Анатолий Васильевич Эфрос

(3.7.1925, Харьков — 13.1.1987, Москва)

Режиссер.

Анатолий Васильевич Эфрос еще при жизни стал легендой российского театра. Его спектакли на сценах ЦДТ, Ленкома, МХАТа, Театра на Малой Бронной, Театра на Таганке поражали современников своей оригинальностью и самобытностью. Эфрос был просто не способен поставить тот или иной спектакль так, как ставили раньше: «Я могу поставить лишь так, как сегодня чувствую сам». И потому его спектакли, всегда отражали состояние современного общества, даже если Эфрос брался за постановку Шекспира или Мольера, Гоголя или Тургенева, Толстого или Чехова… Он был истинным Мастером, он всегда стремился к гармонии, а это, по его определению, — «величайшее беспокойство, выраженное совершенно».

«Режиссер — это поэт, только он имеет дело не с пером и бумагой, а слагает стихи на площадке сцены, управляя при этом большой группой людей», — так определял Анатолий Эфрос главную особенность своей профессии. Среди самых известных спектаклей, поставленных Анатолием Эфросом — А. Чехов «Три сестры»; А. Арбузов «Счастливые дни несчастливого человека», «Сказки старого Арбата»; У. Шекспир «ромео и Джульетта», «Отелло»; В. Розов «Брат Алеша», «Ситуация»; Ж. Б. Мольер «Дон Жуан»; Н. В. Гоголь «Женитьба»; И. Тургенев «Месяц в деревне»; Т. Уильямс «Лето и дым» и многие другие. 

Анатолий Эфрос и МХАТ

Он принадлежал к поколению, пришедшему в театр в послевоенное время. Возвращение к идеалам создаталей МХТ, к их эстетике-нравственности казалось тогда главной задачей. Эфрос углублялся в “систему”, ища той техники сценического творчества, которая сама собой становится преградой всяческой лжи. Учился в студии при Театре им. Моссовета. В 1944 г. поступил на режиссерский факультет ГИТИС (среди его учителей — М. О. Кнебель); закончил его в 1950 г., дипломный спектакль (1951) — “Прага остается моею”, по тюремным дневникам Юлиуса Фучика. Постановка пьесы В. Розова “В добрый час!” (ЦДТ, 1954) связала с его именем надежду на обновление сцены; в спектакле пленяла прозрачность красок, поэзия и непосредственность жизни, узнаваемой и преображенной. Естественно было его сближение с Олегом Ефремовым, который играл в пьесе Розова Алексея: оба были в те годы фанатиками “системы” и адептами “театра живого человека”; оба обладали педагогической волей; оба несли в себе некий образ идеального театра, к которому направляли свои усилия. Какое-то время предполагалось, что они свои усилия объединят: Эфрос стоял у истоков “Современника”, поставил один из первых его спектаклей — “Никто” Де Филиппо с Ефремовым и Л. М. Толмачевой. Их расхождение на рубеже 50—60-х гг. было столь же творчески оправданным, сколь оправданным было и приглашение Эфроса в руководимый Ефремовым Художественный театр в начале 80‑х гг.: Эфрос был необходим сцене, искавшей внутреннего освобождения, обновления душевной техники артиста, ее утончения и разнообразия. 

Внутренняя свобода была природным даром Эфроса; лишенная какой бы то ни было демонстративности, эта свобода настораживала против него и критику, привыкшую к идеологическому регламенту, и партийных начальников искусства. Рано выяснилось: крамолен с их точки зрения не тот или иной гражданский мотив в том или ином спектакле, но сам способ творчества, вольность художественного проявления себя на сцене. Возможность такого проявления и “страховал” (после всех неприятностей Эфроса) ефремовский МХАТ, где после “Эшелона” Рощина Эфрос поставил “Тартюфа” и “Живой труп”. Все три работы были примечательны прежде всего свежестью актерского существования в смело и легко трактованных ролях; пленяла комедийная быстрота смены группировок в “Тартюфе”, то словно бы разлетавшихся, то — при угрозе семейству Оргона — трогательно теснившихся с краю площадки. По свидетельству режиссера, он отдыхал душою, встречаясь с Калягиным — Оргоном и Федей Протасовым, с Вертинской — Эльмирой и Лизой. В неровном и нервном спектакле по Льву Толстому Эфрос так же счастливо сотрудничал со старейшинами МХАТ (М. И. Прудкин играл в “Живом трупе” Абрезкова, А. И. Степанова — Каренину). Стремление иметь с актерами общий точный язык, мечта о взаимопонимании исходила из глубин его натуры; разрыв с близкими ему по сцене людьми и угроза хотя бы на короткий срок оказаться вне театра омрачили поздние годы Эфроса и ускорили его конец.

И. Соловьева