Леонид Николаевич Андреев

(9.8.1871, Орел — 12.9.1919, дер. Нейвала близ Мустамяки, Финляндия)

Писатель, драматург.

C момента образования МХТ стал для Андреева символом новой веры (“Художественный театр есть знамя, принцип, та загадочная, но необходимая вещь, не во имя которой, а под покровом которой люди борются за самые дорогие свои интересы”). Позднее он обмолвится: “Не будь Художественного театра, я и не подумал бы писать пьес”. Начиная с первой пьесы, он все свои драматические произведения будет отправлять в МХТ. “Я уже написал Вл. И. (Немировичу-Данченко. — О. Е. ) и повторю Вам, что раз и навсегда — я друг Художественного театра и не только “К звездам”, но и все другое идет к Вам” (из письма к Станиславскому).

Художественный театр при всем интересе к творчеству Андреева никогда не испытывал к нему ни влюбленности, которая была в отношении к Чехову, ни преклонения, как перед Толстым, ни очарованности личностью, какая была во взаимоотношениях с Горьким. Андреев всегда оставался для МХТ драматургом, у которого искали актуальных тем, проблем, новых стилевых задач. Ни в одной из четырех постановок его пьес в Художественном театре не стал задачей поиск авторского присутствия. Скорее напротив, “андреевское” очень быстро стало синонимом сомнительного, от чего лучше избавиться (“Однако, разумеется, я уберу все специфически безвкусное андреевское и сумею поднять и углубить даже то, что у него уже значительно и глубоко”. — Архив НД, № 2329).
Принятая к постановке драма “К звездам” была запрещена цензурой, и первой его пьесой на сцене МХТ стала “Жизнь Человека”(1907). Станиславский позднее писал: “В то время, о котором идет речь, я почти исключительно интересовался в театре ирреальным и искал средств, форм и приемов для его сценического воплощения. Поэтому пьеса Леонида Андреева пришлась как раз ко времени, то есть отвечала нашим тогдашним требованиям и исканиям”. К. С. быстро разочаровался как в спектакле, так и в самой фигуре Андреева (“Лучше совсем закрыть театр, чем ставить Сологуба и Андреева”. — “Утро России”, 1912, 6 июля).

Проводником пьес Андреева в Художественный театр стал Немирович-Данченко, считавший одной из основных задач МХТ — постановку современных авторов. На репетициях “Анатэмы” (1909) он пытался найти способ существования актера в двух планах — ирреальном и бытовом. Это удалось исполнителю заглавной роли В. И. Качалову. Спектакль вызвал острый интерес, но шел недолго — в 1910 г. по специальному распоряжению министра внутренних дел предсНаписанную в 1912 г. “Екатерину Ивановну” сам Андреев считал первым образцом “новой драмы” на бытовом материале. Почти вся труппа во главе со Станиславским была против ее постановки, и Немирович-Данченко, приступив к репетициям вместе с В. В. Лужским, почувствовал некоторые сомнения в правильности сделанного шага (“… нет ли тут с моей стороны увлечения, заблуждения. Я что-то вижу, чего решительно никто не видит”. — Архив НД, № 2330). В “Екатерине Ивановне” он видит “колючую пьесу”, нарушающую сытое спокойствие публики. Он слышит в ней живые ноты современной жизни. Репетиции шли тяжело. “А в «Екатерине Ивановне» Качалов, Москвин так враждебно настроены к ролям, что нужен весь мой авторитет, чтобы хоть что-нибудь выходило” (архив НД, № 2342).
На премьере первые два акта были приняты публикой удовлетворительно. Часто описывалось в рецензиях начало спектакля: полумрак столовой богатого дома. Голоса за сценой — чередующиеся звуки мужского и женского голосов. Из боковой двери выходит студент, прислушивается, качает головой, уходит. Выстрел, женский визг, другой выстрел. Третий акт закончился почти без аплодисментов, четвертый — шиканьем.
Анализируя причины неудачи спектакля, рецензенты обвиняли драматурга в логических несуразностях и в психологическом неправдоподобии характеров, не преодоленном тонким режиссерским решением спектакля и замечательными актерами. У Германовой — Катерины Ивановны был широк диапазон контрастных состояний: то лучезарная мадонна, то мраморное изваяние, то бесстыдная распутница, то полумертвая лунатичка. Запоминалась обдуманная отточенность поз и жестов — как ее героиня отдергивала от мужа руку, которой касался пошляк-любовник, или отодвигала предмет, который трогали недостойные руки. Качалов, игравший мужа, наделил своего суховатого и несимпатичного героя обаянием рыцарского благородства и душевной интеллигентности. Укрупнил и облагородил образ Коромыслова Москвин. Берсенев с большой мягкостью и сдержанностью сыграл Алешу. Был убедителен Воронов (Ментиков). Непосредственным и капризным ребенком играла Коонен Лизу.

Последней пьесой Андреева на сцене Художественного театра стала “Мысль” (1914). Актуальной была тема — неопределенность границы между нормальностью и безумием. Совет МХТ отнесся к драме благосклонно, хотя и выражались мнения насчет “мрачности содержания”. На репетициях основное внимание Немирович-Данченко уделял Л. М. Леонидову, исполнителю роли Керженцева (“99/100 работы идет на главную фигуру”).
Общий стиль постановки был выдержан в натуралистических традициях. Потрясала больница с длинным коридором, по которому носят грязное белье и лед для компрессов, с открывающимися дверями одиночных палат, где слышен дикий вой больного за стеной. Рецензенты отмечали, что в спектакле “реальность бьет по нервам”.
С той же суровой откровенностью Леонидов играл безумие высоколобого ученого, совершающего преступление из любопытства экспериментатора. “Никогда не забыть этой трагической фигуры, все быстрее чертящей круги по узкой комнате. Нельзя забыть того момента, когда Леонидов внезапно останавливался перед зеркалом и, увидев свое отражение, в испуге кричал звериным, безумным криком. Леонидов шел в исполнении до конца, и ему с его бесконечной правдивостью более чем кому-либо было опасно играть эту патологическую пьесу” (П. А. Марков). Керженцев потребовал от актера такого напряжения душевных сил, что Леонидов вынужден был на время оставить сцену. Из остальных исполнителей выделяли В. В. Соловьеву — Машу, И. Н. Берсенева — Савелова, В. В. Барановскую — Савелову, Н. Г. Александрова — Ивана Петровича, В. В. Лужского — Семенова, А. Д. Попова — слугу Василия. 
Недовольный итогами работы, Немирович-Данченко пришел к выводу, что “чего-то не дает автор или, сказать вернее, ставит актеру чересчур суровые рамки”. После 19 представлений “Мысль” была снята с репертуара вместе с остальными пьесами, которые сочли слишком “мрачными” для военного времени (из афиши театра исчезли все пьесы Андреева). Последние пьесы Андреева “Самсон в оковах” и “Собачий вальс” были приняты к постановке Советом МХТ. Но революция 1917 г. оборвала работы.

На вечере памяти Андреева в МХТ Немирович-Данченко подвел итоги непростым многолетним отношениям: “ Между Художественным театром и Андреевым не было поставлено точки, а было какое-то многоточие, он мог дать театру еще что‑нибудь большее. […] Я думаю, что перед памятью Леонида Андреева на Х. Т. лежит грех, который так и остался не ликвидированным”.

О. Егошина