 21.03.2024 Сергей Волков о своём герое в спектакле «Голод» (видео), Медиацентр МХТ, 19.03.2024 В МХТ имени Чехова — премьера спектакля «Голод» по роману нобелевского лауреата Гамсуна, Александра Сидорова, BFM.ru, 19.03.2024 Спектакль «Голод» – премьера в МХТ им. А. П. Чехова, видеосюжет телеканала «Культура», 19.03.2024 МХТ имени Чехова представит премьеру спектакля «Голод», видеосюжет телеканала «Россия 24», 19.03.2024 МХТ представит драму по роману Кнута Гамсуна, видеосюжет телеканала ТВ-Центр, 19.03.2024 МХТ имени А. П. Чехова представит премьеру спектакля «Голод», ТАСС, 19.03.2024 Премьера «Голод» по роману Кнута Гамсуна в МХТ имени Чехова, Никита Балашов, Ревизор.ru, 18.03.2024 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
