Питерский режиссер Юрий Бутусов, прописавшийся последние несколько лет в Москве, собрал команду, с которой вместе начинал. Пригласил художника Александра Шишкина, давно обосновавшихся в МХТ Константина Хабенского и Михаила Пореченкова, выписал из Петербурга Михаила Трухина. И своей постановкой «Гамлета» резко поднял профессиональную планку московской сцены.
Сцена МХТ, кажется, давно не переживала такого мощного выплеска художественной энергии, она точно встряхнулась и с радостью обнаружила таящиеся возможности. Движение разнообразных занавесов — прозрачного, кружевного, черных занавесей-парусов — создает подвижное, пульсирующее пространство, то убегающее куда-то в глубь, то распахивающееся вширь, то сужающееся до полоски авансцены. Александр Шишкин увеличил зеркало сцены еще и подсвеченным экраном, открывающим прозрачную дверь в другой мир. На его то желтом, то голубом фоне персонажи трагедии вдруг превращаются в силуэты самих себя. Красота сценической картинки действует гипнотически. Но это не главная составляющая концептуального сценографического решения Шишкина.
Натянутые поперек сцены стальные тросы ослабли, болтаются. Они похожи и на колючую проволоку, сквозь которую продирается призрак. Похожи и на провисшие струны гигантской мировой гитары. Мир расшатался. Предметы потеряли плотность. Над сценой висит веревочный контур лодки. Причудливые, то и дело падающие стулья кажутся лишь тенью стульев, их контуром.
И в этом «расшатанном» мире нужно вновь завести ослабевшие пружины интриги, вычертить движение авторской мысли. Юрий Бутусов ощущает свой спектакль частью длинной вереницы прочтений. В мхатовской постановке масса летучих отсылок к «Гамлетам» Любимова, Някрошюса, Стуруа, Тарковского. Спектакль существует в культурном поле и ощущает себя частью традиции.
Так, воспользовавшись преданием о том, что во времена Шекспира актеры играли по нескольку ролей, Бутусов дал своим актерам возможность примерить костюмы и судьбу разных персонажей. Гильденстерн (Алексей Агапов) и Розенкранц (Олег Тополянский) выходят могильщиками в сцене кладбища. Актер Сергей Сосновский, играющий дух отца, появляется в роли странствующего актера. А Гамлет (Михаил Трухин), Клавдий (Константин Хабенский), Полоний (Михаил Пореченков) практически не сходят со сцены (в Прологе, Сценах вне разряда и Непредвиденных сочинениях заняты они же, ласково предупреждает программка). Спортивным языком выражаясь, они стали форвардами мхатовской постановки, остальным досталось амплуа «подающих» мячи и реплики. Сыгранность великолепной тройки (вот уж чувствуют друг друга затылком), их чувство локтя и целого определили ритм мхатовского «Гамлета» в духе джазовой импровизации. Своеобразной квинтэссенцией стиля постановки стала сцена джаз-банда, когда музыканты, кто во что горазд, играют на палке-трости, на сучковатой дубине и на поставленной стоймя скамейке.
Бережно (иногда даже с излишним почтением) относясь к тексту Барда, Юрий Бутусов сделал единственную крупную купюру в «Гамлете», полностью вычеркнув Горацио, передав его функции Полонию и Клавдию. Эта троица задирает друг друга почти по-школьнически (режиссер дал актерам массу милых примочек, которые в ходу между бывшими одноклассниками: тыкнуть в живот, покидаться попавшим под руку предметом, опрокинуть на голову ведро и т.д.). Они цепляются друг к другу, задирают друг друга и не могут друг без друга жить. Уговаривая Гамлета остаться в Дании, не ездить в Виттенберг, Клавдий падает перед ним на колени. И на этот жест, а вовсе не на просьбу немолодой усталой Гертруды (Марина Голуб) откликается Гамлет. Хамоватая жизнерадостностиь великолепного Полония перекликается с пластичной изменчивостью Клавдия, а «хамелеонство» Короля дает фон для гамлетовской упертости на одной любимой мысли.
Режиссерский рисунок Юрия Бутусова в этой постановке прихотлив и подробен. Спектакль хочется описывать шаг за шагом. И как, беседуя с Гамлетом, Полоний чистит ножом сверток, напоминающий рыбу («Вы рыбный торговец?» — поинтересуется Гамлет), а потом вспарывает ее ножом, и вдруг из нее брызгает фонтанчик воды. И как безумная Офелия (Ольга Литвинова) отрывает лоскутки от платья, раздавая цветы: вот рута, розмарин? И как толкает и ворочает железный стол Гамлет, читая «Быть или не быть», и физическое усилие дает ощущение тяжелых поворотов мысли принца. И блистательная сцена «Мышеловки», где странствующие актеры укладываются в супружескую кровать, а Гамлет лично пускает театральный дым и читает текст за убийцу. Придумок много, и, пожалуй, не стоит искать разгадку каждому режиссерскому ребусу. Зачем вдруг появляются две Офелии и куда они исчезают? Почему та или иная сцена проигрывается несколько раз (возвращаясь то ли как воспоминание, то ли как предвидение). Приятнее и продуктивнее расслабиться и получать удовольствие от богатства фантазии и обилия находок.
Идя по тексту классической пьесы, откликаясь на мельчайшие нюансы ее подначек, Бутусов строит каждую сцену как замкнутый в себе фрагмент. И именно поэтому головокружительная мозаика кусочков не складывается в единство. И можно предположить, что, давая своим зрителям предельную свободу прочтений, Бутусов вовсе и не ставил задачей прочерчивание цельной линии трактовки. Спектакль объединяет не столько энергия общей мысли, сколько единство настроения и ритма. Как джазовые вариации вдруг открывают в классической теме новые возможности, так Юрий Бутусов открыл новые возможности знакомой сцены.
