Драматург, писатель, музыкант и затворник Патрик Зюскинд написал свой «Контрабас» для радио. Но вот уже более 30 лет драматические актеры не оставляют желания воплотить на сцене этот монолог одинокого музыканта — гения в восприятии красоты, но ремесленника в искусстве. В нем есть все или почти все: трагедия маленького человека, неразделенная любовь, разговоры о музыке, которую он потрясающе чувствует, — от благоговейного преклонения перед ней до баек из жизни композиторов, которых этот человек рассматривает через весьма необычную призму: а каков вклад этого композитора в искусство контрабаса? Несколько лет назад в польской Торуни прошел даже международный фестиваль, посвященный только этому тексту. Наш «Контрабас» (тогда его играл Константин Райкин в спектакле Елены Невежиной) туда не поехал по очень простой причине: все театральные братья по «Контрабасу» играют эту пьесу в камерном пространстве малой сцены, а Райкин играл на тысячный зал и втискивать свой спектакль в прокрустово ложе камерного пространства не собирался. Хотя реквизит его спектакля был минимален и вписался бы в любое пространство — несколько ящиков из-под пива, пивные бутылки да его величество контрабас. А вокруг музыка и космос. На «Контрабас» заглядывались и Евгений Миронов с Кириллом Серебренниковым, и Константин Хабенский. Последний довел свою мечту до воплощения вместе с молодым режиссером Глебом Черепановым, который весьма удачно дебютировал на сцене МХТ с «Удивительным приключением кролика Эдварда», сделанного с детским задором, изобретательной мастеровитостью и недетской печалью. Они тоже предпочли большую сцену, да еще и сочинили целую пространственную и звуковую партитуру: герой Хабенского практически не остается один на один с текстом, музыкой и публикой. В обитое полосатыми матрасами пространство, как в преисподнюю, сваливается закутанный человечек с неподъемным футляром, который предназначен для какого-то инструментального «акселерата». К футляру приделана горка, по которой человечек неуклюже скатывается в свое жилище, путаясь в пальто и фалдах непомерно длинного фрака, явно с чужого плеча. Как и предполагалось, нормального контрабаса в футляре нет, зато есть еще один матрас, молоток, пивные бутылки. Человечек старается поскорее заколотить дверь последним матрасом, торопится, бьет себя по пальцу (рабочему инструменту!), лелеет ушибленный палец, с яростью отправляет «провинившийся» молоток в мусоропровод, ставит пластинку, запутывается в пальто, не успевая вытащить голову к любимому мотиву и дирижируя с застрявшей головой… Убежище сумасшедшего точно ведет с ним диалог. Контрабасист давно надрессировал его так, что любой предмет готов отвечать звуками на зов своего хозяина. Он играет на бутылках, перекладинах в спинке стула, ежике для унитаза. В качестве «успокоительного» хватается за музыкальную шкатулку, накручивая ручку от presto к largo. Порой он даже ставит пластинки, которые развешаны на стене огромного шкафа, но пластинки заедает на самых любимых местах. Музыка, гармония не дается этому повелителю звуков. Музыка звучит в его душе, но в реальности откликается скрежетом и стуком. Даже контрабас вместо положенных ему мужественно глухих звуков издает какой-то жалобный скрежет — его обладатель водит по струнам шарфом. Но, признаться, даже в этот момент интуиция еще не подсказывает, какой финал задумали актер и режиссер. А забитая матрасами конура между тем вовсе не гарантирует защиты. С грохотом вываливается мусор от живущей выше соседки, уставшей от звуков контрабаса; распахивается дверца огромного шкафа, откуда веет мусорный ветер. Но когда контрабасист распахивает окно, чтобы показать, как шумна его улица, за ним царит зловещая тишина и чернота. Обитая матрасами обитель оборачивается мороком и наваждением. А когда контрабасист стреляет из пистолетика, воображая, как застрелит его охранник в театре за дерзкий крик посреди спектакля, матрасы с лампами и вовсе обрушиваются, превратив жилище музыкального отшельника в зияющий хаос. Контрабасист, кажется, этого даже не замечает, но от игрушечного выстрела в его мозгу что-то окончательно замыкается, и перед нами предстает безумец. Константин Хабенский, у которого преступно давно не было премьер в театре, решительно расправляется с имиджем романтического героя. Все свое мастерство он вкладывает в едкий образ абсолютного неудачника, который «дошел до самой сути» в науке несчастья. Любовь и музыка, которой он верно служит, перебродили и скисли в его душе, отравили и ослепили ее. Хабенский показал механизм рождения маньяка, потерявшего всякую связь с реальностью (толь¬ко вряд ли Патрик Зюскинд писал именно об этом). Собираясь на вечерний концерт, контрабасист проделывает было обратный путь наверх, но неожиданно застревает в дверях и приковывает себя наручниками к футляру-гиганту. А затем и вовсе обнаруживает «скелет в шкафу» — труп юной Сары в холодильнике. Так, маленький человек с большими страстями становится своеобразным младшим братом Питера Гренуя — главного героя самого знаменитого романа Зюскинда «Парфюмер». Но режиссер и актер не захотели оставлять публику с финалом триллера и подарили еще один финал — театральный: точно музыканту, прикованному наручниками к контрабасу и к трупу убитой, явилось сладкое видение, в котором он на¬конец познакомился с Сарой и даже нашел музыку, которую они могут исполнять вместе, сопрано и контрабас. На абсолютно пустой сцене, «когда опера становится Вселенной», деревянный голосок куколки-сопрано (Ольга Воронина) и робкий бас туттиста (Константин Хабенский специально освоил контрабас для этой сцены) исполняют арию Генделя Lascia ch'io pianga. Но ее величество Музыка так и не дается им в руки.
