Имена | Последнее интервью актрисы Елены Майоровой в гостиной радиостанции «Эхо Москвы»Ксения Ларина, Эхо Москвы, 25.06.1997 Ксения Ларина — Я рада пригласить вас сегодня во МХАТ имени Чехова. Неделю назад у нас был Олег Николаевич Ефремов в этой же программе, и мы как раз говорили о спектакле «Три сестры» — последняя премьера Ефремова, скажем так. И в этом спектакле одну из центральных ролей, одну из центральных сестер, центровых играет Елена Майорова, которая и является гостьей нашей сегодняшней передачи. Здравствуй, Лена.Елена Майорова — Здравствуйте, здравствуйте. КЛ — С премьерой поздравляю. ЕМ — Спасибо. КЛ — Рецензировать не будем спектакль сегодня, и как бы это не является нашей задачей, но я думаю, что это для тебя, наверняка, событие большое. Роль Маши — это мечта любой актрисы. Если говорить о чеховских спектаклях, то для каждого возраста есть своя мечта. Вот, конечно, Маша — это мечта действительно, роль, которая должна принести счастье. Но поскольку спектакль репетировался очень долго, наверное, гамма эмоций прошла за это время у тебя как у артистки. Изначально что было? Для себя что-нибудь ты решила, что значит для тебя эта женщина? ЕМ — Когда Олег Николаевич спрашивал у нас:"Почему вы хотите играть эти роли, почему вы хотите играть «Три сестры»? Я даже как-то так по-глупому, совершенно искренне отвечаю: «Понимаете, сама роль Чеховым написана так великолепно. И потом она — самая выигрышная, потому что она любит, у нее есть любовь, и она страдает». Но, а потом все, конечно, не так легко, не так просто, все намного сложнее. И роль меня просто увлекла. И в конце концов она даже как-то… В принципе на меня каждая роль действует. Я не защищена от ролей своих. Все эти образы… Когда я репетирую, когда я близка к премьере, к выпуску спектакля, я всегда схожу с ума, становлюсь тем же персонажем, которого играю. Это плохо, надо уметь защищаться. Эта Маша меня тоже замучила. Поскольку мы искали, какой же у нее характер, что это за характер, Олег Николаевич настаивал, что в этом характере очень много от меня самой, что мне не надо ничего играть, придумывать. Чтобы не было ничего такого чеховского, особого, штампованного, чтобы мы привыкли. Но мне как раз хотелось именно штампованного. Потому что я думала: «Это такая женщина!» Я долго не могла найти как бы идеального представления об этом образе, прототип хотя бы. Мне как раз хотелось именно уйти от себя, а Олег Николаевич просил, наоборот, наоборот: «К себе, к себе, и познавай характер. Этот характер — вот такой, вот она — резкая, грубая, она и врезать может». Когда мы ругались, спорили, я уже говорила: «Олег Николаевич, ну что вы мне навязываете, ну ведь вы мне же дали эту роль, я своим же голосом буду это делать, своими глазами, своим телом, своими движениями, своими сердцем, почками, легкими. Раз вы мне доверили, так давайте пойдем по пути самопознания меня, а я, например, стеснительная, я не могу такие вещи сказать». Мы долго спорили в одном месте, в первом акте — меня коробило ужасно, я думаю: «Как Чехов все это написал?» Когда она отзывается о Наташе. И так вслух, как сплетничает. И мы очень долго ругались. И я кричала, что она просто.., это — хамство. Олег Николаевич отвечал: «Так, нет, это вы - хамы! Вы!» Ну, конечно, тут уж приходилось пережидать. КЛ — Ну, в итоге он доволен, получилось? ЕМ — Ну, сейчас-то я думаю он очень доволен. И мы все довольны, потому что за месяц, полтора месяца до премьеры у нас начал рождаться этот ребенок. А очень мучительная была жизнь. Он меня несколько раз хотел снимать с этой роли. Да, я это знала. Это тоже было ужасно. Но я - гордый человек. Ну, что же мне делать, если я это все знаю. Ходить, продолжать репетировать? Но я уже не верю в себя. Режиссер должен меня ласкать, любить, тогда я оживаю. Я как ребенок. Это естественно. Мы артисты. Ласкать, любить, тогда мы расцветем и отдадим все сторицей. И постепенно он понял, что со мной надо так работать, и не только со мной, но и со всеми нами. И он стал хвалить какие-то росточки. Вот что-то туда, на его взгляд. И мы расцветали. КЛ — Скажите, Лена, меня вот такой вопрос интересует — то, что касается сюжетных линий, тем более, что уж столько количество штампов вокруг всех чеховских пьес. Любой актер хоть раз в жизни соприкасался с его драматургией, и каждый раз думаешь, что это играно, переиграно. Все слова, они воспринимаются как анекдоты — «зачем живем, зачем страдаем». Я когда смотрела спектакль, думала: «Боже, как они будут это говорить? Как? Это же невозможно. Как?» В актерской курилке без конца такие воспоминания из чеховских афоризмов. Что меня интересует — для тебя важен был вопрос целомудрия Маши? Ты для себя решила его? Было что-то или нет? Или это неважно? Она изменила мужу? ЕМ — Да, конечно, она изменила. Но как? — Она не могла не изменить. Такие обстоятельства. И вообще, чтобы сказать эту фразу «зачем страдаем, зачем живем». Я вот так понимаю, надо очень верить в то, что говоришь. Это моя профессия. Я должна действительно верить в то, что я делаю. Поэтому эти роли часто воздействуют на меня в жизни. Надо от них освобождаться. Некоторые артисты умеют как-то. Они говорят, вот я анекдот рассказываю, а потом бах — и на сцену. И сразу же рыдают. Это легенды про многих артистов. Я так не могу делать. КЛ — С другой стороны, есть другие крайности. Я вспоминаю слова Ирины Муравьевой, которая потрясла этим открытием. Она в какой-то момент для себя решила, что она не будет играть отрицательные роли, потому что они на нее действуют: «Я возвращаюсь домой и себя не узнаю. Это омерзительно. Я понимаю, что эта баба во мне живет. Я зареклась — не буду». Действительно так? ЕМ — Да, так. Она молодец, мужественная женщина. Я так честно тоже думала, что я не буду играть отрицательных ролей, но мне сейчас в кино пришлось решать отрицательную роль, очень даже. И она на меня сильно действовала. Близкие мои переживали вместе со мной. Надо защищаться. Надо уметь защищаться. В принципе, это театр, это игра понарошку, не по-настоящему. То есть, само творчество, конечно, — это акт, это все присутствует, разумеется. Но театр, сцена, она в принципе спасает. Если ты сам по наивности, по простоте душевной, которая хуже воровства, не можешь как бы сказать «стоп» игре, и эта игра продолжается как бы в жизни, потому что ты ее примеряешь на себя. Это естественно. Ты с нею живешь, ты не можешь освободиться. Вот кончилась репетиция — и все, я теперь — Лена Майорова. Нет. Я как сумасшедшая, я иду и повторяю, и играю, и хочу понять, и даже произвожу впечатление какой-то идиотки. Когда я иду домой 15 минут по Тверской и бормочу что-то себе под нос. А с другой стороны, это мой способ жизни. И я даже не мыслю как иначе. КЛ — А роли, которые идут уже в конвейере репертуарном, они тебя отпускают или ты тоже с ними продолжаешь жить? Вот, старые спектакли, которые идут и идут, и ты играешь уже сотый раз… ЕМ — Отпускают. Все-таки отпускают. Тут все-таки срабатывает защита какая-то. Театр, энергия театра и зрителя, этот взаимообмен энергией дает каким-то образом жизнь, а не смерть. Например, если я в «Тойбеле» умираю и плачу, люди со мной плачут в зале, а я выхожу совершенно счастливая после спектакля, и я ее забываю, и она на меня больше не действует. На меня действуют те роли, которые я сейчас рождаю, только сейчас рождаю. Но когда уже там родилось, может, я очень цинично говорю, но они перестают действовать так сильно. КЛ — Я хочу, собственно, напомнить слушателям, откуда взялась актриса Елена Майорова во МХАТе. Лена закончила ГИТИС, мастерскую Олега Павловича Табакова. Я ей сказала до передачи, что видела ее в «Маугли». Она играла Багиру. Такая с раскосыми глазами ползала женщина по маленькой сцене, потом поступила во МХАТ. И у меня вопрос по биографии — почему решила не возвращаться в подвал? Ведь тогда многие ждали, ваш курс разбежался по театрам и каждый понимал, что когда решится вопрос о статусе театра, все вернутся. Наверняка и тебя звал мастер, ведь не мог не звать. Почему, если можешь ответить на этот вопрос? ЕМ — Да, он звал, конечно. Я как бы даже согласилась, но пойти не пошла. Вообще все, наверно, кроется в том, что я провинциалка. Для меня сцена, театр — это как детские мечты. Я мечтала не о каком-то подвале — в детстве, я имею в виду, — а о сцене с занавесом, с кулисами, с большим зрительным залом. И когда я потом попала на курс к Олегу Павловичу Табакову, я, естественно, стала соратницей, и мы этот строили подвал, студию, я была совершенно счастлива. Т. е. мы хотели строить новый театр, и за 4 года, пока мы учились, мы все стали как фанаты. Но нам в тот момент обрубили крылья — нам не дали театра. Это был такой удар. Но мы собирались еще целый год по инерции. Мы уже все работали в разных театрах. Я работала в Театре миниатюр, который потом стал театром «Эрмитаж», но он при мне стал. Левитин пришел в этот театр вместе со мной. И после репетиции или до спектакля мы приходили все в свой подвал, там «тусовались», как сейчас говорят, а в свободное время мы играли свои спектакли. Но однажды, когда мы там бурно как-то тусовались, нас и погнали оттуда. Потому что Олег Павлович набрал уже другой курс, и ему уже было как бы не совсем до нас. Мы уже ревновали дико — ну, как же так? В этот подвал, который строили мы, мы не можем приходить по-настоящему? А шелупонь, какие-то малявки — на готовенькое? Но потом, конечно, мы подружились. И это была боль. Ведь вернуться в то место, где больно, это уже — инстинкт самосохранения. Это — раз. Многим было трудно уйти с тех мест, где они состоялись. Я уже была во МХАТе, и Олег Павлович был во МХАТе. И мы с ним вместе играли спектакли, и у меня сложилась уже компания молодежи — Дима Брусникин, Рома Козак, Саша Феклистов, Полина Медведева. У нас был спектакль общий, где я играла Елену Васильевну, «Дни Турбиных». Поставил спектакль Коля Скорик. Он нас всех собрал, объединил, несмотря на то, что на нас Ефремов как бы не обращал внимания, но он нам разрешал творить на малой сцене, и тем не менее… я играла «Амадей» на большой сцене… и тем не менее все здорово складывалось у меня. Я «Чайку» сыграла, Нину Заречную, Зинулю в Гельмана и вдруг Олег Павлович говорит: «Все, нам дают театр, перестройка, Ленка, ко мне!» Я сказала: «Конечно», но я расстроилась. И все. И Олег Павлович, видимо, сам поговорил с Олегом Николаевичем. Олег Николаевич ему сказал: «Нет, я не отдам, пускай она работает у тебя на разовых». И подошел ко мне, спросил. Т. е. отказа, как такового не было. Я говорю: «Да, Олег Николаевич, я ухожу. Он мой учитель, и я должна уйти». А он говорит: «Он твой учитель, но мой ученик, я с ним поговорю сам, и никуда тебя не отдам». Так и получилось. Правда, Олег Павлович, обиделся. Я помню на одном из спектаклей «Амадей», шепнул мне кое-что, когда пожимал мне руку. Когда я спрашивала: «Как поживаете, Ваше Превосходительство?» Он сказал: «Спасибо, хорошо.., змеища!». Но он сказал не «змеища», а в рифму что-то другое. Но потом прошло время, и Олег Павлович смирился и даже пригласил меня помочь сыграть наш дипломный спектакль, где я играла вдову в «Двух стрелах» Володина, потому что у него не было артистки одно время. И я играла. Потом даже мы затевали новый спектакль, но я уехала с театром на гастроли в Японию. Вот как-то так. Вообще, трудно мне сделать выбор на самом деле, когда есть что терять. КЛ — Такие работы. Это, конечно, удивительная судьба, сложившаяся в таком театре, академическом во всех смыслах. Там можно затеряться запросто. И дело не в уровне, не в степени таланта, а вот так фишка ляжет — и все. Я думаю, конечно, случай, везение сыграли свою роль. Я спрошу тебя тогда про другую роль, которая, мне кажется, была для тебя с печальным исходом. Это роль в спектакле Валерия Фокина. Это Достоевский, назывался спектакль «Бесноватая», посвящен роману «Идиот». Конечно, сейчас трудно говорить о том, что это была такая неудача, но во всяком случае некая растерянность существовала, и среди актеров, которые работали в этом спектакле, и среди зрителей, потому что все любили Фокина, и хотелось, чтобы было все хорошо, и такой состав замечательный — и Проскурин, там великолепный состав был актерский. И вдруг, почему не случилось тогда, как ты думаешь? И Валерий Владимирович вспоминает об этом, как о своей неудачной работе. ЕМ — Там что-то не случилось по части какого-то оформления. Мне кажется, художник переборщил, перемудрил. Когда мы репетировали, мы репетировали совершенно реалистически. Какая-то вычурность этого спектакля возможна. Может быть, если бы этот спектакль шел на малой сцене, то он имел бы другой резонанс. Валерий Фокин — мой педагог. У Олега Павловича Табакова мы учились. Потрясающий режиссер. Я всегда мечтала у него работать. И он в меня верил и любил меня, как актрису. И конечно, я следовала совершенно слепо. Что Валерий Владимирович мне скажет, то я исполняю. Я была его соратницей, конечно. Я до премьеры заболела. Это был плохой знак. Я вдруг засомневалась. У меня не было сил, голоса, у меня пересыхало в горле. Я кричала. Это всех как-то очень шокировало. На премьеру же ходят все рецензенты. Потом нас ругали, но мы потом играли, недолго, потому что Валерий Владимирович очень переживал. А мы все равно любили это спектакль. Я стала играть мягче. КЛ — В общем-то, это тоже подарок судьбы — такая роль. ЕМ — Конечно. Эта роль меня закалила. КЛ — Почему? ЕМ — Они меня там ругали во всех газетах — «что за манеры»… Я очень переживала, муж — свидетель. Переживала, переживала, а потом смирилась, потому что у них такая работа, а у меня — такая. Я опытным путем, я имею право ошибаться. А у кого не бывает ошибок? У больших мастеров. Это признак того, что я очень большая актриса, раз есть у меня такой очень сильный провал. Я так себя утешала. КЛ — А бывали у тебя в жизни такие провалы, которые однозначно были для тебя провалами? Может быть, они для кого-то не были заметны, а ты понимала… ЕМ — Нет, не могу сказать, чтобы у меня были такие провалы. КЛ — Когда тебе стыдно за себя… ЕМ — Нет. Есть роли, которые нравятся зрителям очень сильно, а мне — нет. Или спектакль, все ходят, он успешный, удачный, но я морщусь. Но тем не менее, выходишь, заводишься, увлекаешься и делаешь. Поэтому однозначно — чтобы провалов — такого у меня не было, слава Богу. КЛ — А с Фокиным ты в какой период работала? Во МХАТе или он просто пригласил тебя на спектакль? ЕМ — Да, это был 91 или 92 год. У меня был какой-то творческий промежуток. Обычно мне в театре дают роль за ролью, а тут как бы Олег Ефремов занимался молодежным спектаклем «Олень и шалашовка», где я потом играла. Кстати, этот спектакль многие не любили, не понимали, а мне нравилось играть эту роль. И тут уже ничего не поделаешь. КЛ — Очень странный спектакль. Я помню, там две редакции делал Олег Николаевич этого спектакля сейчас. Я смотрела первую, и была немного в недоумении. ЕМ — А мне понравилось. Пьеса была очень большая, огромная, многоэтажная. Там есть элемент мультипликации, потому что эти декорации. .. Я человек театра, я в это верю безоговорочно, да, я перестаю следить за тем, как шатается декорация, а начинаю следить, что происходит между персонажами, между актерами. Я очень благодарный зритель, ничего не поделаешь. КЛ — Я хотела бы продолжить разговор о манерах. Эти манеры стоят колом уже в горле, я думаю. Каждую роль обсуждать начинали с твоих манер. Я хочу сказать, с точки зрения зрителя. Манеры Елены Майоровой в роли Маши чеховской. Они меня взволновали. Смесь аристократизма с этакой ехидцей бабьей. Это — характер Маши. Но при этом великолепная повадка, яркие эмоциональные куски сыграны очень сдержанно, платье великолепное, глаза. И вообще женщина — оттуда, из этого дома, из этой усадьбы. Часто приходится себя сдерживать, свои природные данные? Ты не так страдаешь в жизни сама как Маша? Ты более открытый человек? ЕМ — Нет, не могу сказать. Я и открытый, и закрытый, в зависимости от обстоятельств. Я - человек переменчивый — близнецы. Но в Маше я сдерживаюсь действительно в 3 акте, чтобы не бросаться, не метаться, а в 4 акте это уже выверено. Мы отрепетировали, то есть это — отобрано. Мы мучаемся же над ролью, мы отбираем, и когда люди нас начинают ругать, или со своей колокольни судить, что надо было так-то, а не так. Ну, ты посмотри, что мы предлагаем. Почему-то мы ведь выбрали это из всего возможного. И там я особенно не могу сказать, что я слежу за манерами, но у меня выразительные руки и их приходится иногда сдерживать. У меня был интересный случай, когда я влилась в «Чайку» после Насти Вертинской. Настя Вертинская — эталон женственности, идеал, красавица, умница. И вдруг, выводят меня, и я начинаю повторять ее рисунок, и не могу ничего сыграть. И становлюсь дурной копией на Настю. Я хожу сдержанная… Уже плюнули: «Неудача, ладно, не будем ставить». Сам Ефремов так подумал. Но вышло так, что я в Японию поехала, там играла, потом в Москве… И я как-то ее сообразила, раскусила эту Нину, и стала играть саму себя, т.е. девушку с Сахалина, Нину Заречную, которая мечтает стать актрисой. И в первом акте, который состоял из 3, я играла полную оторву… У меня и руки были, девчонка, прыгала, бегала и была счастливая.., и второй акт я, на контрасте, играла женщину. Прошло 2 года. Я так люблю играть. И помню, что один человек сказал, зритель: «Лена, ты меня убила. Через 20 минут после антракта во втором акте вышел другой человек». О, как я возгордилась, какая я была счастливая! Когда мы для гастролей в Австралию, Олег Николаевич решил порепетировать с нами, чтобы что-то обновить наши ощущения, игру. Начали репетировать, а он говорит: «Лена, почему ты кричишь здесь на него, топаешь ногой?» Я говорю: «Ну, как, он мне сорвал спектакль (Костя Треплев), я его сейчас просто ненавижу, я готова его убить». — «Да?» А когда прошло время, он опять говорит: «Ну, ладно, маши своими руками здесь, маши, я знаю, ты любишь ими махать». И как-то разрешил, я раскрепостилась, и у меня получилась роль. КЛ — Как интересно. Складывается впечатление, что самые интересные твои удачные работы ты все равно делаешь сама. ЕМ — Я сама с божьей помощью и с помощью режиссера, который в этот момент тоже подобен богу. КЛ — Ты можешь сказать, что у тебя есть режиссер, который чувствует тебя как артистку и из тебя достает все, что в тебе есть и что еще появится? ЕМ — Один хороший режиссер Салюк подметил во мне одну странную особенность, что меня при определенной вибрации может взять каждый, т.е. я откликаюсь в человека. Не могу сказать, что у меня есть конкретный режиссер, который меня открыл — и все, и я буду принадлежать только ему. Каждый раз меня может взять любой режиссер. Клянусь, я могу работать с любым режиссером, пробовать, искать, ошибаться, творить… КЛ — Наверняка есть у актрисы, как у зрителя, театр твой и не твой. Я имею ввиду по эстетическим каким-то вещам. Да? ЕМ — Да. Вот я работаю, например, в нашем театре с Олегом Ефремовым, с Долгачевым, в Колей Скориком. Приходят другие режиссеры, и я могу с ними работать. Ольга Яковлева — актриса Эфроса. А то, что я - актриса Олега Николаевича Ефремова, не могу сказать. Я счастлива с ним работать, но не могу сказать, что только с ним, а остальные мне не нужны. Я не могу этого сказать. Я человек, по-видимому, широкий или, наоборот, узкий. КЛ — Были в твоей жизни пробы, когда ты работала с неожиданными режиссерами, не твоими? ЕМ — Эксперимент был с Фокиным. Он мой — не мой режиссер, я не знаю, но я с ним работала. Мне было интересно. В театре много раз работала и с Володей Прудкиным. Другой режиссер. Я играла Маргариту в «Бале при свечах». КЛ — А в кино? В кино, в отличие от театра, у тебя есть амплуа — такая социальная героиня. Наш современник. ЕМ — Не могу согласиться, у меня разные роли. Я начинала с «Дядюшкиного сна». Сейчас через много лет после этого фильма, мне люди вспоминают. Раньше меня не идентифицировали с этой героиней, потому что я перешла на другие роли — «34 скорый», проводницы, буфетчицы. Меня пробовали на классику, но никак не могли утвердить, не утверждали совсем. А сейчас у меня есть имя, и люди вспоминают, что оказывается Майорова играла этот фильм. Сейчас была на кинофестивале, и много режиссеров хороших говорили: «Я думал, где ты, куда ты подевалась». Я была действительно неизвестная актриса. А вот, оказывается, это ты. Сейчас люди вспоминают. Удивительно. И сейчас у меня классическая роль у того же режиссера Александра Орлова. Правда, злая, роковая женщина, убийца… Это ужасно, но она страдает. Это Лесков. У него всегда добро и зло четко разграничены. Это Глафира в экранизации романа «На ножах». И это будет 12 серий. Это экранизация. Это никакая не «Клюква». Где я еще… В «Затерянные в Сибири» я играла женщину, она по профессии врач, она работает в лагере. Может быть, я взрослею… КЛ — Я вспоминаю роль, одна из интересных ролей, хотя, казалось бы, простая и незаметная — у Хотиненко. Это «Макаров». Что там? Жена героя, но какого героя и какая жена! Было столько юмора и очарования. На самом деле характерная комедийная роль получилась. ЕМ — Это так и задумывалось. Это сделал Володя, в основном. Предложил мне эти очки и трепет какой-то. КЛ — Мы начали наш сегодняшний разговор с того, что на тебя роли действуют, в тебе оседают и держат тебя на коротком поводке, но есть среди всех ролей, которые были в твоей жизни, есть у тебя героиня, которая ближе всего к тебе, к Лене Майоровой? ЕМ — Трудно вспомнить. В тот момент, когда я репетирую и выпускаю роль, именно в этот момент я теряю свою личность и живу вместе с этой героиней. Потом мне удается вернуться к себе. Вообще, нет таких героинь, как я. Конечно, я их всех наделяю собой. Где-то годится, где-то я прибираю пластику, где-то речь другая. Но голос все равно мой и сердце мое. КЛ — Очень приятно говорить на эти темы с актерами, потому что всегда лейтмотивом проходит тема, что это зависимая профессия — «мы как бы ничего не создаем, мы - исполнители чужой воли, режиссер поставил, драматург написал». На самом деле нет. Это абсолютно оригинальная в этом смысле профессия. ЕМ — В одной статье, мне это лестно, Людмила Петрушевская написала: «Я читаю „Три сестры“ и не понимаю этой пьесы, а спектакль я смотрю…» Т. е. стало быть то, что мы воплотили.. у нее нет сомнений, что плохая пьеса или хорошая, кстати, она меня там похвалила. Или не надо хвастаться? Я думаю, что сам себя не похвалишь — никто не похвалит. Тем более, что Людмила Петрушевская написала, что эта Маша — лучшая роль Майоровой. И я могу сказать, что это моя одна из лучших ролей. Я «Тойбеле» очень люблю, я очень люблю себя — вот Станиславский говорил «не любите себя в искусстве, а искусство в себе», но я, видимо, что-то не знаю. Я люблю Сару, как я играю в «Иванове». То есть, не то, как я играю, а люблю эту роль. И ей интересно зажить. Прекрасная роль, невозможная… КЛ — Это здорово, что ты актриса. Только актриса и все. Больше ничего. Просто я вспоминаю курс твой, всех учеников табаковских. Их всех швыряет и кидает, они не могут существовать в одном качестве. Поставить, преподавать, написать… Не было у тебя таких талантов, желаний? ЕМ — Не хочу, не соображаю в этом ничего. И не буду соваться туда, где я ничего… Я, может, и занялась бы преподаванием, но мне это пока не нравится. Я действительно ловлю кайф от того, что я в театре, я делаю нечто, себя постигаю. Иногда я делаю то, что я не ожидала. Но я делаю в рамках этого образа, который мы создали. Это замечательно. Импровизация. Олег Николаевич нас к этому призывает. Не то, чтобы импровизировать и ставить в тупик партнера. Нет. Ты делаешь то же самое, но как-то иначе. Какие-то другие нюансы. Это потрясающе. Ты себя постигаешь. КЛ — Я вспомнила интервью Любимова, недавнее совсем. А вопросы те же - «почему вы не даете импровизировать актерам?» Он говорит — «им дай поимпровизировать — они все растащат по углам». ЕМ — Вот Гинкас. Кстати, мы забыли упомянуть, что я работала с ним в нескольких спектаклях. Мы играли «Вагончик». Он достаточно жесткий режиссер. Он берет и четко скелет делает, ставит рельсы, а потом мы, когда начинаем играть, спектакль оживает, и мы внутри этого жесткого каркаса, скелета, жестких рельсов есть возможность импровизировать. Когда ты уже не думаешь о генеральной линии. Спектакль от этого не разрушается. Это удивительно. Я понимаю, там сверхзадача, но я не думаю о сверхзадачах, потому что она у меня в крови. Вот сегодня я буду играть Машу, а как я буду играть — не знаю. Я буду импровизировать. А завтра или через полчаса — вот «Тойбеле» срочно играй! И я это все понимаю, это у меня в крови. Вот странно у актеров, как только роль уходит из твоей жизни, например, спектакль снимают, а потом через некоторое время тебя просят вспомнить, ты уже не можешь вспомнить ничего. Так странно. А я запоминаю ногами больше. Действительно, когда я помню, где я хожу, где я что делаю, то мне есть возможность именно заняться творчеством. КЛ — Бывает, когда было просветление в каком-то спектакле, и ты почувствовала, что ты полетела… а как потом повторить? ЕМ — Вспоминать это глупости. Это нельзя. Второй спектакль пытаешься повторить, а третий уже заново рожай. КЛ — Отчего это зависит? ЕМ — Ой, даже не знаю, как это было. То ли я была больная, у меня температура была повышенная и вдруг я чувствую, что растворилась в воздухе полностью. В «Амадее», когда мы играли. И из меня какой-то юмор шел, там можно было импровизировать и словесно немножко. И где-то что-то, и несколько раз у меня так было. Олег Павлович тоже рассказал свои впечатления об этом, когда он нас учил. Это есть вдохновение, вероятно. Когда не ты, а тобой движет какой-то образ. Но это тоже неправильно. Ведь ты контролируешь себя, ты же не сумасшедшая. Если ты отдался полностью и стал полностью Машей и Дашей, то ты сумасшедший. КЛ — «Если бы я забывалась на сцене, то упала бы в оркестровую яму», — говорила Раневская. ЕМ — Ты сыграешь только один раз в жизни своей, и после этого тебя утащат санитары. А тут ты себя контролируешь всегда, присутствуешь рядом сам, ты все понимаешь, например, очень сильные эмоции я испытываю в «Тойбеле». Меня разрывает на части. Но в тот момент я вижу — вот партнеры, вот Невинный, Шкаликов… Что это за феномен, я не знаю, как сказать. Игра это — не игра? КЛ — Мы сегодня с Леной Майоровой попробовали немножко препарировать профессию актера. Я думаю, что это полезно и для зрителя в том числе, чтобы они понимали, что это такое. Как помню, у Жванецкого «что за профессия артист? Ногу поднял — рубль, руку согнул — два пятьдесят. Что там, собственно говоря?» Но я не спросила про одно из самых главных составляющих профессии творческой. Это тыл. Кто помогает тебе жить этой жизнью? ЕМ — Да. У меня муж есть, очень хороший. Сереженька Шерстюк. Он, наверное, сейчас слушает меня. Он художник. Не был бы он художником… КЛ — Два сумасшедших? ЕМ — Ну, конечно. Мы оба… и я тоже художник в большом смысле слова, так что мы оба сумасшедшенькие, конечно. Иногда кто-то трезвее, кто-то опьяняется больше. Но в принципе как-то взаимозаменяемы, помогаем друг другу, стараемся, что ж делать. КЛ — Это очень важно. Привычен такой штамп, что должны быть безумные страдания, раздрызганная личная жизнь и всякие разные гадости, которые сопровождают такую жизнь. Тогда, мол, будет гениальным человек. ЕМ — Ой, не надо. КЛ — Я думаю, что это вещи абсолютно друг от друга не зависящие. И когда есть дом, есть тыл и человек, который тебя поймет. Когда надо поругает, когда надо похвалит, а когда надо и пожалеет, тогда можно с таким чувством восторга существовать в этой профессии, безумно тяжелой, страшной, жестокой. Так что, Леночка, большое спасибо, удачи. Надеюсь, что «Три сестры» будут жить долгой жизнью, и мы посмотрим спектакль. Удачи. До встречи. Пресса Видеозапись спектакля «Три сестры» Олега Ефремова (премьерный состав, 1997 год), из фондов Музея МХАТ, 23.05.2020 Памяти Елены Майоровой, Александра Машукова, Медиацентр МХТ, 23.05.2020 Сегодня исполняется 55 лет со дня рождения Елены Майоровой, видеосюжет телеканала «Культура», 30.05.2013 Живой факел, Елена Ямпольская, Известия, 27.08.2007 Мой серебряный шар. Елена Майорова, Виталий Вульф, телеканал «Россия», 2005 «Три сестры» Олега Ефремова, Анатолий Смелянский, энциклопедическое издание «Московский Художественный театр. 100 лет», 26.10.1998 Документальный фильм «Воспоминание о Лене Майоровой», телеканал «Культура», 1998 Последнее интервью актрисы Елены Майоровой в гостиной радиостанции «Эхо Москвы», Ксения Ларина, Эхо Москвы, 25.06.1997 Если бы жить…, Вера Максимова, Независимая газета, 11.03.1997 Три ли сестры, Людмила Петрушевская, Коммерсантъ, 25.02.1997 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
