Имена

Письмо М. А. Булгакова Правительству СССР

Письмо Правительству СССР
Михаила Афанасьевича Булгакова (Москва, Пироговская, 35-а, кв. 6)

Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом:



После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет.

Сочинить «коммунистическую пьесу» (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать, как преданный идее коммунизма писатель-попутчик. 

Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.

Этого совета я не послушался. Навряд ли мне удалось бы предстать перед Правительством СССР в выгодном свете, написав лживое письмо, представляющее собой неопрятный и к тому же наивный политический курбет. Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет.

Созревшее во мне желание прекратить мои писательские мучения заставляет меня обратиться к Правительству СССР с письмом правдивым.



Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных было 3, враждебно-ругательных — 298.

Последние 298 представляют собой зеркальное отражение моей писательской жизни.

Героя моей пьесы «Дни Турбиных» Алексея Турбина печатно в стихах называли «сукиным сыном», а автора пьесы рекомендовали как «одержимого собачьей старостью». Обо мне писали как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как «наблевала дюжина гостей».

Писали так:

«…Мишка Булгаков, кум мой, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит… Что это, спрашиваю, братишечка, мурло у тебя… Я человек деликатный, возьми да и хрястни его тазом по затылку… Обывателю мы без Турбиных, вроде как бюстгалтер собаке без нужды… Нашелся, сукин сын. Нашелся Турбин, чтоб ему ни сборов, ни успеха…» («Жизнь искусства», N44−1927 г.).

Писали «о Булгакове, который чем был, тем и останется, новобуржуазнымотродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы» («Комс. правда», 14/X-1926 г.).

Сообщали, что мне нравится «атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля» (А. Луначарский, «Известия, 8/X-1926 г.) и что от моей пьесы „Дни Турбиных“ идет „вонь“ (стенограмма совещания при Агитпропе в мае 1927 г.), и так далее, и так далее…

Спешу сообщить, что цитирую я не с тем, чтобы жаловаться на критику или вступать в какую бы то ни было полемику. Моя цель — гораздо серьезнее.

Я не доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и с необыкновенной яростью доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.

И я заявляю, что пресса СССР совершенно права.



Отправной точкой этого письма для меня послужит мой памфлет „Багровый остров“.

Вся критика СССР, без исключений, встретила эту пьесу заявлением, что она „бездарна, беззуба, убога“ и что она представляет „пасквиль на революцию“.

Единодушие было полное, но нарушено оно было внезапно и совершенно удивительно.

В N 22 „Реперт. Бюл.“ (1928 г.) появилась рецензия П. Новицкого, в которой было сообщено, что „Багровый остров“ — „интересная и остроумная пародия“, в которой „встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное творчество, культивирующего рабские подхалимски-нелепые драматургические штампы, стирающего личность актера и писателя“, что в „Багровом острове“ идет речь о „зловещей мрачной силе, воспитывающей илотов, подхалимов и панегиристов…“. Сказано было, что „если такая мрачная сила существует, негодование и злое остроумие прославленного драматурга оправдано“.

Позволительно спросить — где истина?

Что же такое, в конце концов, „Багровый остров“ — „убогая, бездарная пьеса“ или это „остроумный памфлет“?

Истина заключается в рецензии Новицкого. Я не берусь судить, насколько моя пьеса остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно встает зловещая тень и это тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных „услужающих“. Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее.

Я не шепотом в углу выражал эти мысли. Я заключил их в драматургический памфлет и поставил этот памфлет на сцене. Советская пресса, заступаясь за Главрепертком, написала, что „Багровый остров“ — пасквиль на революцию. Это несерьезный лепет. Пасквиля на революцию в пьесе нет по многим причинам, из которых, за недостатком места, я укажу одну: пасквиль на революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать невозможно. Памфлет не есть пасквиль, а Главрепертком — не революция. 

Но когда германская печать пишет, что „Багровый остров“ — это „первый в СССР призыв к свободе печати“ („Молодая гвардия“ N 1−1929 г.), — она пишет правду. Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.



Вот одна из черт моего творчества и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР. Но с первой чертой в связи все остальные, выступающие в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я — мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Нечего и говорить, что пресса СССР и не подумала серьезно отметить все это, занятая малоубедительными сообщениями о том, что в сатире М. Булгакова „клевета“.

Один лишь раз, в начале моей известности, было замечено с оттенком как бы высокомерного удивления:

„М. Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи“ („Книгоша“, N 6−1925 г.).

Увы, глагол „хотеть“ напрасно взят в настоящем времени. Его надлежит перевести в плюсквамперфектум: М. Булгаков стал сатириком как раз в то время, когда никакая настоящая (проникающая в запретные зоны) сатира в СССР абсолютно немыслима.

Не мне выпала честь выразить эту криминальную мысль в печати. Она выражена с совершенной ясностью в статье В. Блюма (N 6 „Лит. газ.“), и смысл этой статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу:

всякий сатирик в СССР посягает на советский строй.

Мыслим ли я в СССР?



И, наконец, последние мои черты в погубленных пьесах — „Дни Турбиных“, „Бег“ и в романе „Белая гвардия“: упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране. В частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях „Войны и мира“. Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией.

Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР, наравне со своими героями, получает — несмотря на свои великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми — аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР. 



Мой литературный портрет закончен, и он же есть политический портрет. Я не могу сказать, какой глубины криминал можно отыскать в нем, но я прошу об одном: за пределами его не искать ничего. Он исполнен совершенно добросовестно.



Ныне я уничтожен.

Уничтожение это было встречено советской общественностью с полной радостью и названо „достижением“.

Р. Пикель, отмечая мое уничтожение („Изв.“, 15/IX-1929 г.), высказал либеральную мысль:

„Мы не хотим этим сказать, что имя Булгакова вычеркнуто из списка советских драматургов“.

И обнадежил зарезанного писателя словами, что „речь идет о его прошлых драматургических произведениях“.

Однако жизнь, в лице Главреперткома, доказала, что либерализм Р. Пикеля ни на чем не основан.

18 марта 1930 года я получил из Главреперткома бумагу, лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя пьеса „Кабала святош“ („Мольер“) К ПРЕДСТАВЛЕНИЮ НЕ РАЗРЕШЕНА. 

Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены — работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных театральных специалистов бесчисленные отзывы — блестящая пьеса.

Р. Пикель заблуждается. Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие, и все будущие. И лично я, своими руками бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа „Театр“.

Все мои вещи безнадежны.



Я прошу Советское Правительство принять во внимание, что я не политический деятель, а литератор, и что всю мою продукцию я отдал советской сцене.

Я прошу обратить внимание на следующие два отзыва обо мне в советской прессе.

Оба они исходят от непримиримых врагов моих произведений и поэтому они очень ценны.

В 1925 году было написано:

„Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета“ (Л. Авербах, „Изв.“, 20/IX-1925 г.).

А в 1929 году:

„Талант его столь же очевиден, как и социальная реакционность его творчества“ (Р. Пикель, „Изв.“, 15/IX-1929 г.).

Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо.



Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ. 

10 

Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу.

11 

Если же и то, что я написал, неубедительно, и меня обрекут на пожизненное молчание в СССР, я прошу Советское Правительство дать мне работу по специальности и командировать меня в театр на работу в качестве штатного режиссера.

Я именно и точно и подчеркнуто прошу о категорическом приказе о командировании, потому что все мои попытки найти работу в той единственной области, где я могу быть полезен СССР как исключительно квалифицированный специалист, потерпели полное фиаско. Мое имя сделано настолько одиозным, что предложения работы с моей стороны встретили испуг, несмотря на то, что в Москве громадному количеству актеров и режиссеров, а с ними и директорам театров, отлично известно мое виртуозное знание сцены.

Я предлагаю СССР совершенно честного, без всякой тени вредительства, специалиста режиссера и автора, который берется добросовестно ставить любую пьесу, начиная с шекспировских пьес о вплоть до сегодняшнего дня.

Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в 1-й Художественный Театр — в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко.

Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя — я прошусь на должность рабочего сцены.

Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной как оно найдет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, — нищета, улица и гибель.

Москва, 28 марта 1930 года
Пресса
Лена Ясная, Лена Золотая… К 95-летию премьеры «Дней Турбиных», Александра Машукова, Медиацентр МХТ, 5.10.2021
Неизвестная пьеса Булгакова предсказала мировую войну, Карина Липская, Московский комсомолец, 2.06.2021
«Адам и Ева» в МХТ им. Чехова, видеосюжет Первого канала, 31.05.2021
Театр, которого не было: «Бег» Михаила Булгакова во МХАТе, Ольга Федянина, Сергей Конаев, Коммерсантъ, 11.10.2019
Тараканий бег времени, Ольга Егошина, Театрал, 27.05.2019
Московский Художественный видит сны, Марина Токарева, Новая газета, 24.05.2019
Черным по белым, Елена Федоренко, Культура, 23.05.2019
Предлагаемые обстоятельства непреодолимой силы, Наталия Каминская, Петербургский театральный журнал, 21.05.2019
Заблудившийся трамвай, Алена Карась, Colta.ru, 20.05.2019
Сны убежавшего времени, Ирина Корнеева, Российская газета, 20.05.2019
«Мы сразу ныряем с головой», Мария Михайлова, Театрал, 15.05.2019
МХТ имени Чехова поставил «Бег» Булгакова, видеосюжет телеканала «ТВ-Центр», 15.05.2019
Премьера спектакля «Бег. Сны» в МХТ имени Чехова, видеосюжет телеканала «Культура», 15.05.2019
Бал Воланда в прямом эфире, Андрей Васянин, Российская газета, 10.11.2016
Любил Москву как женщину, Александр Васькин, Независимая газета, 12.05.2016
«Белая гвардия» добралась до Владивостока, видеосюжет телекомпании ОТВ (Владивосток), 30.06.2014
Грустный бордель Кирилла Серебренникова, Алла Шевелева, Известия, 21.06.2012
Кабаре-оккупай, Мария Седых, Итоги, 18.06.2012
Патриаршие пруды — новая станция метро, Наталия Каминская, Новые известия, 19.09.2011
МХТ начинает новый сезон премьерой «Мастера и Маргариты», видеосюжет телеканала «Культура», 7.09.2011
Дни Булгакова в Художественном театре, видеосюжет телеканала «Культура», 17.05.2011
Аншлаг и травля «Дней Турбиных», видеосюжет программы «Вести», телеканал «Россия-24», 16.05.2011
Воспоминания о Мастере, видеосюжет телеканала ТВ-Центр, 15.05.2011
Окаянные дни, Павел Константинов, Вечерняя Москва, 5.10.2006
Кабала во МХАТе, Ольга Галахова, Русский журнал, 11.09.2001
Кабала рынка, Елена Дьякова, Газета.Ru, 10.09.2001
Красота с двумя антрактами, Алексей Филиппов, Известия, 10.09.2001
Реставрация, Олег Зинцов, Известия, 2.09.2001