Имена

Видение «Чайки»

Нина Суслович, журнал «Камергерский, 3», 16.11.2020


В чем загадка пьесы Чехова, ставшей символом Художественного театра? Что такое монолог о Мировой душе? В какие моменты «Чайка» снова возникает на афише МХАТа? Об этом главный редактор журнала «Камергерский, 3» Нина Суслович беседует с историком МХАТа Инной Соловьевой.

– Инна Натановна, «Чайка» судьбоносная пьеса для Художественного театра, для российской сцены. Но счастливая ли она?

– «Чайка» – пьеса таинственная. Таинственная не только по своей художественной природе, но и по отзвукам, которые она дала в судьбах тех, кто с ней соприкасались. Довольно роковая пьеса. Судьбоносная? О да! Счастливая? Не посмела бы так ее назвать. Но определение «судьбоносный» – очень редко совпадает с определением «счастливый».
Как все это было 120 лет назад? Довольно просто. В воздухе Европы витало обновление, а Россия была европейской страной, каковой, я надеюсь, она пребывает и пребудет всегда. В Европе ставили Герхарта Гауптмана, Генрика Ибсена. Спектакли этих авторов появились и в Художественном театре, причем в первый же сезон.

– А как было принято решение о том, что в МХТ появится «Чайка»?

– После злосчастной премьеры в Александринском театре в 1896 году, после попыток Алексея Сергеевича Суворина воспользоваться влиянием своего издания «Новое время», чтобы защитить Чехова и объяснить публике, что та промахнулась, что «Чайка» хорошая пьеса, Немирович-Данченко и Суворин обменялись письмами. И Немирович говорит Суворину, что «Чайку» они ставить будут. Рассчитывать на большой успех у публики не стоит, но 10–15 представлений дадут. Если пьеса не удержится в репертуаре – ничего страшного.
Такие вот спокойные и ясные слова были написаны Владимиром Ивановичем по поводу «Чайки». Да, она не входила в первый ряд премьер, и совершенно правильно, потому что начинать надо было с безусловного козыря – с «Царя Федора Иоанновича» Алексея Константиновича Толстого.

– В «Царе Федоре» сила, богатство, красота и трагедия русской жизни слиты воедино. Можно ли сказать, что мощь пьесы Толстого перекликалась и со временем, и с тем сильным чувством создания нового, которое владело основателями Художественного театра?

– Оглядываясь на год создания театра, на сезон 1898–1899 годов, понимаешь, как же все счастливо и крепко сошлось. Какое яркое, разнообразное время, какое завидное соединение разных сил! Это же пир! «Царь Федор» начинался с пира в доме князя Шуйского. На самом верху великолепного бревенчатого дома, тяжелого и красивого, с видом на всю Москву, празднуют сговор: выдают красавицу замуж за красавца. Боярский заговор, который созревает в этом доме, тоже праздничен: ощущение радости от крупности и силы фигур, от игры этих сил. К сцене пира в рифму пришлась сцена бунта – на открытом торгу, где полно товаров, где в рыбацких сетях огромные рыбы, яркость красок, страна богатая! Уж как ее разорял Грозный Иван Васильевич, а она снова богата! И немыслимая пленительная доброта беспомощного царя Федора – тоже одна из важнейших сил. Москвин играл доброго и слабого – играл мощно, до слез мощно.
Для открытия МХТ этот спектакль подходил идеально.

– Как выяснилось позднее, идеально в точку пришлась и «Чайка»?

– Да, та самая «Чайка», которую не приняли в Александринском театре. Это ведь была дурацкая история. Публика не читала пьесы, которая была опубликована в «Русской мысли» только через два месяца после премьеры, в декабре 1896 года. И так трудно в первый раз услышать этот текст со сцены! А ребята, которые потом репетировали в МХТ, – этот прекрасный молодой выпуск Немировича-Данченко в Филармоническом училище, – купили по экземпляру «Русской мысли», прочли пьесу и пришли в состояние счастья, радости.

– От чего, как вам кажется?

– Во-первых, «пять пудов любви». Как интересно: о любви – по-настоящему новая пьеса! Кроме того, это пьеса про Мировую душу. А Мировая душа – это про что? Это где про нее говорится? Не там ли, где еще про Мировую волю, не у Шопенгауэра ли? Странные отзвуки. На следующий год после премьеры «Чайки», в Художественном театре пойдет «Дядя Ваня», где Войницкий говорит: «Из меня мог бы выйти Шопенгауэр!»
«Чайка» – пьеса, полная – нет, не мистики – мистики в ней как раз начисто нет. В ней есть – повторим – таинственность. Поскольку все, что относится к сотворению мира, к его одушевлению – это таинственно, это прекрасно. И страшно думать, что душа одинока, как узник, брошенный в колодец. Да, она там одинока, но еще какой ужас, когда она там не одинока. И когда душа Александра Македонского пребывает с душами пиявок: Александру Македонскому страшно, но ведь и пиявкам не очень хорошо, в таком соседстве. Мука всех жизней в вынужденной, насильственной тесноте – это тема трагедии «На дне»; не возникает ли у Горького как отклик «Чайки»? Может, стоит подумать?

– Искусство актеров, игравших «Чайку» на сцене МХТ, откликалось, по отзывам, непривычным ощущением – незнакомым прежде чувством времени. Казалось, они чувствуют бесконечность времени уже прожитого миром до них, и такую же бесконечность впереди.

– Вы правы. Это было одно из чудес спектакля. Что такое пространство времени? Это обилие времени: сзади неизмеримо много, и впереди не меньше. Твое сегодняшнее существование – в ощущении того, что ты живешь в бесконечности. Ты – конечен, а прошлое и будущее нескончаемы.
Вот это истинно чеховская тема. И русская тема. Ощущение свободы и воли – что нам делать с этой волей, с этой бесконечной степью? Об этом Чехов гениально пишет в мало кому памятном рассказе «Огни». В степи строят железную дорогу. У Чехова написано, что во тьме горят огоньки, и непонятно, что это? Стан филистимлян? Какая это степь – иудейская, древняя? Какая степная, русская бесконечность?
И как это укладывается в «Чайке». Все герои пьесы существуют с ощущением: место, которое ты занимаешь во времени, тебя мучает. Чего ты хочешь в эту минуту? Ты в нее втиснут, в ней хорошо, «пять пудов любви», и мы любим, черт подери! Но эта минута – такая недолгая среди огромного.
И чего только не будет дальше! Будет и то, о чем думает Вершинин-Станиславский в спектакле «Три сестры», который в МХТ поставят к 1901 году. В третьем акте Вершинин приходит в дом к Прозоровым с пожара, охватившего город: «И когда мои девочки стояли у порога в одном белье, босые, и улица была красной от огня, был страшный шум, то я подумал, что нечто похожее происходило много лет назад, когда набегал неожиданно враг, грабил, зажигал…» А в нынешнюю-то ночь никто не набегал, никакого поджога – просто горит город. И дальше: «Я хватаю их, бегу и все думаю одно: что им придется пережить еще на этом свете!» Этим девочкам придется пережить 1917 год, когда им будет лет по двадцать с небольшим, но и позже тоже… Пьесы Чехова – и «Чайка» – все время погружают нас в пространство за нами и пространство перед нами.

– Вы сказали, что «Чайка» отразилась на судьбах актеров, игравших в пьесе. А как?

– Эта тяжелая, трудная пьеса сломала жизнь молодой актрисе Марии Роксановой, которая сыграла Нину Заречную. Причем Роксанова сначала ведь понравилась Станиславскому. Когда подбирали труппу, он ездил ее смотреть в каком-то дачном спектакле. И написал Немировичу-Данченко: «Думаю, у нее есть je ne sais quoi, которое притягивает к ней». Очевидно, какое-то особое обаяние, незнакомое, новое, странное.

– Роксанова к осени 1898 года заканчивала репетировать другую роль – Ганнеле в пьесе Гауптмана. Но премьера не состоялась, а ее Нину Заречную не принял Чехов, и Роксанова вскоре ушла из МХТ. Так ведь было?

– Действительно, раньше собирались выпустить «Ганнеле». Мистерию, в подлиннике пьеса называется «Вознесение Ганнеле». Но у московского митрополита Владимира были свои основания не разрешать этот спектакль. В истории с «Ганнеле» он ни против чего не возражал, просто говорил о том, что существует правило, по которому Христа нельзя выводить на сцену. «Так у нас и не выводят!» – отвечали ему. В пьесе был учитель Готвальд. «Не надо мне объяснять, что вы переименовали. Я же понимаю, что речь идет об Учителе – то есть о Христе». И спектакль не вышел, хотя уже были проданы билеты.

– И тогда начинают усиленно репетировать «Чайку»?

– Остальной репертуар ведь никто не смотрит, ничего, кроме «Царя Федора», нет! Все спектакли, которые перенесли в Художественный театр из Общества искусства и литературы, не посещались. Да, Станиславский – замечательный, любимый актер, он очень хорошо играет в драме-сказке Гауптмана «Потонувший колокол», но спектакль идет год, и все, кто хотел видеть, его посмотрели. На это не покупают билеты.
Необходима новая постановка: если не «Ганнеле», то «Чайка». Спектакль заканчивают впопыхах. Эта ли спешка подорвала Роксанову, другая ли была причина, никогда не распутать. Но иное дело, что нерв выпуска был преобразован на сцене едва ли не в тему спектакля. В тему нервного ожидания, в тему кризисного времени – личную для персонажей пьесы.

– Артисты страшно волновались на премьере «Чайки». Они не были уверены в успехе?

– О да, как они боятся на премьере, когда заканчивается первый акт! Мария Андреева и Иван Москвин не участвовали в «Чайке». На премьере они сидели в трюме – хотя какие там трюмы, в этом театре «Эрмитаж» в Каретном ряду! – и должны были петь песни, потому что на колдовском озере у Чехова шесть помещичьих усадеб. И везде-е поют… И когда после первого акта зал молчал, они у себя в трюме замерли. А потом слышат – грохот, аплодисменты, они встают, кричат, обнимаются, целуются! Все прекрасно, происходит все то, о чем они не смели и мечтать! Вот это судьба «Чайки» – пьесы, которой не назначали успеха и которая стяжала его на века.

– Почему же «Чайка» не удержалась в афише?

– Как это не удержалась? Спектакль шел до февраля 1902 года. Но случилось так, что из постановки и вообще из этого театра ушел и увел за собой несколько немаловажных людей Всеволод Мейерхольд, игравший Треплева. Это уже другая история, но тоже с «Чайкой» глубинно связанная, то есть не без тайны.
На «Чайке», кстати, возникла близость между Чеховым и Мейерхольдом, их переписка, которая потом в связи с судьбой Мейерхольда и его архива стала недоступна. За исключением одного-единственного сохранившегося письма Чехова и нескольких писем Мейерхольда.
Очень интересны письма Мейерхольда, его размышления о том, как неудачно возобновляются спектакли, перенесенные на новую, гораздо более благоустроенную сцену в Камергерском переулке. В Каретном ряду ведь была нищая сцена. И на этой нищей сцене поразительно шло то таинственное, что было в «Чайке». Персонажи уходили в темные, изношенные кулисы, уходили в бесконечность. А на упорядоченной сцене Камергерского эффекта исчезновения не возникало, и что-то умерло в этом спектакле. В 1905 году «Чайка» возобновляется, но ненадолго. Несколько раз сыграли, и все развалилось.

– Когда «Чайка» появляется снова – как текст, к которому хочется вернуться?

– В очередной критический момент: уже ясно, чем закончится Первая мировая война – плохо она закончится. В конце 1915– начале 1916 года опять возникает идея «Чайки». Книппер хотела продолжать играть Аркадину, и она могла ее играть. Как замечательно говорит Аркадина в пьесе: «Я никогда не заглядываю в будущее». Все думают о будущем, а она – нет. Она продолжает жить. Вместе с Книппер репетирует Треплева Михаил Чехов, молодой, не так давно пришедший в театр. Но ни в 1916, ни в 1917 годах «Чайка» сыграна не была.
А после революции больше одной пьесы Антона Павловича Чехова держать в репертуаре Художественного театра не разрешалось. Во МХАТе до лета 1928 года продолжал идти «Дядя Ваня», поставленный в 1899 году. И только при условии, что он сойдет с афиши, осенью 1928-го возобновили «Вишневый сад». Пьесу о гибели, вообще-то комедию.  Спектакль о том, что можно вырубить сад, но останется земля, из которой все равно что-то вырастет.
Наступало время, властителям которого Чехова вообще было не надо. Быть может, большевики догадывались, что нет другой силы, которая так бы сопротивлялась их воле, как ощущение бесконечности, что порождает в мире Чехов? Хорошее пройдет, плохое пройдет, а жизнь продолжается.
«Чайка» возникает в театре не обязательно в роковые, но важные минуты. У Немировича-Данченко мысль поставить «Чайку» появилась в середине 30-х годов. Но все же он решает: нет, будем ставить «Три сестры». Эта история уже не про Аркадину, которая не хочет думать о будущем. Это о том, что про будущее думать надо, оно близко, его надо прожить.

– Инна Натановна, а шла ли «Чайка» в Москве перед войной? И на сцене какого театра вы сами впервые встретились с этой пьесой?

– Шла ли «Чайка» в Москве перед войной, я не знаю. Для меня первые «Чайки» на сцене – это спектакли последнего московского военного сезона, 1944–1945 годов. Я была уже студенткой ГИТИСа, на семинаре по театральной критике у Павла Александровича Маркова мы, первокурсники, обсуждали написанное Яном Березницким, самым одаренным на нашем очень сильном курсе; он писал о спектакле Таирова в Камерном театре; я писала о спектакле Юрия Александровича Завадского в Театре им. Моссовета.
Перечитать бы сейчас, что мы тогда написали… В «Чайке» Таирова был единый центр: стоявший посреди сцены огромный концертный рояль, весь раскрытый, лаково-черный, с тяжело-косо поднятым крылом. Спектакль был озвучен дивным голосом Алисы Коонен.
Немолодая Коонен играла Нину Заречную победительно и гибельно, на последнем повороте судеб. Пройдет еще несколько лет, в Москве закроют Камерный театр.
В спектакле Завадского Нину играла актриса Валентина Караваева. Играла обворожительно тихо. Караваева только что поразила в предвоенном и уже полном призвуков войны фильме, который носил женское имя «Машенька». Караваева поразительно открывала тип, только еще возникающий, только еще обещанный: юная девушка, та самая, какая с нами все время рядом, какой второй на свете нет и быть не может, которая должна жить и жить, потому что при ней всем лучше. Всем честнее, всем добрее, всем смелее и всем естественнее во всех этих божественных качествах. Свидетельствую и присягаю: Валентина Караваева играла именно это. Несла в себе тип, которому должно было расцвести на Отечественной войне и на Отечественной войне погибнуть.
Тип-подснежник, бесстрашно выдерживающий холод. Тип, знающий расцвет только очень ранний. Тип обреченный. Тип с войны не вернувшийся. О судьбе Караваевой ходили легенды, мы рассказывали друг другу про ее замужество, про ее отъезд, (в 1945–1950 годах Валентина Караваева была замужем за английским атташе Джорджем Чапменом, жила в Великобритании и Швейцарии. – Прим. ред.), мы не знаем, правду ли мы рассказывали друг другу, правдой ли было то, что она попала в тяжелую аварию, осталась жива, но сниматься не могла.
Такие вот мои первые «Чайки». Такая вот их судьбоносность.

– Двадцать лет спустя, после постановки «Чайки» в Театре имени Ленинского комсомола, оттуда будет изгнан Анатолий Эфрос.

– Да, в 60-е годы «Чайка» была судьбоносна в биографии одного из лучших режиссеров нашего ХХ века. Руководить Театром имени Ленинского комсомола Анатолия Эфроса поставили года за три до «Чайки». Она-то в основном и вменялась в вину режиссеру, снимаемому с должности. Спектакль пытались выручить, прикрыв его определением «экспериментального», но это вовсе был не эксперимент. Это был спектакль самораскрытия, нечто из сердечной глубины человека-режиссера, откровение, лирический рывок. Во всем этом была внезапность, как внезапность была в актерской технике, здесь потребовавшейся и возникшей, – этой техникой овладевала молодая Ольга Яковлева. Вот ей дано будет выполнить все, что обещала небывалость ее дара…
В спектакле Эфроса нота Яковлевой прозвучала остро, была четкой и звонкой, она особо звучала на общем фоне, глуховатом, смягченном, звук создавали удары дерева о дерево, крокетные молотки, крокетные шары, удары шаров об доски какой-то невысокой оградки.
Олег Ефремов немного позже поставил «Чайку», разлучаясь со своим «Современником». Прощальный спектакль был пронизан разладом, его горечью, его объективностью.
Придя в Художественный театр, Ефремов через годы поставит «Чайку» заново, поведет ее на других мыслях и с живой надеждой. Такая вот пьеса.

– «Чайка» начиналась как реальность, а оказалась каким-то знамением судьбы?

– И не только своей. Знамением судеб этой божественной, несчастной, единственной в своем роде страны. Да, «Чайка» – видение. Видение того прекрасного, что мы могли, хотели, того, что, как нам казалось, должно было получиться. Того, что у нас вышло в итоге. Замечательные есть слова у Немировича-Данченко: когда вы куда-то идете и знаете, куда, не удивляйтесь, если вы окажетесь не там. На самом деле, вы пришли куда надо. Потому что если вы слишком точно знаете, куда идете, ничего хорошего не выходит. Просто осуществляете какие-то свои средней руки замыслы. А тут осуществляется нечто большее. Его воля. Дайте Его воле осуществиться.

Фото Ольги Чумаченко
Пресса
«Побредём ещё, Петрович. ..». Памяти Инны Соловьёвой, Анатолий Смелянский, Петербургский театральный журнал, 3.06.2024
Человек-институция, Коммерсантъ, 30.05.2024
«Выход хорошей книги — это общий праздник», Софья Малинникова, Театрал, 13.04.2024
Видение «Чайки», Нина Суслович, журнал «Камергерский, 3», 16.11.2020
Сергей Женовач возглавил МХТ имени Чехова, видеосюжет телеканала «Культура», 23.04.2018
В МХТ имени Чехова раздали золотые «Чайки», Зоя Игумнова, Известия, 27.10.2017
Опубликована переписка двух любимых женщин Чехова, Алексей Бартошевич, Московский комсомолец, 20.01.2017
«Театральный роман» в семи экземплярах, Зоя Игумнова, Известия, 9.12.2016
Что движет светилами, Марина Токарева, Новая газета, 24.10.2016
Пазл из слоновой кости, Ольга Федянина, Коммерсантъ, 22.07.2016