МХТ имени Чехова открыл сезон премьерой Кирилла Серебренникова. Когда-то Бертольт Брехт переписал старинную «Оперу нищих» Джона Гея так, что в викторианской Англии трудно было не узнать предвоенный Берлин. Много ли у него общего с сегодняшней Москвой, выясняла на спектакле АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
Вопреки своей привычке, Серебренников не стал осовременивать пьесу — во-первых, благодаря строгому надзору наследников драматурга Бертольта Брехта и композитора Курта Вайля. А во-вторых, в ней, как выяснилось, осовременивать нечего. Когда Константин Хабенский (Мэкки Нож) заявляет публике, что завязывает с грабежом, перепрофилируясь в банкиры, кажется, что реплика придумана только что. Но нет — это текст Брехта. Единственное, что позволил себе режиссер,- заказать новый перевод (диалоги перевел Святослав Городецкий, зонги — Юлий Гуголев и Алексей Прокопьев) и пригласить в качестве дирижера Александра Маноцкова, сделав участников Московского ансамбля современной музыки персонажами спектакля. Вообще, «Трехгрошовая опера» — тот случай, когда само содержание диктует форму. «Добрый вечер! Сегодня в этом хлеву состоится моя свадьба»,- впервые появляясь на сцене, Мэкки Нож превращает происходящее в лихо закрученное ток-шоу, финалом которого может стать его собственная смерть.
Диктует, однако, не только форма, но и обстоятельства места: классическому МХАТу с его школой перевоплощения была чужда брехтовская дистанция. Потому, вероятно, к Брехту МХАТ за всю историю обращался дважды и не слишком удачно. Разумеется, сегодняшний МХТ — лишь дальний родственник театра, исповедовавшего систему Станиславского. Однако Кирилл Серебренников, взявшись за «Трехгрошовую», явно задумался над тем, как прописать «„Чайку“ эпического театра» (так называют пьесу Брехта историки театра) в театре с чайкой на занавесе. В первой же сцене Мэкки подходит к рампе, осторожно трогая этот самый занавес — как ворованную драгоценность. А крышующий попрошаек папаша Пичем (Сергей Сосновский), втолковывая им, что разжалобить богатых может не настоящая бедность, а искусство перевоплощения, цитирует монолог Треплева: «Нужны новые формы…»
Словом, Кирилл Серебренников не только вернул «Трехгрошовой» — успешному бродвейскому мюзиклу — социальную остроту и злость. Он придумал свое оправдание зонгам, то и дело прерывающим действие и требующим особой условности: согласитесь, странно, когда бандит с петлей на шее распевает шлягер. Но Мэкки Хабенского — не столько бандит, сколько любитель хэппенингов. Даже свою свадьбу с Полли Пичем (Ксения Лаврова-Глинка) он превращает в шоу, наряжая уголовников в смокинги и заставляя корчить из себя джентльменов. В карманах его костюма-тройки лежат белые перчатки, в кожаной кобуре — не револьвер, а микрофон. Даже в тюрьме, зажатый ревнивицами Полли и Люси, он, прежде чем сбежать, откровенно упивается их кошачьим дуэтом, переходящим в драку.
Артистом оказывается и папаша Пичем, решивший погубить Мэкки, чтобы спасти семейное дело. Пичем Сергея Сосновского — тот нечастый случай, когда конкретный персонаж разрастается до обобщения, Брехт смыкается со Станиславским, а театр — с жизнью. Сверля публику трагическим взглядом, актер исполняет зонги, как блатной речитатив, с такой до боли знакомой, бесконечно-глумливой хрипотцой, что ушанка, растянутые треники и ордена на кургузом пиджаке кажутся необязательным дополнением. По Пичему, все мы - артисты в этой бескрайней зоне, где туповатый шеф лондонской полиции Браун (Алексей Кравченко одет, разумеется, в милицейскую форму) гуляет на свадьбе своего армейского кореша Мэкки. Где любого можно ловко «развести»: собственную дочь, лондонский сброд, публику в зале (если поклянчить милостыню прямо во время спектакля) и даже самого Брауна, предающего Мэкки, чтобы избежать огласки.
По ходу действия, однако, понимаешь, что и сам режиссер такой же безудержный перформер, как его герои: увлекшись очередным остроумным трюком, он словно забывает о целом. Впрочем, финальный фокус спектакля забыть трудно. Чудом избегнувший виселицы Мэкки (королева дарует ему жизнь и дворянский титул) шагает по вертикальной бетонной стене, устланной красной ковровой дорожкой. Его путь наверх только начинается.
