«Гамлета» никогда не было в обойме Художественного театра. Со времен несостоявшегося спектакля-легенды Гордона Крэга. Теперь и этот пробел восполнен питерским режиссером Юрием Бутусовым. На слух Юрий Бутусов вернул довольно много текста, который режиссеры привыкли опускать в погоне за комиксовой внятностью сюжета. Зато он убрал Горацио, единственного друга Гамлета и единственного выжившего свидетеля датской трагедии.
Гамлет Михаила Трухина остался один как перст. Как лирический герой Ионеско Беранже среди оносороженных сограждан, к которым примкнула даже его возлюбленная. Как Войцек в своем полку — именно эта давняя роль Михаила Трухина больше всего перекликается с его нынешним Гамлетом: тщедушный Войцек, раздавленный «загадками не нашего охвата».
Его гибель бесславна, а жизнь так по-сегодняшнему обесценена, что никакой Фортинбрас не похоронит его с почестями. Он не согрет даже женским теплом: ни хитровато-послушная Офелия Ольги Литвиновой, ни надменно-окаменевшая Гертруда Марины Голуб на это не способны. Лишь покойные отцы — Полоний да Гамлет-старший — могут подарить своим несчастным детям толику нежности.
В Прологе трое закадычных друзей (в исполнении Михаила Пореченкова, Константина Хабенского и Михаила Трухина — питерский костяк бутусовской команды) затеют игру, которая окажется для них смертельной. От первой крови до последней рукой подать.
Первым, как это обычно бывает, падет главный балагур и весельчак — герой Михаила Пореченкова, он же Полоний, он же матрос-клоун (плод режиссерской фантазии), явившийся озвучить (и снизить) письмо Гамлета.
Другой (Клавдий — Хабенский) возьмет на время верх над своим ровесником (Гамлет — Трухин), которому он никогда не был ровней. Игра развяжет ему руки и выпустит наружу темные инстинкты.
Яростная жажда реванша. Жаркий угар ворованной победы. Чуть брезгливая страсть к доставшейся ему пожилой и властной жене-королеве. Липкий озноб страха возмездия и непоправимости, от которого ему отныне не дано будет отогреться. Такова кардиограмма, которую мастерски вычерчивает Константин Хабенский. Клавдий по-плебейски готов унижать и унижаться: да вот хоть сунуть этому интеллигентишке Гамлету кляп в рот из салфетки, которой только что чистил ему ботинки.
Гамлет примет вызов, согласится играть по правилам, навязанным ему этим миром. И потеряет страх — перед противником, а затем и перед Богом в себе самом.
Первого состоявшегося мхатовского «Гамлета» отличает бережная чуткость к выбранному слову.
Вот, скажем, Призрак Сергея Сосновского говорит об огне, в котором горит его душа, и с удовольствием перекидывает с ладони на ладонь кусочек льда — когда еще придется его подержать! Есть тут и почти чаплинская плотность гэгов, фирменная бутусовская чувственность, экспрессия, а также джазовое мышление. Именно оно придает смертельным играм людей кураж печальных и стремительных импровизаций.
