«Гамлет» — четвертый спектакль Бутусова в Москве. После «Макбетта» Ионеско и «Ричарда III» Шекспира в «Сатириконе» и «Воскресения. Супер» по братьям Пресняковым в «Табакерке». «Гамлет» — это недопроявленный режиссерский стиль, которому Бутусов привержен со времен «В ожидании Годо». И если Бутусов не изменит себе впредь, смотреть его будет все скучнее: есть подозрение, что тот способ, каким он всегда работал и продолжает работать с текстом, очень скоро может устареть. «Гамлет», в частности, хорош тем, что здесь что-то не сложилось, что-то рвется, а потому может заставить прекрасного и относительно молодого режиссера пересмотреть взгляды на искусство. То-то будет хорошо.
Недопроявляется же бутусовский стиль тогда, когда на сцене появляются «чужие». Чужими, вялыми и косноязычными на родной сцене выглядят артисты Художественного театра, но они ни в чем не виноваты — «виноват» Бутусов, решивший, что все могут справляться с такими задачами, которые по плечу его любимой троице — Константину Хабенскому, Михаилу Пореченкову и Михаилу Трухину. По этой и еще по многим другим причинам спектакль оказался не самой большой удачей режиссера, но явно украсил МХТ.
Собравшись вместе впервые после бюхнеровского «Войцека», трое ныне уж знаменитых выпускников Мастерской Вениамина Фильштинского показали на главной московской сцене актерский мастер-класс: как говорят (спасибо Валерию Галендееву), как двигаются (в спектакле пластику им ставил Николай Реутов) и как держат режиссерский «рисунок». Ну и, разумеется, какой энергетикой обладают. И вот ведь — спектакль то и дело спотыкается, женщин вообще лучше увести со сцены и никому не показывать, трюки порой хоть и эффектны, да как-то старомодны, а свой личный пафос, актерский, клоунский, иногда трагический, — эти трое выдерживают. С легкостью, которую добывает из них один лишь Бутусов.
Главный упрек, высказанный «Гамлету» московской прессой, — отсутствие смысла. Да, вот так черным по белому и написали — не умеет, дескать, приглашенный из Петербурга режиссер, который, между прочим, неплохо начинал (все помнят «В ожидании Годо» на «Золотой маске») разбирать текст. Стоит ли добавлять, что это обвинение гораздо хуже другого, более распространенного, но совсем уж бессмысленного, — как можно было «менту» доверить главную трагическую роль мирового репертуара.
Дело в том, что требование смыслов — в том виде, в котором их «считывают» критики и отливают потом в концепцию, — бессмысленно по отношению к этому «Гамлету». Бутусов сделал так, что текста практически не слышишь, то есть не слушаешь, или пролетает он вместе со всеми своими «быть или не быть» мимо ушей твоих как малоинтересный, хотя и обязательный. Если это случайный эффект — тем он дороже, потому что, как справедливо заметила Алена Карась в «Российской газете», именно бессмысленность, и этого текста тоже, сейчас в цене. То есть единственная его функция — двигать сюжет, а здесь Шекспир мастер.
Режиссерски же разбирать пьесы Бутусов умеет, тут даже неудобно как-то спорить. Если б не умел — не было бы у него такой свободы, а ее как раз чувствуешь на этом разбитном «Гамлете», где Михаил Пореченков в роли придворного соглядатая Полония очень смешно и пошло извращает письмо Гамлета к Офелии и срывает аплодисменты. Текст работает здесь от противного: то есть на определенную реплику накладывается физическое действие, прямо противоположное смыслу сказанного или же находящееся с ним в контрапункте. Скажем, когда Полоний читает нотации Гамлету, тот валяется на железной кровати с пружинами, а потом вскакивает и идет справлять малую нужду — демонстративно, потому что старый пень его достал. Ну да, здесь такая лексика. А раз оставляем от Шекспира острый сюжет, то делаем это с лихим мальчишеством, на какое только способны трое трагических клоунов. Каждый — в своем амплуа.
Клавдий-Хабенский — злой отчим, игривый любовник сиплой матроны Гертруды (Марина Голуб) и до смерти напуганный соседством с ходячей опасностью, какую представляет собой Гамлет. Пытается молиться перевернутому столу, легко взлетает на гимнастического «коня», водруженного художником Шишкиным на сцену.
Пошловатый оптимист Полоний — Пореченков, довольно веселый и почти лишенный рефлексии персонаж, который, между прочим, хвастается, что в юности он в университетском театре играл Юлия Цезаря — и в очередной раз срывает овацию зала. Вообще, редко в каком «Гамлете» бывает, чтоб публика так искренне переживала смерть этого малосимпатичного героя.
И Гамлет. Михаил Трухин, который своей взвинченной энергетикой делает из героя нервного студента, очень умного и по-подростковому злого. И еще умеет молчать. Ведут, например, сцену Гертруда и Офелия (Ольга Литвинова), а рядом, в темном пустом провале, стоит Гамлет и молча ждет. Вот в таких бессознательных ямах и прячется пылкая жизнь этого «Гамлета». Непредсказуемо талантливого сочинения как раз к концу «театральной эпохи». Постфактум, так сказать.
